Дойти и рассказать

– Давай-давай!

Подниматься с неудобной ношей было тяжело даже втроём – тем более что всякая попытка приостановиться на мгновение и поудобнее ухватиться руками за одежду Алексея вызывала злой возглас или одного конвоира, или другого.

В конце концов они выползли на гребень, по которому шла не слишком нахоженная тропинка. Хамид стал выглядеть ещё осторожнее обычного, чуть ли не приседая при каждом её повороте между буйно зеленеющими деревьями. Он заставил их свернуть вправо ещё раз, и минуты через две, повинуясь его жесту, ребята почти рухнули на землю, без всякого почтения бросив мёртвое тело под кусты, полукругом охватывающие довольно широкую прогалину. Анзор вышел из-за деревьев за ними и извлёк из ножен свой нож -достаточно стандартную финку. Ловко перекинув его лезвием в ладонь, он небрежно бросил его на траву между ребятами. Нож упал плашмя, и аккуратно приподнявший его Игорь вопросительно посмотрел на Анзора.

– Копайте! – скомандовал тот.

Сам он отступил назад и присел на корточки, небрежно держа автомат на бёдрах. Николай встал, оглядываясь, за ним поднялись и остальные. Его протянутую руку Игорь проигнорировал и, встав на колени, начал уверенно вырубать квадратные дернины. Итак, у них есть нож. Если Игорь предпочёл оставить его у себя потому, что умеет с ним обращаться, то это может быть хорошо, а может быть и плохо. Расслабленная поза Анзора, конечно же, притягивала к себе внимание, но Хамид стоял в стороне, твёрдо держась на ногах и поводя опущенным стволом автомата влево и вправо. Если бы Игорь умел нож кидать, то шансы имелись бы, а так…

Присев на корточки напротив рыхлящего землю Игоря, они с Шурой начали выгребать грунт сложенным в чашечки руками, откидывая его в сторону. Почва была плотная, с большим количеством мелких камешков, оставляющих на пальцах ссадины. Дело продвигалось медленно, но давать второй нож им никто не собирался, и приходилось довольствоваться тем, что есть. Никто из троих ничего утром не ел, и голод постепенно начал вытеснять из головы все остальные ощущения, включая злость и боль в пальцах. Могила была уже почти готова, когда вдали послышался глубокий гул и только что спокойно сидевший Анзор вскочил на ноги, нервно перехватывая свой «Калашников». Они перестали копать и тоже прислушались. Хамид отступил назад ещё на пару шагов, став ко второму конвоиру чуть боком. Руки его уже лежали на автомате.

Гул нарастал очень медленно, а потом вдруг перешёл в раздирающий уши рёв, сопровождаемый на заднем плане чем-то похожим на шипение. На секунду звук стал невыносимо громким и тут же начал стихать, удаляясь.

– Вот это да… – прошептал Игорь. О ноже он, судя по всему, забыл и держал его теперь в руке так же, как и когда копал – лезвием на себя. Оба чеченца, озираясь, обменялись несколькими быстрыми фразами, среди которых несколько раз мелькнуло «ирхтоп». Насколько Николай, после пары обсуждений с ребятами, успел понять, «топ» было слогом, связанным со всеми возможными видами оружия. Для вертолёта звук был слишком громким, да и передвигался слишком быстро. Значит, самолёт, а то и не один. Он представил себе, что способна сотворить пара реактивных «Грачей» с местным феодальным сообществом, особенно если у того не найдётся вовремя «ирхтопа», и сладко зажмурился. Впрочем, и Хамид, и Анзор перестали нервничать довольно быстро и снова сосредоточились на командах.

Уложив тело Алексея в неглубокую могилу, студенты закидали её землёй и утоптали как могли плотно – зверьё здесь погуливало самое разное. Никаких надгробных речей или молчаливого стояния над могилой не было – как только они закончили, конвоиры погнали их обратно. Анзор не стал рисковать и вместо того, чтобы просто отобрать у Игоря свою финку, заставил его кинуть ту на землю и отойти в сторону шагов на пять.

Обратно все топали быстрым шагом и в том же ордере: впереди Хамид, сзади бывалый Анзор. Когда проходили мост, Николай смотрел больше по сторонам, чем под ноги; за что, против ожидания, не поимел никаких проблем с конвоирами – те сами озирались не меньше. Их без каких-либо событий довели до одноэтажного кирпичного дома, в котором Николай с Шалвой и Алексеем последние дни клали перегородки, и заставили взяться за работу. Перекинуться парой слов с Шалвой удалось только минут через сорок, когда конвоиры успокоились. Рассказывать, впрочем, было особо нечего – отнесли, куда сказано, закопали, завалили…

– А вот куда они Руслана тогда дели?… – обращаясь сразу ко всем, спросил Шалва. – Понятно, что нам тогда не до этого было, но всё-таки?

– Рядом никаких свежих могил не было.

– И зачем вообще было идти так далеко? Плечами все пожали одновременно.

– Кто его знает.

Окрик заставил их сосредоточиться на работе, и почти до конца дня все молчали. Как обычно, в общем. Только ужасно хотелось жрать. Николай даже не предполагал, что голод бывает таким сильным. Есть, с той минуты как они все попали в самое настоящее рабство, им хотелось постоянно, но поначалу голод был тупым, просто о нём всё время помнилось. А вот теперь, стоило один раз пропустить ставшую уже привычной лепёшку с кукурузной затирухой, желудок начал выть почти по-волчьи, требуя еды. Тёплая вода из принесённого утром Шалвой ведра спасала минут на десять, потом всё начиналось сначала. Николай с гадливостью поймал самого себя на мысли, что он злится на Алекса, смерть которого оставила его без положенной порции. Мысль была настолько противной, что он дал себе ребром шпателя по запястью, повыше рукавицы, чтобы вспухшей багровой полосой заставить себя протрезветь. Это несколько помогло, и злость на убитого Алексея постепенно переползла на тот объект, который его устраивал, а именно – на героических охранников, компенсирующих недостаток совести автоматом и нежеланием поворачиваться спиной к ним, таким белым и пушистым…

К концу рабочего дня, когда спины от постоянных сгибаний и разгибаний с кирпичами начали привычно ныть, а мозги, по ощущениям, приобрели чугунную консистенцию, к дому припёрся тот самый старикан в пиджаке и папахе, который попался им по дороге предыдущим вечером. Поговорив недолго и с Анзором, и с Хамидом, он неторопливо зашёл в дом и уселся в стороне, молча наблюдая за работающими. Насколько Николай понял из рассказов остальных, пару раз старик так уже делал, но сам его он видел так близко впервые – если не считать, конечно, вчерашнего вечера. Выглядел старик точно так же, как запомнилось Николаю за те несколько секунд, на которые удалось тогда поднять голову. Крепкий, смуглый – то ли от загара, то ли от сливающихся пятен пигментации, спокойный. На пиджаке – узкая полоска наградных ленточек. Угу Интересный старичок.

Они продолжали работать в полном молчании, не обмениваясь даже связанными с работой замечаниями, и тишину нарушали лишь бубнившие где-то в отдалении голоса двух конвоиров. Старик тоже молчал, сидя и разглядывая пленников, и это, против всей логики, не раздражало. Интересно, как бы он отреагировал, если бы, пользуясь отсутствием лишних ушей, сказать ему что-то вроде: «Салам-мааршал, хьакъволу. Муукс ду гхулкш?». А потом попросить принести карту местности и пару автоматов… Скорее всего, эта старая сволочь просто поднимется с места и уйдёт. А на выходе скажет своим об услышанном. «Неизвестный доброжелатель прислал ящик сепулек…». Нет, в этой стране такие номера не пройдут. На худой конец, дать по голове и отобрать наверняка висящий под пиджачком кинжал. И палку тяжёлого дерева, на которой так расслабленно покоятся сейчас его руки. Да вот только большой пользы это не принесёт. И рука на старого человека не поднимется. Пока. Он всё же отличается от тех, кто стережёт их снаружи.

– Где вы похоронили вашего товарища? – спокойно и размеренно задал вопрос чеченец, все так же сидя без движения. Голос был старый, но фраза прозвучала чисто.

– Через мост и направо вдоль гребня, потом вниз.

Николай ответил после короткой паузы, которую он потратил, выбирая линию поведения. Заискивающий тон не сработает ни в коем случае, это явно не тот человек. Сломанный – тоже. Значит – только спокойно.

То, что он естественным образом разогнулся, чтобы ответить, помогло разглядеть колодку старика. Пять ленточек, из них ни одной юбилейной, зато сразу две оранжево-чёрные – георгиевские. Вывод?

– Здесь много кабанов. Я надеюсь, что вы закопали его достаточно глубоко…

Старик опёрся на палку и начал подниматься со своего места. Краем глаза Николай видел, что ребята застыли вдоль стен, ожидая непонятно чего. Он тоже ожидал, пока не стало ясно, что на этом всё кончилось.

– Вы что-нибудь хотели сказать мне, сержант? Фраза выскочила изо рта Николая сама по себе, и он сам не мог бы, наверное, объяснить, почему он произнёс эти слова. Спина мгновенно взмокла потом, в ожидании неизбежной реакции на свою глупость. Ну?

Старик остановился и, постояв немного, обернулся к нему.

– Сказать? Хотел. Почему ты назвал меня сержантом?

– «Слава» третьей степени. «За отвагу». «За взятие Будапешта». По поводу второй не уверен, но по-моему – «Вена». Проходить столько времени рядовым – не выглядит нормальным. Плюс сам вид.

Николай чувствовал, что дрожит мелкой дрожью, но голос вроде бы был ровным. Хорошо, если это ему не кажется.

Будет ли это тем шансом, на который он подсознательно надеялся почти всё время?

– Всё верно. Будапешт и Вена. И что сержант – тоже верно. Заместитель командира стрелкового взвода. Был.

– Вам бывает совестно, сержант?

Старый чеченец помолчал, думая. Когда он ответил, речь его была всё такой же ровной, но более размеренной, словно он сначала проговаривал внутри себя каждое сказанное слово.

– Я уже не в таком возрасте, чтобы мне было за что-то совестно. Обидно, печально, – да. Это бывает. Но совестно – нет, не так.

Ребята сзади стояли, всё так же застыв, и Николай, внутренне дрожа от напряжения, вполне их понимал. Фактически, это был первый раз, когда местный житель говорил с ними спокойным голосом и речью, не перемежаемой эпитетами вроде «русский ублюдок» и «вонючая свинья».

– У меня были двое дочерей и пятеро внуков. Одна из дочерей, Зарган, пропала в Грозном во время боёв, и даже соседи не могли сказать мне, как она погибла. Вторую, Нуришат, увели русские во время проверки документов в Сехьа-Марта, и с тех пор о ней никто ничего не сумел узнать. Двое из моих внуков погибли с оружием в руках, но я, по крайней мере, знаю, где их могилы, и мне рассказали, что их гибель была достойна мужчин. Сейчас я живу в доме старшего внука и иногда даю ему и другим советы, как много в жизни повидавший человек. В последние годы, когда кругом война, к моим словам прислушиваются больше чем когда-либо. Вокруг слишком много генералов – и сержант, даже старик, может дать пару умных советов мужчинам, если они хотят увидеть лица своих собственных будущих внуков.

Они все помолчали. Было непонятно, что можно после такого сказать, и когда старик снова открыл рот, Николай обрадовался.

– Мне понравилось, что вы не бросили своего раненого. Сейчас так поступает не каждый. Это напомнило мне меня молодым и моих товарищей. А если ты и остальные рассчитываете на какую-то помощь – зря. Вот теперь говорить уже точно было нечего, но бывший бригадир один вопрос всё же задал, мучительно подбирая чужие слова – просто потому, что не знал, что ещё можно сделать.

– Диилдах, хьакъволу маждада… Мичча джу ху метти-гаш?… – И, не уверенный, что его исковерканный язык можно понять, повторил по-русски: – Где мы находимся? Как называется это село?

Чеченец посмотрел на него с некоторым удивлением. Пожевал губами, словно ворочая во рту маленькие камешки.

– Вам незачем это знать.

Потом он развернулся и ушёл. И это действительно было всё.

Шесть

Дни шли один за другим, почти ничем не отличаясь. Заканчивалась одна работа, и тут же начиналась другая. Кладка, бетон, земляные работы – в общем всё, что требовалось местному населению для комфорта. Результат вложенных в рискованную по всем меркам операцию Усама усилий и средств был, как говорится, налицо. Многочисленные дома и постройки вокруг украсились плодами труда русских рабов, демонстрируя воплощение в жизнь классической программы Наф-Нафа: мой дом – моя крепость. Почти каждое здание в селе имело глубокий бетонированный подвал, часто разделённый перегородками на несколько помещений или даже камер с самыми натуральными решётками. Первый этаж обычно бывал бетонным и лишь иногда облицовывался снаружи кирпичом. Окна в нём напоминали скорее бойницы, да и предназначались, скорее всего, именно для обороны – судя по утопленным в косяки толстым металлическим полосам. Обороняться в таком доме было, наверное, одно удовольствие. Особенно, если строил его не ты.

За прошедшее после гибели Алексея время Николай окончательно утвердился в мысли, что спасение утопающих

будет делом исключительно самих утопающих – то есть в том, что никакого героического спецназа в общей с ними вселенной не существует. «Хозяева» вели себя совершенно спокойно, и то, что русских рабов стало на одного меньше, никаких осложнений в отношениях между собой у них не вызвало. Турпал или Усам точно так же появлялись по утрам и решали, кого куда отправить, потом невольников кормили, а далее была работа до вечера. Рутина. К этому моменту на телах питерцев не осталось ни капли жира, а их вид мог напугать и привычных ко всякому папуасов на полинейзийских плантациях – кожа состояла почти из одних ссадин и синяков. Грязь глубоко въелась в поры, неровно обкусанные ногти были окружены венчиком воспалившихся заусениц, гиповитаминоз привёл к тому, что ранки заживали медленно, а хейлит с губ уже не сходил.

Потом кончились зубная паста и туалетная бумага. Мыла не было с самого начала, да и всё равно хорошо помыться удавалось где-то раз в неделю, когда конвоиры бывали в хорошем настроении и звучащие из их уст обвинения в вонючести становились более насмешливыми, чем злобными. Примерно в середине августа появились вши, и вывести их золой, заменяющей мыло, не удалось. Большая часть одежды превратилась к этому времени в рванину, и почти все постепенно начали переходить на местную форму одежды – бесформенные штаны и рубахи коричневого, чёрного или серого цветов. Когда похолодало, несколько человек начали носить как рабочую одежду свои строевки, нашивки с которых постепенно ободрали на сувениры местные пацаны, вскоре их примеру последовали почти все остальные. Единственное, до чего додумался Николай, это вывернуть блекло-зелёную куртку наизнанку, швами наружу. Во-первых, это скрывало яркие пятна невиданной в здешних местах эмблематики от липшего внимания, а во-вторых, торчащими нитками и подрубленными загибами придавало одежде непритязательный вид. Кое-кто, когда он это сделал, поинтересовался причинами. Ответы Николая отличались в зависимости от личности спрашивавшего, и это привело к тому, что в вывернутых строевках начали работать ещё трое – Игорь, Шалва и Шура.

Одним из немногих отступлений от рутины стал приход в селение довольно крупной группы военных. В отличие от вооруженных и даже расхаживающих в камуфляже местных жителей, приехавшие на двух КАМАЗах и «Ниве» люди производили впечатление почти настоящей воинской части – с явным понятием о дисциплине, достаточно однородным вооружением и общим налётом «кадровости». К местным «Рэмбам», вроде Хамида и остальных, они относились с фамильярностью, переходящей в явное помыкание, выражавшееся в частой отдаче команд вроде «пойди-принеси». Примерно таким же оказался стиль общения верхушки прибывшей группы и с Усамом, который постоянно мельтешил вокруг, отдавая своим людям какие-то неслышные за расстоянием распоряжения. Николай с Игорем разравнивали керамзитную подушку под будущий пол второго этажа строящегося почти в центре села дома и, присев у оконного проёма, видели всё с самого начала. В кузовах крытых дырявым серым брезентом КАМАЗов находилось человек тридцать, ещё несколько сидели в кабинах и в «Ниве», остановившейся посреди улицы самой первой. Николай попытался сосчитать прибывших, но точную цифру определить так и не смог – они все выглядели одинаково, а замереть на одном месте или, скажем, построиться в шеренгу им в голову не пришло.

– Смотри, – шепнул Игорь.

Из концевого КАМАЗа начали вытаскивать широкие и плоские зелёные ящики, сразу же переносимые в тень, к дальней от них стороне улицы.

– Оружие?

– Скорее всего…

Чтобы не привлечь к себе лишнего взгляда, они присели за высоким подоконником на корточки, внимательно следя за происходящим внизу. Наличие бинокля и пулемёта превратило бы эту сцену в пародию на кино «про разведчиков» – но ни того, ни другого, разумеется, не было.

Имелись две совковые лопаты, которые на «масатоп» походили слабо.

Зато у деловито расхаживающих боевиков явно имелось многое. По крайней мере четверо носили за спинами гроздья гранатомётов или другое тяжёлое оружие, остальные – нормальные «Калашниковы». Николай отметил, что оружие, явно тяжёлое и неудобное, им даже не пришло в голову оставить в машинах – каждый имел его под рукой. Командиров удавалось отличить только по манере держаться и разговаривать, но каждый раз они тут же опять сливались с остальными. Единственным исключением был высокого роста, очень крепко сложенный бородач, с небрежной лёгкостью таскавший за спиной на одном плече ручной пулемёт, а на другом – какую-то короткую трубу, похожую на инженерский тубус. В отличие от большинства других, он не носил на голове зелёной повязки. Её заменял косой, защитного цвета берет с невнятной кокардой спереди.

Увлёкшись наблюдением, они слишком поздно обратили внимание на шаги поднимающегося человека, и только когда за спиной хрустнули керамзитные гранулы, Николай и Игорь вскочили на ноги, ухватившись за лопаты.

– Бездельничаете, дети шакала!? Я застрелю вас сейчас обоих!

Анзор выглядел достаточно зло и решительно, но слова его почему-то не казались слишком серьёзными. Не застрелит.

– А ну, быстро, вон на улицу!

Они зачем-то взяли лопаты с собой, но охранник заставил бросить их и почти бегом погнал ребят вниз, а потом к дороге. На выходе он задержался, пропустив пленников вперёд, и Николай подумал, что это, наверное, первый за всё время случай, когда Анзор, с автоматом не в руках, а висящим за спиной, позволяет кому-то из русских приблизиться к себе на расстояние прямого удара. На улице, впрочем, ходили и стояли полтора взвода бойцов, и предпринимать что-либо серьёзное в такой ситуации было бы глупостью. – You'd better watch out, buddy. They gonna need something. Just watch out. (Будь осторожнее, приятель. Им что-то надо. Просто будь настороже (американский слзнг).)

Николай успел сказать лишь несколько слов, прежде чем Анзор подтолкнул его в спину, и они остановились перед несколькими стоящими чуть в стороне боевиками. Рот он закрыл вовремя. Чеченцы прервали свой разговор и уставились на них так, будто вообще впервые видели русских. Несколько секунд все молчали. Потом один из приезжих небрежно махнул рукой, произнеся расслабленным голосом короткую гортанную фразу, и Анзор прикладом влепил Николаю между лопаток. Ударом того швырнуло вперёд, и он едва удержался на ногах, выбросив руки перед собой. Рядом мотнуло тоже удержавшего равновесие Игоря, и только после этого охранник соизволил перейти на язык, хотя бы поверхностно затрагивающий вторую сигнальную систему, то есть на перемежающиеся матом команды идти туда-то и делать то-то. Чем они и стали заниматься, почти до конца дня. Погрузка и разгрузка. Постепенно к центру села стянулись ещё несколько человек из бывшей бригады бетонщиков, подгоняемые своими конвоирами, да и некоторые местные, не гнушаясь работой, впряглись в переноску мешков, ящиков и коробок. Не слишком организованный поначалу труд достаточно быстро приобрёл направленность. Насколько понял Николай, хорошо обмундированная команда собиралась воевать, и, согласно принципам, установленным ещё во времена викингов, возлагала на остающихся в тылу задачу обеспечения бойцов продовольствием. Оружие у них было своё. Самое интересное, что часть ящиков с «лишним» оружием явно оставалась в селе – то ли как плата за многочисленные мешки с картошкой, кукурузной мукой и прочим, то ли как запас на будущее. Забавненько… Ни на один такой ящик посмотреть вблизи не удалось, но они были явно фабричного вида и оставляли впечатление "настоящести". Внутри явно было что-то полезное.

Шатаясь под тяжестью пятидесятикилограммового мешка с сахаром, Николай, пользуясь согнутой позой, попытался прочитать маркировку на одном из таких ящиков, поставленном на землю остановившимся передохнуть вооруженным мужиком – но тот, видимо о чём-то догадавшись, злобно прикрикнул. Пришлось пройти дальше, не приостановившись и стараясь даже не глядеть в его сторону. Не дай бог глазами встретиться.

Несмотря на это, за несколько часов работы у всех появилось немало возможностей как следует рассмотреть прибывшую в село команду. Стараясь всё же не особо сверкать взглядом, а побольше смотреть в землю и шаркать ногами, и механически перетаскивая один мешок за другим в нутро бездонного КАМАЗа, Николай раз за разом видел вокруг себя лица и фигуры бойцов, похожих друг на друга как две капли воды. Такое ощущение, что они все были родственниками. Примерно одинакового роста, схожего телосложения, все без исключения – черноволосые, если судить опять же по одинаковым бородам. Некоторые были бриты наголо, но бороды носили точно такие же, как и остальные – достаточно короткие, аккуратно подстриженные овалом или двумя остриями чуть расходящимися в стороны. Цвет глаз разглядывать было бы глупо, да и мало кто, кроме женщин и милиционеров, вообще обращает на это внимание – но Николай не сомневался, что все они окажутся карими.

В принципе, по некоторым параметрам моджахеды были похожи и на него самого, но список общих черт кончался очень быстро – за ростом, да цветом волос и глаз. До средне-, го веса наблюдающих за его работой вооруженных мужчин он недотягивал килограммов двадцать, а ощущение собственной немытости, вшивости и оборванности на фоне чистых и ухоженных бойцов, с небрежной уверенностью таскающих на себе по десятку килограммов оружия и боеприпасов, переводило его в другую категорию с ироничной непреклонностью Майка Тайсона, в два часа ночи приглашающего «Мисс Чёрная Америка» в свой гостиничный номер попить кофейку.

Спасало всё-таки проходящее в виде какого-то фона иллюзорное ощущение себя чужим, временно вовлечённым в происходящее человеком, который на самом-то деле вовсе и не заморенный раб, а уверенный и готовый к схватке нелегал во вражеском тылу. Это ощущение было бы смешным, если бы не имело своим результатом совершенно недвусмысленные плюсы – в первую очередь, возможность держать себя в настоящей, а не только воображаемой готовности, непрерывно прокачивая через оперативную память информацию и готовя мозги и мышцы к тому шансу, который в любой момент может представиться. Бывший студент-старшекурсник, ни разу не попадавший в подобные переплёты и еще пару месяцев назад даже не представлявший себе, что такое вообще может с ним когда-либо произойти, Николай всё же был уверен в своём психическом здоровье. Пока он осознавал реальное положение вещей и свои реальные шансы, всё было нормально. Воображение в данной ситуации являлось всего лишь инструментом, облегчающим давление обстоятельств на психику, тогда как само его поведение контролировалось совершенно другими механизмами. В своей способности не дать мозгу соскользнуть в сладость иллюзорного мира, где всё хорошо и спокойно, он был уверен. – Давай, сука русская! Быстрее! Быстрее! Если оскаленный «воин аллаха», размахивающий руками, как разминающийся перед кролем пловец, считал, что парой убогих слов способен оскорбить второй месяц живущего в рабстве человека, то он заблуждался. С этим заблуждением, к сожалению, сочетался висящий на плече автомат и полная готовность отвесить нерадивому русскому несколько пинков – безнаказанных, потому что ожидать какого-то недовольства со стороны раба было бы смешно, а остальные вокруг были свои. Поэтому Николай внял реальной угрозе и постарался побыстрее проскочить мимо чересчур внимательного бойца, изображая если не усердие, то во всяком случае подчинение.

Этот моджахед был точно таким же, как и все остальные, но вот в трёх метрах от него, в особняком стоящей группе, не вовлечённой в общую муравьиную суету, стоял тот самый здоровяк, которого они с Игорем видели ещё из окна. Похоже, он куда-то на время отходил, потому что не первый уже час мотавшийся здесь Николай близко наткнулся на него впервые. В этот раз никакой возможности рассмотреть интересного типа не было, и Николай, наоборот, попытался пройти мимо побыстрее – равно как и оказаться чуть подальше, возвращаясь за очередным мешком. Зато за несколько следующих ходок ему удалось уловить немалое количество интересных деталей. Наиболее важной из них было то, что говорить на местном языке богатырь не умел, что заставляло его использовать язык Шекспира и Маклина. Впрочем, и тот не был для него родным. Акцент звучал бы даже забавно, если бы не был настолько неприкрыто восточноевропейским. Этим Недостатком Николай страдал и сам, поэтому деревянность произношения, встреченная в таких необычных обстоятельствах, заставила его сморщиться от злости. «Поляк или чех» – решил он через несколько минут, уловив несколько не особо связанных друг с другом фраз, перемежающихся мычанием и «эканьем», иллюстрировавших подбор слов. Как обычно, ему захотелось закончить фразу за явно мучающегося человека, но обстоятельства этому явно не способствовали.

– Mne-e… I guess it will be enough for our… Mne-e… Field period… What are you saying? (Ну… я думаю, этого достаточно для нашего… выхода в поле… Что ты сказал? (англ.)

Вскоре знание английского продемонстрировал ещё один человек в прибывшем отряде – но тот, во всяком случае, был явным чеченцем. Минут за пять хождения взад и вперёд с бугристыми мешками выявился второй столь же образованный местный житель, говоривший по-английски почти свободно, что заставило Николая отказаться от неудачной идеи невзначай проявить собственные языковые способности.

К этому моменту до него дошло, что ни один житель бывших так называемых «стран народной демократии» не стал бы мучиться так сильно, поскольку наверняка владел русским лучше, чем английским. После распада Советского Союза знать язык тиранов и оккупантов в резко осознавших свою национальную самобытность странах стало почти неприлично – но в данной ситуации любой, кто учил русский хотя бы на уровне школьной программы, предпочёл бы для общения именно его. Из тех чеченцев, кто был старше десяти-двенадцати и младше семидесяти лет, русский знали почти все.

Западный немец? Скандинав? Албанец? Ни разу в жизни не встретив албанца, Николай понятия не имел, как может звучать албанский акцент, поэтому плюнул на свои попытки опознать персонажа, сразу ставшего менее интересным. Пересыпанных меканьем фраз из разговора было ему вполне достаточно для того, чтобы понять, что иностранец не выделяется в отряде ничем, кроме несомненной физической силы. В го же время ему недоставало ауры мужской агрессивности и уверенности в себе, присущей всем без исключения кавказцам – так что и для местных он был, скорее всего, просто экзотическим «братом по оружию». Или наоборот, оплатившим своё участие в войне любителем экзотики. Хрен его знает. Это он сейчас такой чистый и сильный. Посмотреть бы на него после встречи с нашими…

Несмотря на всю трагичность собственного положения, Николай, так же как и большая часть остальных бойцов «Спарты», попавших в эту дыру, предполагал, что вся напускная вольность и самоуверенность чеченцев, вся их демонстративная презрительность к низшей расе – это лишь до поры, до времени. Было глупо сравнивать маленькую горную страну, угробившую собственную экономику непрерывной войной, с той огромной мощью, которую бывшая империя, пусть даже разваленная предательствами и коррупцией, могла обрушить на неё в любой момент – если бы только захотела. Почему она этого не хочет – это был другой вопрос, и вопрос больной, но ощущать способность России превратить мятежную «республику» в пыль, растёртую между катками авиации и пехоты, хотелось мучительно.

– Ye… Ye… I'll go, sure… (Да, да, конечно, я схожу… (англ.).

Бородатый здоровяк, покивав в ответ на какую-то фразу владеющего английским языком местного, поправил на плечах пулемёт и тубус и куда-то направился. Николай как раз шёл навстречу, демонстрируя телодвижениями свою озабоченность исключительно попытками устроить груз на плечах поудобнее. Они разошлись буквально в паре метров, причём этот тип даже приостановился на мгновение, давая ему пройти. Чеченец никогда бы так не поступил.

Когда после очередной полусотни ходок с грузом навстречу ему попался Игорь, они, сманеврировав, благо никто не смотрел, начали таскаться от машин к домам вдвоём. Никто не придрался.

– Говорила мне мама, учи английский… – пробурчал любитель штанги и спортивной медицины, отряхивая плечи от мучной пыли в ту минуту, когда они, расслабленно волоча ноги, плелись за очередной порцией.

– Без разницы. Здесь это без разницы.

Игорь был одним из немногих бойцов его бригады, не относившийся к «тяжёлой артиллерии», как внутренние шутки Первого Меда обозначали людей, знающих английский на уровне «I am a table» и неспособных подняться выше, несмотря на все свои старания. И в данной ситуации он был прав. Ранее непонятный местным язык был нужен самим пленникам, и тот факт, что кто-то его здесь, оказывается, знает, следовало обдумать в более спокойной обстановке. А вот лишний раз обращать на себя внимание в их положении было неразумно. Полезнее для здоровья было молчать в тряпочку, стараться быть незаметными и ждать момента. А пока работать.

Было даже удивительно, какое количество явно цепных вещей переходило из рук в руки без видимого учёта, расписок или чего-то подобного. Мешки, коробки и ящики не кончались очень долго. Уже начинало темнеть, когда движение замедлилось, и всё больше людей начало ходить от машин к домам и обратно не с ношей, а просто так, убивая время, а другие просто стояли покуривая и наблюдая за работающими. После того как движение остановилось совсем, расползающихся в разные стороны обессилевших русских почти беззлобно погнали прочь – в сторону дома, где они проводили ночи. По пути никто не разговаривал, да и дорога была короткая, и лишь в самом конце дороги Игорь всё же неосторожно произнёс пару коротких английских фраз в опасной близости от Анзора. Николай напрягся – само существование непонятного языка местные воспринимали со злобой. Но повезло, всё обошлось. Им дали сходить «до ветру», выдали бачок с кукурузной кашей и в течение пяти минут загнали в подвал с мисками в руках.

– Игорь, ты бы поосторожней всё-таки, – заметил Николай, когда треть перекочевавшей из бака в миски каши была заглочена, что ненадолго приглушило ноющую голодную боль в желудках. – Я тоже обратил внимание, что их только двое, но числительные – слишком простая вещь, а Анзор – боец бдительный. Старайся в похожих случаях использовать менее тривиальные слова.

– Например?

– Ну… Couple. Pair. Такого типа. А то «one-two-three» все ещё с детских песен наизусть знают.

– Да ладно тебе…

Николай пожал плечами. Может, и ладно. А может, и нет. Но переборщишь с осторожностью – про себя назовут трусом. А недооценишь лишнего свидетеля обмена непонятными фразами – получишь по затылку. Просто для профилактики. Русский язык считается единственным, в котором есть идиома «Больно умный!». Но многим людям такие идиомы и не нужны, это просто один из принципов, по которым они живут.

Вначале вообще почти смешно получилось. Когда они только начали с Игорем перекидываться короткими замечаниями на английском, состоящими на две трети из рэперских междометий, Хамид, уловив что-то непонятное, поинтересовался, что они там такое болтают no-свиньи. «Латынь, – объяснил со вздохом Шалва. – Все врачи обязаны по-латински говорить, иначе из института выгоняют. Вот и повторяем». Удивление на лице конвоира было почти детским и только через пару минут сменилось на злость. Он, видимо, всё же понял, что над ним смеются. Позже Николай, поразмыслив, пришел к выводу, что кавказец просто решил, что такого языка нет и быть не может. А вообще Шалва молодец, лишнее напоминание о том, что они медики, может оказаться полезным. Глядишь, и выпадет день-другой более квалифицированного труда.

– Ну что, объявляем вечерний военный совет? Игорь, судя по звукам, доскоблил свою кашу и теперь

вгрызался в кисловатую корку лепёшки. Вокруг бубнили голоса тех, кто пришёл с работы раньше, и разговаривать можно было без большой опаски. Всерьёз теоретические упражнения их четвёрки всё равно никто уже не принимал, даже молодые. Слишком долго это всё уже длилось, и слишком долго не появлялось никакого просвета.

– Погнали… Шалва, Шура, сползайтесь.

Они сползлись. Света в подвале уже почти не было, и искать друг друга на заваленном тряпками полу приходилось на ощупь. Глухо звякнула отставленная недостаточно далеко в сторону пустая миска, кто-то из парней ругнулся.

– Итак, господа военнопленные. Что мы имеем сегодня на повестке дня? Новости, слухи-сплетни, изменение режима конвоирования, закаченный в канавку гранатомёт?

– Звиняйте, хлопцы, бананьев нема.

– Не согласен. Под бананьями можно сегодня понимать то, что на шесть человек, бредущих до дому, до хаты, пришлось всего двое охранничков. И что на посту не оказалось Андарбека с его собакой Баскервилей. Мораль?

– Мораль в том, что в кишлаке полурота бойцов, которые с удовольствием развлеклись бы с нами, вместо того, чтобы отправляться на встречу с федералами. И Турпал с Усамом понимают это на все сто, поэтому и расслабились. А Андарбек – фуфлогон, просто свалил поглазеть на героев. Может за это и огрести от своих, если у тех будет почему-то плохое настроение.

– Не будет. У меня оно испортилось сразу, как я этих ребят увидел. Круто выглядят.

– Круто…

, – У меня брат двоюродный в армию пошёл. Дохляк-дохляком. Ему и с одним таким не справиться.

– Мда…

Все помолчали.

– Ну ладно, уйдут они завтра, и что тогда? Нас в последнее время гоняют на работы группами по двое-трое, причём от самой работы это никоим образом не зависит. Так?

– Так. Мне тоже показалось. Такое ощущение, что это их внутренние политические разборки. Дескать, если ты меня уважаешь, то получишь на одного работягу больше. А ты – завтра. И так каждый день.

– Верно. Но это не всё. Вторым моментом можно считать то, что двух или трёх человек вдесятером сторожить смысла нет, и на самом объекте нас охраняют сейчас заметно слабее, чем раньше. По дороге с ночлежки или обратно – чуть лучше, потому что приходит кто-то вроде разводящего. Плюс Андарбек на периметре. Это, мне кажется, некоторый прогресс. Но вот что из этого можно получить…