Помоги проекту - поделись книгой:
— Это что у вас?
— Это, видишь ли, уравнения движения с релятивистской поправкой, — объяснил Митя.
— А зачем они?
— Чтобы знать, как движется частица в четырехмерном пространстве, — засмеялся Митя. Разговор начал его забавлять.
— Какая частица? — упорно продолжал Витька.
— Ну, в данном случае, с полуцелым спином.
Витька задумался, а потом вдруг извлек из корзины какой-то гриб и протянул его Мите.
— Этого гриба знаете? — спросил он.
— Этого гриба называется белый, — парировал Митя.
— А вот и не белый, а ложник, — сурово сказал Витька, сразу потеряв к Мите всякое уважение. — Вы его лизните, лизните!
Митя неуверенно лизнул и почувствовал на языке горечь.
— Я показать принес, чтобы вы их не брали, — сказал Витька и, размахнувшись, выбросил гриб в открытое окошко. — Движения! — снисходительно сказал он и улыбнулся с видом полного превосходства.
Он поставил корзину у кровати и пошел к выходу.
— Эй, а грибы куда? — спросил Митя.
— Мне ни к чему. Берите, — ответил Витька, не оборачиваясь, и удалился.
Митя придвинул к себе тетрадь и с минуту смотрел на уравнения, дожидаясь оживления мысли. Он ненавидел такие минуты начала работы, особенно когда начинал после некоторого перерыва. Создавалось впечатление, будто в голове все ссохлось и омертвело. Глаза тупо смотрели на бумагу. Ощущение собственной бездарности было полнейшее.
«Ясно и ежу, — говорил сам себе Митя, — что ты, Богинов, дилетант и недоучка без особых способностей. Ты просто осел! — продолжал Митя, постепенно свирепея. — Над тобой уже Витька смеется. Ишь ты, тетрадочку привез, уравнения нарисовал, профессор! Ну давай, давай что-нибудь! Ну замени переменные хотя бы… А зачем? Да так просто. Своего рода графомания… Взялся за гуж — полезай в кузов. Назвался груздем — не говори, что не дюж. Виньетку хотя бы нарисуй, крючочек, женскую ножку. Даже этого не можешь, кретин!..»
Так распалял себя Митя и сопел, склонившись над тетрадкой, пока вдруг его перо не вычертило само собою сначала голову коровы с кривыми острыми рогами, потом рядышком оси координат, а в них какие-то траектории — и перо забегало по бумаге, изображая буквы и цифры, а в голове установилось плавное и свободное, как дыхание, течение мысли, ради которого единственно и существуют различные интеллектуальные упражнения, ибо оно дает возможность изредка чувствовать себя человеком.
Глава 5
Митя засиделся за тетрадкой до вечера. В светелку вошла Аня и позвала ужинать. Митя потянулся и удовлетворенно похлопал себя по груди. Затем он перелистал шесть исписанных страниц, повторяя рассуждения от начала до конца, а в некоторых особо удачных местах улыбаясь. Аня присела на кровать и терпеливо смотрела на формулы, в которых не понимала ничего. К счастью, она понимала Митю, что было для него гораздо важнее.
— Кажется, в этом что-то есть, — резюмировал Митя. — Башка еще варит… Ведь правда — я не совсем дурак?
Аня молча улыбнулась. Она знала наизусть все слова, какие говорил сейчас Митя. Так он говорил всегда, начиная какую-нибудь работу, когда ему нужно было почувствовать уверенность и утвердиться. Аня знала также, что к концу выкладок Митя будет все неувереннее, а потом и вовсе станет угрюмым и разбитым, закончив труд. Для равновесия Аня подшучивала над мужем вначале и успокаивала в конце. Кроме того, она была личным секретарем Мити. Закончив работу, получив результат и убедившись, что он не столь глобален, сколь замышлялось, Митя обычно терял всякий интерес к исписанным листкам. Тогда Аня заставляла его переписать работу набело, а затем брала ее на службу, где перепечатывала на машинке и вписывала формулы. После этого работа с титульным листом, на котором значилась Митина фамилия, благополучно складывалась в специальную папку.
— Зачем это тебе? — спросил однажды Митя.
— Я покажу Малышу, когда он вырастет.
— А если он ничего не поймет? Кто тебе сказал, что он будет физиком?
— Шизиком… — засмеялась Аня. — Ты очень глупый, Митя. Он поймет, что ты жил. Жил!.. Понимаешь? Иначе что же от тебя останется? Костюм?.. Он просто выйдет из моды.
Впрочем, одну работу она заставила отослать в журнал. Ее, к удивлению Мити, напечатали и прислали оттиски. Только потом он понял, что Аня сделала это в тот момент, когда Митя был близок к отчаянью. Оттиски обрадовали его, как ребенка. Он перечитывал статью сто раз, несколько оттисков подарил друзьям и уже хотел было послать новую статью, но Аня сказала:
— Митя, это же несерьезно. Ты собираешься коллекционировать бумажки?
Митя очень обиделся, но Аня была права. Он спрятал оставшиеся оттиски в ту же папку и больше не вынимал.
Сейчас Митя был на взлете. Он надеялся и предвкушал победу.
— Ну скажи, скажи: «Ты гений!» — смеясь, попросил он жену.
— Хвастун и недоучка, — буркнула Аня. Митя счастливо захохотал, захлопнул тетрадь и вдруг, поймав Аню за руку, ловко повернулся и взвалил ее на спину. Аня визжала и свободной рукой молотила Митю по затылку. В таком виде они ввалились в горницу, где за столом сидели дети. Митя опустил жену на пол и сказал:
— Берите это сокровище, а взамен дайте мне пожрать.
Дети были счастливы. Поведение Мити означало, что кризис прошел, прошлое поражение забыто и новая работа вернула в семью радость и веселье.
Они ели картошку «в мундире». Подбрасывая ее, точно мячик, и обжигаясь, Митя отдирал от картофелины тончайшую серую кожуру, которая тут же свертывалась в легкую трубочку. Он разламывал картофелину, посыпал крупной солью и ел, восторгаясь.
Митя восторгался немного преувеличенно. Он все еще как бы извинялся за что-то, налаживая отношения со своей названой родиной. Митя словно говорил деревне, лесу, полю: «Смотрите! Я свой, свойский, ваш. Я ничем не отличаюсь от Анатолия Ивановича и даже от Витьки. — И тут же осторожно добавлял: — Нет, конечно, отличаюсь. Но только тем, что могу осмыслить свое место в мире и всю систему взаимоотношений: с деревней, с лесом, с печкой, с картошкой “в мундире”. Это результат образования, и только. По крови я ваш…»
Ни у жены его Ани, ни тем более у детей таких мыслей не было и в помине. Они ели картошку, запивая ее молоком. Да и Митя так не думал, совсем нет! Но что-то такое было, какая-то едва заметная нарочитость в том, как он ломал картофелину, дул на нее, сыпал соли чуть больше, чем нужно, и запивал молоком из кринки. И это неопровержимо доказывало: Митя еще не был здесь своим, как ни старался. Он чувствовал это с досадой и готов был проклясть свой ум, столь беспощадно исследующий себя.
В избу вошел Анатолий Иванович. Он стянул с себя ватник и озабоченно заглянул в печку. Дрова уже догорели. Хозяин сделал попытку закрыть трубу, но Аня взмолилась:
— Ой, не надо! Толя, ради бога! Мы потом сами…
— Протопилась… Можно прикрыть-то. Замерзнете ночью, — сказал Анатолий Иванович.
— Лучше замерзнем, чем угорим… Садись с нами ужинать.
— Да я уж кормленый. Меня хозяйки в очередь кормят, — сказал Анатолий Иванович и ушел с подойником во двор.
За окнами послышался шум приближающегося трактора. Свет фар прорвался сквозь занавеску, пробежал по стене и остановился на белом боку печи. Мотор продолжал греметь. Митя отодвинул занавеску и увидел, что перед крыльцом, упираясь в избу светом единственной фары, стоит желтый, забрызганный грязью трактор. Он трясся и грохотал. Людей в кабине не было.
Тут в сенях послышался топот, и в избу вошли, а вернее тяжело вторглись, двое в замасленных черных ватниках и в кепках.
— Где хозяин? — спросил один, обводя избу мутными глазами.
— Доит, — коротко отвечал Митя.
Тот кивнул и уселся на табуретку рядом с печкой. Его товарищ, огромный, под притолоку, мужик, что-то прохрипел и сел прямо на пол, раскинув ноги в резиновых сапогах с отворотами. Глаза его были полуприкрыты.
Усевшись, он полез в карман брюк, откуда с большим трудом извлек мятую пачку папирос. Также не без труда он вытянул из пачки папиросу и закурил. При этом он непрерывно что-то бормотал, разговаривал сам с собой.
Митя уже начал различать определенного сорта слова и попытался отвлечь внимание детей, которые забыли об ужине и смотрели на поздних гостей.
— Малыш, ешь! — приказал Митя шепотом. — Что вы на людей уставились! — сказал он громче и с добродушной, извиняющей гостей интонацией.
Тем, однако, было наплевать на Митину интонацию.
Они терпеливо ждали. Трактор мерно тарахтел за окном.
— Папа, это кто? — испуганно прошептала Катя.
— Ну… дяди Толи приятели, — стараясь казаться спокойным, объяснил Митя. — Не знаю я! — вдруг добавил он тихо и зло.
— Что же вы на пол сели? — сказала Аня, обращаясь к огромному. — Возьмите табуретку. Митя, дай табуретку… И не курите, пожалуйста. Здесь дети спать будут.
Митя посмотрел на жену с удивлением. Аня ничуть не испугалась гостей и не придала им значения. Ей даже в голову не пришло выбирать способ поведения. Вот еще! Она как пила молоко, так и продолжала его пить, а табуретку предложила просто из вежливости.
Огромный мужик послушно погасил папиросу большим пальцем и взгромоздился на поставленную Митей табуретку.
— Откуда будете? — вдруг спросил он.
— Из Ленинграда, — сказала Аня.
— А мы из Кайлов. Кайловские мы, — охотно вступил в разговор другой — маленький, с маленьким носом и слезящимися глазками.
— Ой, мы там жили! — обрадовалась Аня. Разговор был прерван появлением хозяина. Митя уловил легкую растерянность на лице Анатолия Ивановича при виде гостей. А те, обступив его с двух сторон, что-то загудели. Анатолий Иванович развел руками, потом вздохнул и полез в шкафчик над столом, где находилась посуда. Он виновато улыбнулся Мите и объяснил:
— Добавить, вишь, надо… Знают, что у меня есть.
Анатолий Иванович был непьющим. Это Богиновы знали еще по прошлому приезду, потому что факт был удивительный. Не то чтобы хозяин совсем в рот не брал, но не видел особого смысла. Потому и сохранялись в доме то недопитая водка, то нераспечатанное вино, что в других домах было делом немыслимым.
Анатолий Иванович достал из шкафчика начатую бутылку водки с пробочкой из газетной бумаги.
— Всего ничего, — сказал он, показывая бутылку.
— Давай… давай, — загудели гости.
— Сейчас я закуску организую, — сказала Аня. — Садитесь к столу, не стесняйтесь.
Она быстренько расчистила место на столе, появились откуда-то огурцы, квашеная капуста. Гости вдруг оробели, смущенно заулыбались и, подталкивая друг друга, подошли к столу. Дети глядели на них с любопытством, а Митя все еще ощущал некоторую неприязнь и досаду. Он не мог простить себе первоначального испуга и сидел отчужденно, наблюдая, как Аня запросто обращается с гостями.
Все кое-как, неловко уселись, и Анатолий Иванович разлил водку по стаканам.
— Я не хочу, — сказал Митя.
— Выпей! — тихо приказала Аня, бросив на Митю быстрый взгляд.
— Ну, со здоровьицем! — провозгласил Анатолий Иванович.
— Будьте здоровы. Вы уж не сердитесь, что мы вот… — сказал маленький. Его приятель угрюмо улыбнулся.
Все выпили, включая Аню. К удивлению Мити, она легко и естественно опрокинула почти половину стакана, весело понюхала соленый огурец и с хрустом откусила. Митя не мог припомнить, видел ли он когда-нибудь, чтобы жена пила водку. Гости взяли по картофелине, начали есть. Разговор возобновился, причем, показавшиеся поначалу весьма пьяными, гости будто бы даже протрезвели. Митя смотрел на их толстые короткие пальцы с въевшимися в них машинным маслом и землей и для сравнения украдкой разглядывал свои руки, по-настоящему приспособленные лишь к держанию авторучки.
Тепло толкнуло в голову, и никаких выводов из наблюдений Митя не сделал.
Разговаривал маленький, и разговаривал почему-то с Аней.
— Говорите, в Кайлах жили? Когда ж это? Не узнаю вроде…
— Семь лет назад, — сказала Аня.
— Тебя самого еще там не было, в Кайлах-то, — сказал Анатолий Иванович, а маленький удивленно поморгал и согласился охотно:
— И верно, не было! Я ж там три, нет, уж четыре года как живу… А у кого, говорите, стояли? Ну жили у кого?
— У Василия Петровича, — сказала Аня.
— У Люськи! Вот так да! — обрадовался маленький. — Царство небесное деду! — спохватившись, скороговоркой произнес он и снова оживился: — Это ж баба моя! Люська! Ну!
— Так вы, значит, Федя! Слыхали… — сказала Аня. — Мне Люся писала, что замуж вышла.
— Вышла! Ишь ты! — покрутил головой маленький и пояснил: — Нерасписанные мы с нею.
— Я к ней завтра зайду. Пока устраивались, не успела. Днем-то она дома? — спросила Аня.
— Днем дома. Она дояркой нынче. На ферме утром и вечером.
— А Савватеевы как? — спросила Аня. — Петька большой уже?
— В армии он… У них весною еще один народился. Пятый.
И они дружно рассмеялись этому событию, происшедшему в семье Савватеевых.
«Савватеевы… Петька… — думал Митя. — Откуда Аня все это помнит?» Ну да — теперь и он вспомнил, — были такие в Кайлах, Савватеевы, с четырьмя мальчишками. И верно, старшего звали Петькой. Тогда он был в шестом классе. Странно даже, что Митя, вспоминая свою названую родину, всякие кустики и тропинки, ни разу не вспомнил о Савватеевых, об их сопливых мальчишках. Да разве только о Савватеевых?
Зато Аня переписывалась с Люськой Павловой. Не слишком часто, раз в полгода. Иногда она показывала полученные письма Мите. Письма были ему не очень интересны. Там сообщалось, например, следующее: «Добрый день 1 ноября здравствуйте все знакомые Аня Митя Катя и добавок Слава во первых хотим сообщить о том что получила от вас письмо долго жданное и вот спешу ответ пишу о себе живем помаленьку в колхозе работаем убираем картошки есть копать дня надва лен еще лежит еще щипать есть в другой бригаде и все остается подснег а уже погода идет снег с дождем иногда заморозки небольшие нынче вы неприехали и хорошо погода была плохая все лето дожди грибов мало ягод тоже а клюквы тоже сходить непришлось вобщем лен плохой, а это деньги наши вот два месяца неполучали денег папа тоже плохой хуже стало здоровье на будущей год возможно увидимся сечас метель пошла снег Аня и Митя мне квам прозба нащет батареечек унас трудно достать возможно клету недостанители по-парочке ну возможно писать нечего Савватеевы буренку зарезали купили новую досвидания до скорой встречи ну целую Люся отец больной неуйдеш никуда Надя Чуркина ходит спочтой».
Вот такие письма приходили из этих мест, и они, честно говоря, нарушали идиллию, созданную Митей умозрительно. Потому он и не слишком вникал в них. Что за дело ему до Савватеевых, зарезавших буренку? Или до каких-то «батареечек»? Это все частности, тогда как общий образ родины должен оставаться незамутненным и не перегруженным деталями.
И сейчас эти частности мешали ему. Митя словно придвинулся близко к той картинке, которой любовался издали, и старался разыскать прежнее очарование. Где оно?.. Сидят за столом люди в промасленных ватниках, пьют водку, гудят о чем-то постороннем…
Огромный мужик, как выяснилось из разговора, тракторист, вдруг посмотрел на Митю тяжелым взглядом, махнул пудовой своей рукой, прихлопнул ею по колену и выдохнул:
— Эх ты!..
В Мите мгновенно все закипело, он побледнел и сжал зубы.
— Ну, я… А дальше? — сказал он с вызовом, тонким голосом.
Митя всегда срывался почти на писк в волнении. Горло ему сдавливала обида. От досады на себя, на свой петушиный голос, он еще больше вскипел и, выставив подбородок, посмотрел на тракториста. Тот только шумно вздохнул и отвел глаза. Федор продолжал улыбаться, будто ничего не случилось.
— Ну, поговорили и ладно. Детишки спать хотят, — ласково сказал Анатолий Иванович.
Поделиться книгой: