Помоги проекту - поделись книгой:
Из этого дворца Иоанн Павел II, известный любитель путешествий, ездит на бронированном «папамобиле» «Мерседес-S500» с пуленепробиваемыми стеклами в аэропорт. Железнодорожной веткой длиной 275 метров, проведенной в Ватикан в начале ХХ века (есть и отделанный мрамором вокзал), Викарий Христа, по старости и по статусу, не пользуется. На регистрационном знаке его машины – № 1 и аббревиатура SCV, то есть Statto della Citta de Vaticano, город-государство Ватикан. Злые языки утверждают, что расшифровывается она иначе – Se Cristo Vedesse, «видел бы только Христос»…
Но насмешки не смущают вершителей ватиканских судеб. Чтобы не проиграть в борьбе за души, они заботятся, чтобы в их стране, «как в Греции», было все. Интернет-кафе больше, чем где-либо в мире. Своя телефонная связь (код +39-06). Чеканятся монеты с профилем Папы (тираж мал: 1 ватиканский евро идет за 800 обычных). Есть пожарная охрана, больница и даже промышленность: мозаичная фабрика и строительная корпорация Святого Петра. Заказы идут со всего мира – поскольку по всему миру «засели» миссионеры, агенты влияния и просто сочувствующие карликовой сверхдержаве. С эпохой транснациональных корпораций Ватикан справляется хорошо. Ведь, можно сказать, он сам был первой из них.
Папской областью принято называть территории, которыми римские первосвященники в качестве светских государей владели с 756 по 1870 год. Еще в IV веке они приобрели значительную собственность вокруг Рима, но фактически история «расширенного Ватикана» началась, когда Папа Стефан II обратился к франкскому королю Пипину Короткому за помощью против лангобардов. Тот силой оружия очистил от них северную и центральную Италию. Равенна, адриатическое побережье от Римини до Анконы и весь Лациум перешли под юрисдикцию Святого престола. Таким образом, «пипинов дар» стал в веках основанием для папской претензии на земную власть.
При сыне Пипина, Карле Великом, были сделаны новые приобретения. Вообще, Папская область укреплялась вплоть до XI века, когда главной политической интригой Европы стало противостояние пап сначала германским императорам, а затем французским королям. Кульминацией этой борьбы стал 1309 год, когда один из последних, Филипп IV Красивый, принудил предстоятеля католической церкви переехать в Авиньон (так называемое Авиньонское пленение пап 1309—1377 годов). Началась неразбериха – в разных городах папы и «антипапы» провозглашались с необычайной легкостью. Церковное государство с центром в Риме формально сохраняло свои границы, но на деле было поделено между местными аристократическими кланами, которые в свою очередь дали миру множество пап в эпоху нового усиления Понтификата – до середины XVI века. Правление знаменитого отравителя Александра VI Борджиа (1492—1503) и Юлия II из Дома делла Ровере (1503—1513), мецената и ловкого политического игрока, – возможно, время наивысшего расцвета Папской области. Она простирается от Пармы и Болоньи – на севере до Кампаньи – на юге.
Тут, однако, континент захлестнула лютеранская Реформация, борьба с которой отняла у владык Рима всю энергию. Вдобавок, по старой «традиции», Вечный город оставался городом самых частых мятежей в Европе. За знаменитым выступлением Кола де Риенцо, пытавшегося провозгласить Римскую республику еще в XIV веке, последовали опустошительные восстания века XV и особенно XVI – в Перудже, Болонье и столице. Область постепенно пришла в экономическое запустение. Беспорядки и хаос удалось изжить, но они сменились феодальным «сном», иногда прерываемым реформаторскими попытками отдельных энергичных пап, вроде Александра VII и Иннокентия XI.
Первую серьезную угрозу Папскому государству как юридическому лицу принесли ветры Французской революции. Войска Директории вступили в Рим в 1798 году, и хотя очередная Римская республика просуществовала всего год, она лишила свою столицу множества уникальных предметов искусства, вывезенных в Париж, а папскую власть – древнего ореола незыблемости. Пий VII, правда, договорился с остепенившимся Наполеоном и, короновав его в 1804 году, добился возврата части своих земель. А Венский конгресс победителей французского императора в 1815 году и вовсе восстановил дореволюционный статус-кво.
Но – началась беспокойная «старость» Папской области. Понтификам пришлось еще дважды – в 1831-м и 1849 годах, прибегать к помощи иностранных штыков. А похоронил древнюю монархию тандем пьемонтского министра Камилло Кавура и пламенного революционера Джузеппе Гарибальди. Первый из них задумал, а второй – сыграл главную роль в борьбе за объединение Италии. Настал 1870 год – с окончательным уходом французского оккупационного корпуса светская власть пап в Риме пала. Сами папы, впрочем, еще долго отказывались признать этот факт и оставались «узниками Ватикана» – своей резиденции в центре города, которую победители великодушно им оставили. Эта резиденция и была провозглашена самостоятельным и полноценным государством по так называемому Латеранскому соглашению 1929 года Святого престола с Итальянским королевством.
Лариса Чернышева
Рыцарь печального образа
Однажды современник Мигеля де Сервантеса французский посол Дак Майен в обществе высокопоставленных особ Испании стал восхвалять испанскую литературу и особенно Сервантеса. «Как бы мне хотелось познакомиться с ним!» – воскликнул герцог. На что ему заметили, что Сервантес стар, неинтересен и к тому же беден. «И такого гениального человека вы не содержите на государственные фонды?» – вскричал потрясенный француз. Удивительно, но Мигелю де Сервантесу действительно никто не помогал, разве что однажды, выручая из плена… Даже после издания его замечательного романа о Дон Кихоте, разошедшегося невиданным по тем временам тиражом, – писатель остался небогатым человеком. Богатой и безграничной в своей всечеловеческой любви была лишь его душа.
Генеалогическое древо Мигеля де Сервантеса можно проследить не слишком далеко. Дед Хуан де Сервантес занимал некогда видное положение в Андалусии и был старшим алькальдом города Кордовы. Позднее он перебрался в городишко Алкала-де-Энарес, что в двадцати милях от Мадрида, и занялся небольшой юридической практикой. Его сын Родриго де Сервантес большой карьеры не выстроил: неудачливый, тугой на ухо лекарь был в постоянном поиске заработка, чтобы хоть как-то прокормить свою большую семью. Но поиски были тщетны, как и надежды выбраться из бедности. Будущий автор «Дон Кихота» – Мигель Сервантес родился в 1547 году, предположительно 29 сентября, поскольку это день святого Мигеля. Дополнительное имя Сааведра Сервантес добавил себе позднее сам. Сааведра в действительности являлось знатным и уважаемым родовым именем дальних родственников Сервантеса.
Мигель был четвертым из семерых детей Родриго Сервантеса и Леонор де Кортинас. О его детстве и отрочестве известно очень мало, хотя по отрывочным сведениям можно предположить, что семья Мигеля в поисках работы скиталась из одного города в другой. Примерно в 1561 году Сервантесы добрались до Мадрида, который тогда еще представлял собой город грязных и узких улиц. Здесь семья Сервантес, как и большая часть небогатых горожан, прозябала в продуваемом всеми ветрами, почти картонном домишке. Но вскоре Родриго уже перевозит семью искать счастья в Севилье, самом шумном и веселом испанском порту. Не исключено, что именно здесь Мигель по-настоящему влюбился в море. По некоторым рассказам Сервантеса можно составить представление о том, как много времени мальчишка проводил в порту, сводил самые странные знакомства и мечтал о приключениях. Вряд ли он тогда мог вообразить, сколько приключений и в самом деле готовит ему судьба.
Получил ли Мигель де Сервантес образование и учился ли он где-либо вообще? Непростой вопрос. Некоторые биографы считают, что несколько лет Сервантес провел в коллегии иезуитов. Другие утверждают, что этого не было. И тем не менее рассказы Сервантеса обнаруживают весьма подробное знакомство со студенческой жизнью того времени. Наиболее вероятным представляется предположение, что Мигель, не имевший, бесспорно, денег на образование, скорее всего, нанялся слугой к какому-нибудь богатому студенту (это случалось весьма часто) и таким образом мог осилить учебный курс. По всей вероятности, Сервантес посещал университет родного города Алкалы. Благодаря усилиям кардинала Хименеса де Сиснероса в Алкале процветал один из самых крупных испанских университетов, достойно соперничающий со старейшим учебным заведением в Саламанке.
В Алкалском университете порядки были весьма строгими: студенты питались исключительно спартанской едой, сладкое и мучное было запрещено, как отупляющее мозги. Не дозволялись многие игры, например карты. Не в чести были и музыкальные инструменты – гитара, флейта. Однако если школяры отлично успевали – им полагалось поощрение: два литра вина в день! Вино считалось тем, что стимулирует умственную деятельность. К профессорам также предъявлялись суровые требования: если им не удавалось увлечь учеников изложением предмета и на их лекции ходили менее десяти человек, преподавателей лишали зарплаты за месяц. Три раза без зарплаты – и педагога увольняли. Кстати, в Алкалском университете учились Игнатий Лойола, Лопе де Вега, Калдерон де ла Барка, Тирсо де Молина.
В середине 1569 года Сервантес принял, по всей видимости, кардинальное решение относительно своей дальнейшей судьбы. Идти по стопам отца он не желал, становиться ученым мужем не было возможности, и он выбрал военную службу. К тому же карьера военного, пожалуй, нигде и никогда не считалась столь почетной и престижной, как в Испании в XVI веке, ставшей главным оплотом христианства в Европе. Солдат-крестоносец, насаждающий огнем и мечом единственно правильное и спасительное вероучение, был больше чем солдатом. И если в соседней Италии доблесть рыцаря-крестоносца уже превратилась в метафору, то испанцы благодаря недавним победам в Гранаде и Африке живо ощущали свое военное и моральное превосходство.
Итак, молодой Сервантес, истовый христианин, полный честолюбивых надежд прожить жизнь ярче, осмысленнее, чем отец, и непременно любой ценой добыть славу, двинулся в Италию, где в то время находились основные объединенные итало-испанские военные силы, готовые сразиться с Османской империей. Центральное географическое положение делало Италию идеальной базой для военных операций против турецкой и других армий на Балканах, восточном Средиземноморье и Северной Африке.
В путь искатель славы и приключений отправился пешком. Мигель был одет в вельветовый камзол с сатиновой отделкой, шелковые чулки и башмаки с квадратными носами – такова была мода при дворе. Главное богатство, меч, висел через плечо. Иногда Мигель стучались в какие-нибудь дома и выменивал хлеб и молоко на имеющиеся гроши. Если погода стояла теплая, Мигель ночевал под открытым небом, если же случался холод и дождь, то путешественник стучался в придорожные гостиницы и просил разрешения переночевать в хлеву. При входе в каждый город Мигеля обыскивала стража, поскольку в разных местностях существовали свои расценки за вход в город и выход из него.
В Барселоне молодого человека ожидала новая трудность: чтобы добраться морем до Генуи, следовало целую неделю дожидаться попутчиков и специального конвоя: опасались пиратов. Слушая восклицания самоуверенного Сервантеса о том, что он «сам себе охрана», бывалые моряки подтрунивали над ним и рассказывали, что пираты обычно делали с такими молодчиками: привязывали к мачте вместо флага, пока не сдохнет на ветру. Словом, в Риме Мигель оказался только спустя шесть недель после того, как покинул родину. Сервантес поступил на службу к кардиналу Джулио Аквавиве ключником и проработал там около года. Скорее всего, он привез из Испании какие-то рекомендательные письма, иначе юношу вряд ли бы допустили до этой должности.
Поначалу Сервантес побаивался нового, совершенно незнакомого мира. Но на поверку оказалось, что Италия вовсе не была чужим миром для испанцев. Ведь испанцы практически полностью контролировали эту страну: владели Неаполем и Сицилией, Генуей и Миланским герцогством. Сервантес обнаружил, что повсюду живет множество испанцев и слышится родная испанская речь, что здесь в большой чести испанские искусство и литература. Даже ректором знаменитого Падуанского университета с 1260 года был испанец, а в целом в Падуе и Генуе испанских студентов было намного больше, нежели итальянских.
У Сервантеса находилось время и для своего образования: здесь он познакомился с поэзией Данте, Петрарки, новеллами Боккаччо…
В 1570 году развязалась война между Святой Лигой, основанной Испанией, Венецией, Ватиканом, и Османской империей. Испании предоставлялась честь поставить половину военной силы и заодно назначить главнокомандующего. И испанцы действительно прислали 86 королевских галер, 70 кораблей и 19-тысячное войско. Видя такую масштабную подготовку к войне, Сервантес никак не мог остаться в стороне и стал проситься в действующие гарнизоны. Однако выяснилось, что он не позаботился об одной немаловажной детали. «Срочно вышли бумаги, свидетельствующие о незапятнанности моего вероисповедания», – пишет Мигель отцу. Если такового уведомления не иметь, то, как дали понять Мигелю, продвижение по военной части ему не светит. В армии крестоносцев чистота крови являлась важнейшим условием карьеры. Сервантес разберется во всем этом позднее. Хоть испанцы и слыли самыми рьяными защитниками христианства, однако не секрет, что в самой Испании в силу исторических причин даже у правоверных могли иметься подозрительные родственники, например арабы и евреи, коих в испанских городах было немало. Здесь процветала еврейская ученость, особенно в области математики и философии, арабы же по большей части занимались астрологией, медициной и черной магией. Иноверцы женились на испанках и нередко обращались в христианство. Однако среди обращенных зачастую встречались предатели: например, духовник сестры короля Филиппа II Марии – брат Висенте де Рокаморо неожиданно публично объявил себя евреем и последователем иудаизма. Между прочим, турки вовсю использовали таких предателей, у них были налажены широкие связи с лютеранами, протестантами, евреями. Так что желающим сделать военную карьеру не рекомендовалось иметь с иноверцами родственных связей.
Как только бумаги, подтверждавшие «чистоту» христианского вероисповедания Мигеля Сервантеса, были получены, молодой человек немедленно записался во флот под командованием Марка Антонио Колонны. Сервантес впервые вышел в море на галере «Маркиза», возглавляемой капитаном Франческо де Сан Педро. Мигель нисколько не волновался: напротив, он надеялся проявить честолюбивую храбрость. Во время подготовки к операции бравый капитан Сан Педро объяснил новичкам, насколько угодна Господу смелость и как благословен тот, кто погибнет от первой пули неприятеля: ведь Господь захотел призвать его первым. 7 октября 1571 года, в день знаменитой битвы при Лепанто, Сервантес слег с острой горячкой. Сквозь лихорадочный бред он расслышал слова командира, призывающего всех наверх… Шатаясь, бледный, как призрак, Сервантес вышел на палубу, и горячка, по-видимому, придала ему силы, так как неожиданно для самого себя он принял командование над 12 солдатами и они храбро отбивали атаку под непрерывным огнем турок. Во время боя Мигель получил два мушкетных ранения в грудь и одно в левую руку. После этого рука Сервантеса до конца жизни оставалась неподвижной и свисала, как плеть. Однако он гордился этим, полагая, что раны лишь украшают настоящего мужчину.
Военачальники отметили храброго молодого испанца. После битвы при Лепанто, положившей конец экспансии Турции в восточной части Средиземного моря, военная карьера Сервантеса быстро пошла в гору. Его жалованье увеличилось до 4 дукатов в месяц, что по тем временам было совсем немало. Сервантес рвался в самые горячие точки. В 1572 году он принял участие в экспедиции на Корфу и в захвате Наварино, в октябре 1573-го – в оккупации Туниса. В перерывах между военными действиями он безропотно нес гарнизонную службу: в Неаполе, Генуе, Палермо, Мессине.
Сентябрь 1575 года. Испанская галера с красивым названием «Эль Соль» держала путь на родину и старалась не удаляться от французских берегов, чтобы не сделаться добычей морских пиратов. На галере находились Мигель и его родной брат Родриго. Они возвращались в Испанию. Мигель вез рекомендательные письма от своих военачальников королю и надеялся благодаря этим более чем лестным отзывам добиться от монарха серьезного продвижения по службе и, возможно, каких-либо знаков материального поощрения: семья Сервантес продолжала остро нуждаться. Три алжирских судна налетели на испанцев неведомо откуда. Мигель, Родриго и их товарищи пытались отразить неожиданную атаку, но силы были неравные. Христианский корабль оказался захвачен корсарами, которые продали пленников в рабство в Алжир. Мигель был теперь рабом человека по имени Али Мами. Меньше всего Сервантес ожидал подобной участи. Отныне вместе с другими рабами он жил в тесных бараках на вершине высоких, достигающих 400 футов холмов Сахеля, тянущихся вплоть до Касбы. Тут же вокруг ютились грязные и зловонные арабские трущобы. В день пленникам давали только небольшую порцию хлеба, а вместо воды – нечто, напоминающее лимонад: противную сладковатую жидкость. Некоторые рабы принадлежали самому алжирскому правителю, другие – городским властям, третьи, как Мигель, – частным хозяевам. Слуги Али Мами, как следует обыскав Мигеля, обнаружили при нем письма к королю Испании и тотчас решили, что Сервантес важная птица. За него был назначен выкуп в 500 эскудо – гигантская сумма. Между прочим, на целых 200 эскудо больше, чем за брата Мигеля – Родриго. Мигелю отчасти повезло: он попал в привилегированную группу рабов – тех, за кого ожидается выкуп. С такими обращались более или менее сносно. Однако всем было известно, что делали с тем, за кого выкуп задерживался или не приходил вовсе, – калечили или забивали до смерти.
Сервантес не боялся смерти, однако он боялся, что не выдержит унижений и побоев и уронит свое достоинство христианина перед варварами-иноверцами. Любопытно, что своим долгом Мигель считал вовсе не христианское смирение, а борьбу против поработителей до последней минуты жизни. Сервантес организовал четыре попытки бегства из плена. После первой неудачной Мигеля приговорили к ста ударам плетьми: он лежал, истекая кровью, и не издал ни единого стона. После этого снисхождения к Сервантесу больше не было. Теперь, скованный одной цепью с тремя другими товарищами по несчастью, среди которых был его близкий друг Дон Диего де Кастеллано, Мигель от зари до зари работал на укреплениях. Однажды, когда все четыре пленника тащили наверх тяжелые глыбы, со стороны Мигеля пристроился неопределенной внешности человек, назвавшийся Эл Дорадором. За определенные деньги он предложил организовать побег, пообещав договориться с капитаном судна, которое в назначенную ночь подойдет совсем близко к берегу, а также подкупить охранника барака. Мигель смерил незнакомца подозрительным взглядом. Может, провокатор, таких тут сколько угодно. Но выхода не было: смерть все равно была лучше, чем позорное рабство. Что касается выкупа, то на него Сервантес не надеялся. Его семья огромными усилиями наскребла денег на то, чтобы выкупить брата Родриго. За Родриго Мигель был спокоен: тот, хвала Господу, уже дома. Второй раз собрать еще большую сумму семья, разумеется, не сможет. Кроме того, втайне Мигель считал для себя такой выход позором. Или он сумеет бежать, или… «Господи, сделай так, как Ты захочешь», – эту молитву твердил про себя Сервантес.
Пока все шло, как обещал этот Эл Дорадор: 28 сентября 1577 года Мигель и его друзья действительно ступили на судно, полные надежд на спасение. Но, увы, за судном либо следили изначально, либо сам Эл Дорадор и донес. Мигель больше не ждал пощады. Сам правитель приказал привести бунтовщика на площадь перед своим жилищем. «Во имя Господа нашего Иисуса Христа…» – перекрестился Мигель, прямо глядя на правителя. С жизнью он давно простился. Вокруг улюлюкали толпы арабов, ожидая особенно впечатляющей расправы. Что касается друзей Сервантеса, то под восторженные крики толпы им сначала отрезали уши, а потом повесили. Сервантес ждал того же. Но вдруг – и это совершенно необъяснимо – правитель неожиданно приказал приковать Сервантеса на пять месяцев к каменному полу в одиночной камере. Это будет его наказание. Раздались возгласы протеста. Правитель поднял руку – и все смолкло: «Сто ударов плеткой». Сервантес был потрясен.
В камеру, как ни странно, можно было попросить перо и писать. В этих весьма непростых для творчества условиях Сервантес снова, как в ранней юности, принялся писать стихи во славу Господа и Девы Марии, кроме того, он сочинил послание в стихах к секретарю короля Филиппа – Матео Васкесу, излагая свои взгляды на то, как лучше бороться с пиратами у испанских берегов. Но и это не все: в рабстве Сервантес начал свое первое большое произведение «Галатея». По всей видимости, именно здесь он впервые почувствовал призвание писателя.
Мигелю Сервантесу исполнилось 33 года, и он провел в алжирском рабстве ровно 5 лет, когда неожиданно пришло избавление. В мае 1580 года в Алжир приехали святой отец Хуан Хиль и монах Антонио де ла Белла с официальной миссией выкупить из плена несколько сотен рабов – тех, за кого удалось собрать выкуп. Родственники Сервантеса сумели наскрести только половину денег, однако мать Мигеля обратилась к королю со слезной просьбой помочь сыну – верному слуге Его Величества, – и король милостиво предоставил часть требуемой суммы, последнюю недостающую часть дал сам Хуан Хиль, обратившись со специальной просьбой к своему Ордену.
На свободе Мигель де Сервантес оказался вновь перед выбором: как жить дальше? Он отнюдь не был разочарован военным делом и по-прежнему считал профессию солдата самым высоким после священника предназначением христианина. Но Мигель был разочарован сам в себе: из него не вышло солдата, не вышло героя… Видит Бог, как он к этому стремился. Сервантес вернулся из алжирского плена на родину глубоко уязвленный: вместо того, чтобы своими силами вырваться из ситуации, в которую он сам же и попал, он разорил семью, заставил их одалживаться, он на свободе благодаря не собственной доблести, а лишь чужим деньгам. Сразу по возвращении из плена Мигель, словно по инерции, принял участие в битве за Азорские острова. В 1582 году Сервантес был на знаменитой галере «Сан-Матео» во время решающей победы испанцев против объединенных англо-французских сил на Терсейре. В 1583 году во время пребывания в Португалии Сервантес влюбился в молоденькую португалку – актрису Ану Франку де Рохас. Они расстались, но через 9 месяцев Ана дала знать семье Сервантеса, что родила от Мигеля дочь – Изабель. Это будет единственный ребенок Мигеля.
С 1583 года Сервантес навсегда отдаст предпочтение гражданской службе. Но чем заниматься и на что жить? Мигель поселился в Мадриде, по которому слонялось множество таких же, как он, бывших солдат, покалеченных, нищих, не знающих, как прокормиться. Мигель давно уже подумывал о том, чтобы сделаться профессиональным литератором: его всегда тянуло к этому занятию, он постоянно упражнялся в стихосложении. Сохранилось стихотворение Сервантеса, написанное еще в конце 1568 года: на смерть третьей жены Филиппа II – 22-летней Изабеллы Валуа, и несколько других стихотворных опусов, из которых следует, что Сервантес не был большим поэтом. Однако он ставил поэзию выше всех искусств и не терял надежды когда-нибудь попасть в фавориты к этой богине. Как бы то ни было, но писательского опыта явно не хватало, и Сервантес начал с того, что стал подражать своим успешным современникам, фактически имитируя популярные жанры, такие как пасторальный и авантюрный роман. Ему впервые пришло в голову, что, может быть, он всегда хотел лишь придумывать и описывать приключения, а не участвовать в них? Возможно, потому из него не получилось героя?
Первая крупная вещь Сервантеса «Галатея» вышла в свет в его родном городе Алкале в 1585 году. Гордости Сервантеса не было предела. Его издатель Блас де Роблес согласился издать роман и предложил никому не известному автору вполне приличный гонорар в 1 336 реалов. Один реал – это была серебряная монетка весом 4 грамма. На один реал, к примеру, можно было заказать отменный ужин и ночлег в гостинице, на три реала купить пару приличных башмаков. Таким образом, впервые в жизни Сервантес обзавелся приличной суммой денег.
Осенью 1584 года в гостях у своего старого армейского друга Мигель познакомился с 19-летней Каталиной де Паласиос Салазар-и-Возмедиано, хорошенькой дочерью землевладельца, проживающего между Мадридом и Толедо. И вдруг решил: женюсь, пора. Если не сейчас, то когда же? Мигель давно уже не был красавцем, его рыжая борода рано начала седеть, и в глубине души Сервантес считал себя неудачником. К тому же он был фактически одноруким инвалидом – в общем, жених не слишком завидный. Однако родителям Каталины Мигель, некогда обласканный королем и доблестно сражавшийся за веру, показался вполне подходящей партией для дочери. Как следует из случайно уцелевшего брачного контракта, Каталине дали в наследство небольшой участок земли, засаженной виноградниками и оливковыми деревьями, 2 матраца, подушку, 2 лестницы, 2 кастрюли, 2 кухонных горшка, статуэтку Девы Марии из алебастра, статуэтку Девы Марии из серебра, изображение святого Франциска, распятие, 6 мер муки, 45 кур, 4 улья – в общем, добра на сумму 5 350 реалов.
Первое время Мигель вздохнул с облегчением – наконец-то они заживут как люди, но не тут-то было: в 1585 году умер отец Мигеля, и Сервантесу пришлось взять на себя материальные заботы о матери и двух сестрах. Кроме того, внебрачная дочь Изабель тоже требовала расходов. Сервантес старался бодриться, на людях шутил, улыбался, но сердце грызла тоска: он неудачник. Бог невзлюбил его: успех «Галатеи» был мимолетным, пьесы, которые Сервантес стал писать для театра, и вовсе не пользовались популярностью.
Тоска. Как некогда отец, Мигель снова стал искать любой заработок. Осенью 1585 года ему удалось получить место комиссара по хозяйственным заготовкам для «Непобедимой армады». Уставший, полуголодный Мигель мотался по окрестностям Севильи, собирая у жителей в качестве податей зерно, масло, вино. И это всего лишь за 12 реалов в день. Супруга Каталина отнюдь не была в восторге от подобного житья: в муже не было никакой основательности, никакой хитрости, никакого умения жить. Другой бы нажился на его месте на такой должности, но ее полоумный Мигель витал в облаках, ходил по улицам собирать подати с карманами, набитыми рукописями и стихами.
Кстати, в 1595 году Сервантес даже выиграл «поэтический турнир» в Сарагосе, написав стихи по поводу канонизации святого Хиацинта. Домой пришел торжественный, сияющий и вручил жене приз – три серебряные ложки. Каталина сначала заплакала, потом стала браниться, обзывая мужа полудурком и блаженным. В который раз она пригрозила, что если он не возьмется за ум, то она уйдет от него к родителям.
Но где уж Сервантесу, в основном размышляющему о новых сюжетах и рифмах, было заниматься делами, требующими такой аккуратности и трезвости, как сбор податей? С 1597 по 1603 год Мигель несколько раз оказывался в севильской тюрьме из-за допущенной небрежности в отчетах и недостаче денег. Каталина в конце концов предоставила мужа его нелепой судьбе и навсегда уехала от него. Но тут, опять-таки в тюрьме, в 1603 году Сервантес приступает к написанию главного романа своей жизни – «Дон Кихота», словно тюремные стены стимулируют его творчество.
Летом 1604 года Сервантес, отказавшись от должности сборщика податей, переехал в Вальядолид вслед за королем Филиппом III. Последний из Мадрида перевез сюда двор, а неисправимый Сервантес попрежнему считал, что самое лучшее место – под боком у короля. Мигель был теперь обременен большой семьей: на его иждивении две сестры Магдалена и Андреа, дочь Андреи – Констанца и собственная дочь – Изабель, перебравшаяся к отцу. Все поселились в бедной квартире на первом этаже. Прямо под ними находилась таверна, откуда вечно доносились пьяные крики и шум. В этих условиях Сервантес заканчивал первую часть своего великого романа. Мигелю, кстати, было прекрасно известно, какого мнения был о нем его успешный современник – Лопе де Вега: «Нет писателя хуже Сервантеса». Однако Сервантесу все же удалось уговорить издателя – Франсиско де Роблеса, и роман «Дон Кихот» появился в свет в январе 1605 года. Успех превзошел все ожидания издателя, а поскольку скромный автор не имел никаких ожиданий вовсе, то он просто был страшно удивлен.
К сожалению, Сервантес никогда не узнал себе цену как писателю. Книгу буквально сметали с прилавков. Де Роблес немедленно потребовал у Сервантеса права на издание романа в Португалии, Валенсии и Каталонии. Дон Кихот превратился в нарицательного персонажа. Сервантесу много позднее рассказали, что на празднике по случаю крещения инфанты один из гостей нарядился Дон Кихотом и привел с собой верного Санчо Пансу. Конечно, Сервантес получил от издателя приличный гонорар и больше никогда уже не нуждался так, как всю предыдущую жизнь. Однако богачом он тем не менее не стал. Мигель мог бы выручить куда больше материальной выгоды, если бы по своей непрактичности не совершил очередной просчет: в те времена было чрезвычайно важно, кому посвящалась книга. И тот, кому она посвящалась, мог отплатить за честь щедрым подарком. Сервантес посвятил «Дон Кихота» маркизу Бежару, своему давнему знакомому, когда-то оказывавшему ему небольшие услуги. Однако маркиз остался равнодушен к книге, и никаких благодарностей и подарков автору не последовало.
Несмотря на успех, Сервантес продолжал ощущать себя неудачником. Однажды его хороший знакомый граф Лемос собрался привести ко двору короля группу самых выдающихся поэтов. Сервантес скромно попросил включить его в число приглашенных. Однако секретарь графа Лемоса вместо Сервантеса выбрал другого, более молодого поэта, до глубины души унизив тем самым Мигеля. Однако Сервантес упорно продолжал писать. Кроме второй части «Дон Кихота» он создал «Назидательные новеллы», а также выпустил сборник «Восемь комедий и восемь интермедий».
Вторая часть «Дон Кихота» появилась в 1615 году. Сервантес бы очень удивился, если бы узнал, какой популярностью пользуется его роман за границей. …
С годами Сервантес все больше углублялся в свои сокровенные религиозные размышления, к чему всегда был очень склонен. Жизнь не разочаровала его в Боге, который, казалось бы, был к нему так несправедлив. Напротив, Мигель все чаще находил утешение в одинокой молитве. В 1609 году Сервантес вступил в ряды Братства святейшего причастия, членами которого были Лопе де Вега, Кеведо и многие высокопоставленные сановники. Обе сестры Сервантеса, а вскоре и его жена тоже постриглись в монахини под его влиянием. В 1613 году Сервантес стал членом религиозного братства мирян францисканского ордена и накануне смерти принял полное посвящение.
23 апреля 1616 года Мигель де Сервантес умер.
Андрей Всеволжский
Арсенал: Война без правил
Теперь уже доподлинно известно, что во время Второй мировой войны англо-американская авиация намеренно бомбила мирные немецкие города. Статистика последствий «воздушной войны» приводит следующие данные: во всех возрастных группах потери среди женщин превышают потери среди мужчин приблизительно на 40%, количество погибших детей также очень высоко – 20% от всех потерь, потери среди старших возрастов составляют 22%. Разумеется, эти цифры не говорят о том, что только немцы стали жертвами войны. Мир помнит Освенцим, Майданек, Бухенвальд, Маутхаузен и еще 1 650 концлагерей и гетто, мир помнит Хатынь и Бабий Яр… Речь о другом. Чем отличались англо-американские способы ведения войны от германских, если они также приводили к массовой гибели мирного населения?
Если сравнить снимки лунного ландшафта с фотографиями того пространства, которое осталось от немецкого города Везель после бомбардировки 1945 года, то различить их будет сложно. Горы вздыбленной земли, чередующиеся с тысячами огромных воронок от бомб, очень напоминают лунные кратеры. Поверить в то, что здесь жили люди, – невозможно. Везель стал одним из 80 немецких городов-мишеней, подвергшихся тотальным бомбардировкам англо-американской авиации в период с 1940 по 1945 год. С чего же началась эта «воздушная» война – фактически война с населением?
Обратимся к предшествующим документам и отдельным «программным» высказываниям первых лиц государств, участвовавших во Второй мировой войне.
На момент вторжения германских войск в Польшу – 1 сентября 1939 года – всему мировому сообществу был известен документ «Правила войны», разработанный участниками Вашингтонской конференции по ограничению вооружений в 1922 году. В нем говорится буквально следующее: «Воздушные бомбардировки с целью терроризирования гражданского населения, или разрушения и повреждения частной собственности не военного характера, или же причинения вреда лицам, не принимающим участия в военных действиях, воспрещаются» (статья 22, часть II).
Более того, 2 сентября 1939 года английским, французским и германским правительствами было заявлено о том, что бомбардировкам будут подвергаться «строго военные объекты в самом узком значении этого слова».
По прошествии полугода с момента развязывания войны, выступая в палате общин 15 февраля 1940 года, английский премьер-министр Чемберлен подтвердил принятое ранее заявление: «Что бы ни делали другие, наше правительство никогда не будет подло нападать на женщин и других гражданских лиц лишь для того, чтобы терроризировать их».
В итоге гуманная концепция руководства Великобритании просуществовала лишь до 10 мая 1940-го – дня прихода на пост премьер-министра Уинстона Черчилля после смерти Чемберлена. На следующий же день по его отмашке английские летчики стали бомбить Фрейбург. Помощник министра авиации Дж. М. Спейт прокомментировал это событие так: «Мы (англичане) начали бомбардировки объектов в Германии раньше, чем немцы стали бомбить объекты на Британских островах. Это исторический факт, который был признан публично… Но так как мы сомневались в психологическом влиянии, которое могло оказать пропагандистское искажение правды о том, что именно мы начали стратегическое наступление, то у нас не хватило духа предать гласности наше великое решение, принятое в мае 1940 года. Нам следовало огласить его, но мы, конечно, допустили ошибку. Это – великолепное решение». По мнению известного английского историка и военного теоретика Джона Фуллера, тогда «именно от рук г-на Черчилля сработал взрыватель, который вызвал взрыв – войну на опустошение и террор, небывалые со времен вторжения сельджуков».
После восьми английских налетов на немецкие города люфтваффе в сентябре 1940 года бомбили Лондон, а 14 ноября – Ковентри. По мнению автора книги «Воздушная война в Германии» генерал-майора Ганса Румпфа, именно этот налет на центр английской авиамоторной промышленности принято считать началом тотальной воздушной войны. Тогда помимо завода была разрушена до основания половина городских построек, погибло несколько сот мирных жителей. Официальная немецкая пропаганда назвала этот налет «гигантской воздушной бомбардировкой», чем изрядно помогла официальной английской пропаганде, обвинившей люфтваффе в «варварстве». После этого немецкие бомбардировки несколько приостановились, а англичане до начала 1942 года занимались так называемыми «точными» бомбардировками, производившимися в основном по ночам. Воздействие этих налетов на экономику Германии было крайне незначительным – производство вооружения не только не снижалось, но и неуклонно возрастало.
Английская бомбардировочная авиация переживала явный кризис. В августе 1941 года секретарь кабинета министров Д. Батт представил доклад, в котором доказывалась абсолютная неэффективность налетов бомбардировщиков в том году. В ноябре Черчилль даже был вынужден приказать командующему бомбардировочной авиацией сэру Ричарду Перси максимально ограничить число налетов, пока не будет выработана концепция применения тяжелых бомбардировщиков.
Все изменилось 21 февраля 1942 года, когда новым командующим бомбардировочной авиацией Королевских ВВС стал маршал авиации Артур Харрис. Любитель образных выражений, он сразу же пообещал «выбомбить» Германию из войны. Харрис предложил отказаться от практики уничтожения конкретных целей и выполнять бомбометание по городским площадям. По его мнению, разрушение городов должно было, несомненно, подорвать дух гражданского населения, и прежде всего рабочих промышленных предприятий.
Таким образом, в использовании бомбардировщиков произошел полный переворот. Теперь они превратились в самостоятельный инструмент войны, не нуждающийся во взаимодействии с кем-либо. Харрис со всей своей неукротимой энергией начал превращать бомбардировочную авиацию в огромную машину разрушения. Он в кратчайшие сроки установил железную дисциплину и потребовал беспрекословного и быстрого выполнения всех его приказов. «Закручивание гаек» мало кому пришлось по вкусу, но это Харриса беспокоило меньше всего – он чувствовал мощную поддержку премьер-министра Черчилля. Новый командующий в категорической форме потребовал от правительства предоставить ему 4 тыс. тяжелых четырехмоторных бомбардировщиков и 1 тыс. скоростных истребителей-бомбардировщиков типа «Москито». Это дало бы ему возможность еженощно держать над Германией до 1 тыс. самолетов. Министрам «экономического» блока с большим трудом удалось доказать неистовому маршалу абсурдность его требований. С их выполнением английская промышленность просто не могла справиться в обозримом будущем, хотя бы из-за нехватки сырья.
Так что в первый «рейд тысячи бомбардировщиков», состоявшийся в ночь с 30 на 31 мая 1942 года, Харрис отправил все, что у него было: не только немногочисленные «Ланкастеры», но и «Галифаксы», «Стирлинги», «Бленхеймы», «Веллингтоны», «Хемпдены» и «Уитли». В общей сложности разнотипная армада насчитывала 1 047 машин. По окончании рейда на базы не вернулся 41 самолет (3,9% от общей численности). Такой уровень потерь насторожил тогда многих, но только не Харриса. Впоследствии среди британских ВВС потери бомбардировочной авиации были всегда наибольшими.
Первые «тысячные рейды» не привели к заметным практическим результатам, да этого и не требовалось. Налеты носили «учебно-боевой» характер: по мысли маршала Харриса, нужно было создать необходимую теоретическую основу бомбометания и подкрепить ее летной практикой.
В таких «практических» занятиях прошел весь 1942 год. Помимо немецких городов англичане несколько раз бомбили промышленные объекты Рура, цели в Италии – Милан, Турин и Специю, а также базы немецких подводных лодок во Франции.
Уинстон Черчилль оценил этот период времени так: «Хотя мы постепенно и добились столь необходимой нам точности попадания в ночных условиях, военная промышленность Германии и моральная сила сопротивления ее гражданского населения бомбардировками 1942 года сломлены не были».
Что же касается общественно-политического резонанса в Англии относительно первых бомбардировок, то, например, лорд Солсбери и епископ Чичестерский Джордж Белл неоднократно выступали с осуждением подобной стратегии. Они выражали свое мнение и в палате лордов, и в прессе, акцентируя внимание военного руководства и общества в целом на том, что стратегические бомбардировки городов не могут быть оправданы с моральной точки зрения или по законам войны. Но подобные вылеты тем не менее продолжались.
В этом же году в Англию прибыли первые соединения американских тяжелых бомбардировщиков «Боинг Б-17», «Летающая крепость». На тот момент это были лучшие стратегические бомбардировщики в мире как по скорости и высотности, так и по вооружению. 12 крупнокалиберных пулеметов «Браунинг» давали экипажу «Крепости» неплохие шансы отбиться от немецких истребителей. В отличие от английского американское командование делало ставку на прицельное бомбометание при дневном свете. Предполагалось, что мощный заградительный огонь сотен «Б-17», летящих в сомкнутом строю, не сможет прорвать никто. Действительность оказалась иной. Уже в первых «тренировочных» налетах на Францию эскадрильи «Крепостей» понесли чувствительные потери. Стало ясно, что без сильного прикрытия истребителей результата не добиться. Но союзники еще не могли выпускать истребители дальнего действия в достаточном количестве, так что экипажам бомбардировщиков приходилось рассчитывать в основном на себя. Таким образом авиация действовала до января 1943 года, когда состоялась конференция союзников в Касабланке, где были определены основные моменты стратегического взаимодействия: «Необходимо настолько расстроить и разрушить военную, хозяйственную и индустриальную мощь Германии и так ослабить моральный дух ее народа, чтобы он потерял всякую способность к военному сопротивлению».
2 июня, выступая в палате общин, Черчилль заявил: «Могу сообщить, что в этом году германские города, гавани и центры военной промышленности будут подвергаться такому огромному, непрерывному и жестокому испытанию, которое не переживала ни одна страна». Командующему английской бомбардировочной авиацией было дано указание: «Начать самые интенсивные бомбардировки промышленных объектов Германии». Впоследствии Харрис писал об этом так: «Практически я получил свободу бомбить любой немецкий город с населением 100 тыс. человек и более». Не откладывая дело в «долгий ящик», английский маршал спланировал совместную с американцами воздушную операцию против Гамбурга – второго по численности населения города Германии. Эту операцию назвали «Гоморра». Ее целью были полное разрушение города и обращение его в прах.
В конце июля – начале августа 1943 года на Гамбург было совершено 4 ночных и 3 дневных массированных налета. В общей сложности в них приняли участие около 3 тыс. тяжелых бомбардировщиков союзников. Во время первого налета 27 июля с часа ночи на плотно населенные районы города было сброшено 10 000 т взрывчатых веществ, главным образом зажигательных и фугасных бомб. Несколько дней в Гамбурге бушевал огненный шторм, а столб дыма достигал высоты 4 км. Дым горящего города ощущали даже летчики, он проникал в кабины самолетов. По воспоминаниям очевидцев, в городе кипели асфальт и хранящийся на складах сахар, в трамваях плавились стекла. Мирные жители сгорали заживо, обращаясь в пепел, либо задыхались от ядовитых газов в подвалах собственных домов, пытаясь укрыться от бомбежек. Или же – были погребены под руинами. В дневнике немца Фридриха Река, посланного в Дахау фашистами, приводятся рассказы о людях, бежавших из Гамбурга в одних пижамах, потерявших память или обезумевших от ужаса.
Город был наполовину разрушен, погибло более 50 тыс. его жителей, свыше 200 тыс. были ранены, обожжены и искалечены.
К своему старому прозвищу «бомбардировщик» Харрис добавил еще одно – «Нельсон воздуха». Так его теперь называли в английской печати. Но ничто не радовало маршала – уничтожение Гамбурга не могло приблизить решающим образом окончательное поражение противника. По подсчетам Харриса, требовалось одновременное разрушение по крайней мере шести крупнейших немецких городов. А для этого не хватало сил. Оправдывая свои «небыстрые победы», он заявил: «Я не могу больше надеяться на то, что мы сможем нанести поражение с воздуха крупнейшей промышленной державе Европы, если для этого мне дается в распоряжение всего лишь 600—700 тяжелых бомбардировщиков».
Британская промышленность не могла так быстро, как желал Харрис, восполнять потери таких самолетов. Ведь в каждом налете англичане теряли в среднем 3,5% от общего числа участвовавших бомбардировщиков. На первый взгляд вроде бы немного, но ведь каждый экипаж должен был совершить 30 боевых вылетов! Если это количество умножить на средний процент потерь, то получится уже 105% потерь. Поистине убийственная математика для летчиков, бомбардиров, штурманов и стрелков. Мало кто из них пережил осень 1943-го…
А вот другая сторона баррикад. Знаменитый немецкий летчик-истребитель Ханс Филипп так описывал свои ощущения в бою: «Сражаться с двумя десятками русских истребителей или с английскими „Спитфайрами“ было в радость. И никто не задумывался при этом над смыслом жизни. Но когда на тебя летят семьдесят огромных „Летающих крепостей“, перед глазами встают все твои прежние грехи. И даже если ведущий пилот смог собраться с духом, то сколько надо было боли и нервов, чтобы заставить совладать с собой каждого летчика в эскадрилье, вплоть до самых новичков». В октябре 43-го во время одной из таких атак Ханс Филипп был сбит и погиб. Его участь разделили многие.
Тем временем американцы сосредоточили свои основные усилия на уничтожении важных промышленных объектов Третьего рейха. 17 августа 1943 года 363 тяжелых бомбардировщика попытались разрушить шарикоподшипниковые заводы в районе Швейнфурта. Но поскольку истребителей сопровождения не было, то потери во время операции были очень серьезными – 60 «Крепостей». Дальнейшие бомбардировки этого района были отложены на 4 месяца, в течение которых немцы смогли восстановить свои заводы. Подобные налеты окончательно убедили американское командование, что посылать бомбардировщики без прикрытия больше невозможно.
А через три месяца после неудач союзников – 18 ноября 1943 года – Артур Харрис начал «битву за Берлин». По этому поводу он сказал: «Я хочу испепелить этот кошмарный город из конца в конец». Битва продолжалась вплоть до марта 1944-го. На столицу Третьего рейха было совершено 16 массированных налетов, в ходе которых было сброшено 50 тыс. тонн бомб. В руины превратилась почти половина города, погибли десятки тысяч берлинцев. «В продолжение пятидесяти, ста, а может быть, и больше лет разрушенные города Германии будут стоять как памятники варварства ее победителей», – писал генерал-майор Джон Фуллер.
Один немецкий летчик-истребитель вспоминал: «Я однажды видел ночной налет с земли. Я стоял в толпе других людей на подземной станции метро, земля вздрагивала при каждом разрыве бомб, женщины и дети кричали, облака дыма и пыли проникали сквозь шахты. Любой, кто не испытывал страха и ужаса, должен был иметь сердце из камня». В то время был популярен анекдот: кого можно считать трусом? Ответ: жителя Берлина, ушедшего добровольцем на фронт…
Но все же целиком уничтожить город никак не удавалось, и у «Нельсона воздуха» родилось предложение: «Мы можем полностью снести Берлин, если примут участие американские ВВС. Это будет нам стоить 400—500 самолетов. Немцы заплатят поражением в войне». Впрочем, американские коллеги оптимизма Харриса не разделили.
Тем временем в английском руководстве росло недовольство командующим бомбардировочной авиацией. Аппетиты Харриса увеличились настолько, что в марте 1944 года военный министр Дж. Григг, представляя парламенту проект бюджета армии, сказал: «Я беру на себя смелость сказать, что на изготовлении одних только тяжелых бомбардировщиков занято столько же рабочих, сколько на выполнении плана всей армии». В то время английское военное производство на 40—50% работало на одну авиацию, и удовлетворить всевозрастающие требования главного бомбардира означало обескровить сухопутные силы и флот. Из-за этого адмиралы и генералы, мягко говоря, не слишком хорошо относились к Харрису, но тот был по-прежнему одержим идеей «выбомбить» Германию из войны. А вот с этим как раз ничего не получалось. К тому же с точки зрения потерь весна 1944-го стала самым тяжелым периодом для английской бомбардировочной авиации: в среднем потери за вылет достигли 6%. 30 марта 1944 года в ходе рейда на Нюрнберг немецкие ночные истребители и зенитчики сбили 96 из 786 самолетов. Это была поистине «черная ночь» для Королевских ВВС.
Налеты англичан не могли сломить дух сопротивления населения, а налеты американцев – решающим образом снизить выпуск немецкой военной продукции. Всевозможные предприятия были рассредоточены, а стратегически важные заводы спрятаны под землю. В феврале 1944 года в течение нескольких дней воздушным налетам подверглась половина авиационных заводов Германии. Некоторые были разрушены до основания, но очень быстро производство восстановили, а заводское оборудование переместили в другие районы. Выпуск самолетов непрерывно возрастал и достиг своего максимума летом 1944-го.
В этой связи стоит заметить, что в послевоенном отчете американского Управления по изучению результатов стратегических бомбардировок есть удивительный факт: оказывается, в Германии был один-единственный завод по производству дибромэтана – для этиловой жидкости. Дело в том, что без этого компонента, необходимого при производстве авиационного бензина, не полетел бы ни один немецкий самолет. Но, как ни странно, этот завод ни разу не подвергся бомбардировкам, о нем просто никто не подумал. А ведь уничтожь его, германские авиазаводы можно было бы вообще не трогать. Они могли выпустить тысячи самолетов, которые можно было бы только катать по земле. Вот как по этому поводу написал Джон Фуллер: «Если в наш технический век солдаты и летчики не мыслят технически, они приносят больше вреда, чем пользы».
В начале 1944 года основная проблема ВВС союзников была решена: «Крепости» и «Либерейторы» защищали отличные истребители «Тандерболт» и «Мустанг» в большом количестве. С этого времени потери истребительных эскадр ПВО рейха стали увеличиваться. Асов становилось все меньше, а заменить их было некем – уровень подготовки молодых пилотов по сравнению с началом войны был удручающе низким. Этот факт не мог не обнадеживать союзников. И тем не менее им становилось все сложнее доказывать целесообразность своих «стратегических» бомбардировок: в 1944 году валовой выпуск промышленной продукции в Германии неуклонно увеличивался. Нужен был новый подход. И его нашли: командующий стратегической авиацией США генерал Карл Спаатс предложил сосредоточиться на уничтожении заводов синтетического горючего, а главный маршал английской авиации Теддер настаивал на разрушении германских железных дорог. Он доказывал, что бомбардировка транспорта – это самая реальная возможность быстро дезорганизовать противника.
В итоге было решено в первую очередь бомбить транспортную систему, а во вторую – заводы по производству горючего. С апреля 1944 года бомбардировки союзников действительно ненадолго стали стратегическими. И на их фоне трагедия в небольшом городке Эссене, расположенном в Восточной Фризии, прошла незамеченной. …В последний день сентября 1944 года из-за плохой погоды американские самолеты не смогли добраться до одного военного завода. На обратном пути сквозь разрыв в облаках летчики увидели маленький город и, чтобы не возвращаться домой с полной нагрузкой, решили освободиться от нее. Бомбы попали точно в школу, похоронив под руинами 120 детей. Это была половина детей в городе. Маленький эпизод большой воздушной войны… К концу 1944 года железнодорожный транспорт Германии был практически парализован. Производство синтетического горючего упало с 316 тыс. тонн в мае 1944-го до 17 тыс. тонн в сентябре. В результате топлива не хватало ни авиации, ни танковым дивизиям. Отчаянное немецкое контрнаступление в Арденнах в декабре того же года захлебнулось во многом из-за того, что им не удалось захватить топливные запасы союзников. Немецкие танки просто встали.
Осенью 1944 года союзники столкнулись с неожиданной проблемой: тяжелых бомбардировщиков и истребителей прикрытия стало так много, что для них не хватало промышленных целей: не сидеть же без дела. И к полному удовлетворению Артура Харриса не только англичане, но и американцы стали последовательно уничтожать немецкие города. Сильнейшим налетам были подвергнуты Берлин, Штутгарт, Дармштадт, Фрайбург, Хайльбронн. Апогеем акций массового убийства стало уничтожение Дрездена в середине февраля 1945 года. В это время город был буквально наводнен десятками тысяч беженцев из восточных районов Германии. Бойню начали 800 английских бомбардировщиков в ночь с 13 на 14 февраля. На центр города было обрушено 650 тыс. зажигательных и фугасных бомб. Днем Дрезден бомбили 1 350 американских бомбардировщиков, на следующий день – 1 100. Центр города был буквально стерт с лица земли. Всего было разрушено 27 тыс. жилых и 7 тыс. общественных зданий.
Сколько погибло горожан и беженцев, неизвестно до сих пор. Сразу после войны американский госдепартамент сообщил о 250 тыс. погибших. Сейчас общепринятой считается цифра в десять раз меньше – 25 тыс., хотя встречаются и другие цифры – 60 и 100 тыс. человек. В любом случае Дрезден и Гамбург можно поставить в один ряд с Хиросимой и Нагасаки: «Когда огонь из горящих зданий прорвался сквозь крыши, над ними поднялся столб раскаленного воздуха высотой около шести километров и диаметром километра три… Вскорости воздух накалился до предела, и все, что могло воспламениться, было охвачено огнем. Все сгорало дотла, то есть и следов от горючих материалов не оставалось, только через два дня температура пожарища снизилась настолько, что можно было хотя бы приблизиться к сгоревшему району», – свидетельствует очевидец.
После Дрездена англичане успели разбомбить Вюрцбург, Байройт, Зоэст, Ульм и Ротенбург – города, сохранившиеся со времен позднего Средневековья. Только в одном городке Пфорцхайме с населением 60 тыс. человек в течение одного воздушного налета 22 февраля 1945 года погибла треть его жителей. Клейн Фестунг вспоминал, что, будучи заключенным в концлагерь Терезиенштадт, видел отсветы пфорцхаймского пожара из окна своей камеры – в 70 километрах от него. Хаос поселился на улицах разрушенных немецких городов. Немцы, любящие порядок и чистоту, жили, подобно пещерным жителям, прячась в руинах. Вокруг сновали отвратительные крысы и кружили жирные мухи.
В начале марта Черчилль настоятельно порекомендовал Харрису закончить «площадные» бомбардировки. Он сказал буквально следующее: «Мне кажется, что нам нужно прекратить бомбежки германских городов. В противном случае, мы возьмем под контроль абсолютно разрушенную страну». Маршал был вынужден подчиниться.
Помимо свидетельств очевидцев катастрофичность последствий подобных налетов подтверждает множество документов, в том числе и заключение особой комиссии держав-победительниц, которая сразу же после капитуляции Германии исследовала результаты бомбардировок на месте. С промышленными и военными объектами все было понятно – другого итога никто и не ожидал. А вот судьба немецких городов и деревень повергла членов комиссии в шок. Тогда, практически сразу по окончании войны, результаты «площадных» бомбардировок не удалось скрыть и от «широкой общественности». В Англии поднялась настоящая волна возмущения против недавних «героев-бомбардиров», митингующие неоднократно требовали предать их суду. В США ко всему отнеслись достаточно спокойно. А до широких масс Советского Союза подобная информация не доходила, да и вряд ли она бы стала своевременной и понятной. Своих руин и своего горя было столько, что до чужого, до «фашистского» – «чтоб им всем там пусто было!» – не было ни сил, ни времени.
Как же беспощадно это время… Буквально по прошествии нескольких месяцев после войны ее жертвы оказались никому не нужными. Во всяком случае, первые лица держав, победивших фашизм, были так озабочены дележом победного знамени, что, например, сэр Уинстон Черчилль поспешил официально откреститься от ответственности за тот же Дрезден, за десятки других стертых с лица земли немецких городов. Как будто ничего и не было и не он лично принимал решения о бомбардировках. Как будто при выборе очередного города-жертвы в конце войны англо-американское командование не руководствовалось критериями «отсутствия военных объектов» – «отсутствия средств ПВО». Генералы союзных армий берегли своих летчиков и самолеты: зачем же посылать их туда, где есть кольцо противовоздушной обороны.
Поделиться книгой: