Выпускной роман

– Нет...

Олег хотел сказать еще что-то наставительное на предмет того, что девушкам не стоит так поздно гулять в одиночестве, да еще и на старой плотине, но сказал почему-то другое:

– Мы не о том говорим...

– Не о том... – к его удивлению, согласилась девушка.

– Ты знаешь, о чем надо?

– Знаю.

– О чем?

– Но ведь ты тоже знаешь...

Олег своим фирменным жестом потянулся к переносице. От мелких брызг все лицо было влажным. Он нервно отер его всей пятерней.

– Я не знаю, как это сказать, – наконец выдавил из себя он.

– Хочешь, я скажу первая? – еле слышно в грохоте падающей воды прошелестела Юля.

– Скажи... или нет... не надо... – Олег испугался, что будет выглядеть не в лучшем свете, если не возьмет инициативу на себя. – Лучше я...

– Да... лучше, чтобы ты... Так правильнее...

Они замолчали. Шумела вечно падающая вниз вода. Вокруг головы девушки клубились мелкие брызги и оседали на ее волосы крошечными прозрачными шариками.

Олег посмотрел в глаза Юли. Девушка и так знала всё. Ему нужно было всего лишь определиться со словами. И он решился:

– Я люблю тебя... Хотя так не бывает...

– Чего не бывает?

– Чтобы вот так – раз – и любовь... Я тебя не знаю совсем...

– Я тебя тоже не знаю... Но... только так и должно быть! – Юля решительно тряхнула головой. Часть водяных пузырьков взлетела вверх, а потом вновь опустилась ей на волосы.

– Как?

– Так, как случилось: глаза в глаза – и все...

– А что будет потом?

– А что будет, то и будет!

– Но ты ведь тоже хотела сказать... – Олег вдруг испугался, что девушка рассмеется, обзовет его кретином и все же спрыгнет вниз с парапета в воду, потому что окажется вовсе не Юлей, а своенравным женским духом старой плотины.

– Я скажу... Я не боюсь... Я уже все это сто раз сказала в уме. Я... люблю тебя, Олег...

Дунаевского качнуло. Девчонки говаривали ему о своих чувствах уже не раз. Любовные признания обычно не производили на него никакого впечатления. Он был уверен, что не произведут никогда. Он считал, что это вообще способность только девичьего организма – балдеть от слов. А что такое, в сущности, слова? Всего лишь звуковые колебания. Читайте соответствующий раздел физики.

Юлины слова его ошеломили, смяли, пронзили насквозь. Хотя именно их он и собирался от нее услышать, на подобную собственную реакцию никак не рассчитывал. Ему хотелось сесть на мост, прислониться спиной к парапету и обхватить горящую голову руками. В ней развивался странный процесс, который, казалось, вышел из-под контроля мозга и существовал отдельно от него. Школьному плейбою Дунаевскому хотелось смеяться и плакать одновременно. Слезами и горючими, и сладкими. Но разве обхватишь голову руками, если действует всего одна. А одной мало... Как же одной мало... Для всего...

– Ты веришь мне? – спросила Юля.

Дунаевский с трудом «вернулся» из глубин себя на мост плотины.

– Я... верю... потому что очень хочу этому верить, но мне трудно...

– Что трудно?

– Сам не знаю...

Олег опустил голову и вдруг почувствовал легкое прикосновение. Юля потянула пальцами прядку его волос. Молодой человек поднял на девушку глаза и тут же протянул к ней здоровую руку. Сила нежного и трепетного влечения к Юле, на которую он сегодня в спортивном зале школы впервые обратил внимание, была так велика, что казалось, способна вмиг разорвать в мелкие обломки гипс, чтобы уж и вторая рука могла бы обнять девушку.

К сожалению (или к счастью), работники травмопункта накладывают очень качественный гипс. Разорваться он и не подумал. Правая рука так и осталась у груди молодого человека на повязке. Но пальцы левой руки встретились с Юлиными, холодными и влажными, как и все на этой плотине. И они как-то сразу перепутались, эти пальцы: где Юлины, где Олеговы – не разберешь. А потом сомкнулись губы: девичьи и юношеские. Дунаевскому казалось, что под плотиной в этот самый миг сдвинулись древние тектонические плиты, что сейчас непременно произойдет разлом земной коры, мост разорвет пополам, и они будут нестись вдвоем с Юлей в бешено ревущем потоке среди обломков в вечном состоянии горячечного восторга.

Но на ночь глядя тектоническим плитам было явно лень двигаться. Они дремали себе под монотонный гул воды.

А молодые люди целовались и говорили друг другу самые банальные нежности. Если бы Олег мог слышать со стороны те слова, которые непостижимым образом срывались этим вечером с его губ, непременно диагностировал бы у себя явное падение уровня интеллекта, каковым ранее очень гордился.

Глава 5

Кто не с нами, тот против нас

– Ты, Дунай, похоже, совсем охренел! – заявил Олегу Руслан Ткачев, когда со звонком на урок истории Дунаевский спрыгнул с подоконника, сидючи на котором всю перемену проболтал с Юлей Дергач из 11-го «В».

– В смысле? – спросил Олег, не догадываясь даже приблизительно, куда одноклассник клонит. Гипс был снят только вчера. Врачи предлагали молодому человеку еще посидеть дома и походить на лечебную физкультуру, чтобы разработать руку. Он не согласился. За полтора месяца заточения в собственной квартире ему уже все обрыдло. А в школе была Юля. Он мог быть с ней каждую перемену. Конечно, они вне школы встречались вечерами, но не слишком часто. Девушка три раза в неделю ездила на подготовительные курсы в институт, а на выходные родители увозили ее на дачу, где привыкли отдыхать всей семьей. Олег предлагал Юле уговорить предков снять с нее дачную повинность, но девушка не хотела говорить с родителями на эту тему. Гулял Олег с Юлей только поздними вечерами. Девушка объясняла это большим объемом заданий на курсах. На плотине было уже пронзительно холодно, но Юля каждый раз тянула Дунаевского именно туда, где, кроме них, уже давно никто не любовался игрой света на каплях воды.

– А в том смысле, – начал объяснение Ткачев, – что ты на виду у всего честного народа прокурлыкал всю перемену с Дергачихой!

У Дунаевского от вмиг накатившего бешенства потемнело в глазах. Он прижал Руслана к стене правой рукой, охнул от пронзившей ее боли, быстро сменил руку и прошипел однокласснику в ухо:

– Еще раз назовешь ее Дергачихой, убью!

– Как бы тебя не... – выдавил Руслан, но продолжить не смог, потому что в класс вошел историк Игорь Игоревич Гордеев. Олег вынужден был отпустить Ткачева, зло бросив ему:

– Потом договорим!

– А то! – кивнул Руслан.

Историк Игорь Игоревич был молодым и очень углубленным в свой предмет. Он считал историю важнейшей из наук. Он был искренне убежден, что именно незнание гражданами истории привело страну к тому, к чему привело, и изменить создавшееся положение могли исключительно люди с глобальным историческим мышлением. И он формировал у своих учеников глобальное историческое мышление всеми доступными средствами, как то: бесконечными проверочными и зачетными работами, тестированием на особых собственноручно изготовленных перфорированных листах и, разумеется, на персональных компьютерах, которые выбил у директора, сразив ее, как он считал, своим мощным интеллектом. Игорь Игоревич даже не догадывался, что на самом деле он взял директрису измором. Валентина Михайловна решила, что сопротивляться экзальтированному историку себе дороже, и, презрев недовольство остальных учителей, первым делом оснастила техникой кабинет Гордеева, чтобы спокойно сосредоточиться на решении других насущных проблем, в том числе и на добыче компьютеров в другие кабинеты школы.

На уроке в 11-м «А» Игорь Игоревич затеял тотальный устный опрос.

Отдельно надо сказать о любимой указке молодого историка. Это была длинная палка с острым кончиком, старинная, деревянная, с облупившимся в некоторых местах лаком, зато в других – отполированная пальцами педагога до янтарного цвета. Эта указка была многофункциональным предметом. Разумеется, именно ею историк тыкал в карты, в собственноручно начерченные на доске таблицы и диаграммы, а также в учебники нерадивых учащихся, не обнаруживших в параграфах особо важных подробностей исторической обстановки страны определенного периода. Острым кончиком указки Игорь Игоревич умудрялся вытаскивать малюсенькие лоскутки «шпор», которые, как известно, школьники во все времена умели прятать в самых неожиданных местах.

Более всего ученики Игоря Игоревича не любили, когда этим же самым острым кончиком любимой указки историк легонько тыкал в плечо отвечающего и презрительно цедил:

– Садитесь... неуд.

После первых же унизительных тычков в плечи школьный народ метко прозвал указку демократизатором, сравнивая этот способ ее употребления с действием милицейских дубинок. Соответственно, Игорь Игоревич и сам носил точь-в-точь такую же кликуху – Демократизатор. Ее даже никто не потрудился укоротить для удобства, ибо она уж очень точно подходила Гордееву. Историк знал, что он Демократизатор, и гордился этим, поскольку о происхождении прозвища не догадывался. Игорь Игоревич считал, что его так называют за широкие демократические взгляды и общую лояльность. Конечно, правильнее было бы называть его Демократом, но что взять с недообразованных несовершеннолетних!

Так вот на этом самом уроке, куда явились сильно взвинченные Дунаевский с Ткачевым, Демократизатор очень активно пользовался своим демократизатором. Он провозглашал вопрос и неожиданным легким уколом в плечо призывал кого-нибудь к ответу. Одиннадцатиклассники отвечали бойко и весьма прилично. Историю, как и самого Игоря Игоревича, не любили, но изо всех сил зубрили, чтобы не связываться с обоими демократизаторами.

Олег Дунаевский чувствовал себя не в своей тарелке. Он не мог сосредоточиться на истории, потому что из головы никак не шло презрительное «Дергачиха», брошенное Ткачевым, реальным пацаном и старым другом. Что он хотел этим сказать? Что Юля на самом деле не такая уж и Юля, а именно Дергачиха, в чем каждый из парней их класса уже имел возможность убедиться? А может быть, это означало что-то еще более ужасное и отвратительное, что даже и в голову-то прийти не может? Дожидаться перемены Олег был не в силах. Он осторожно, чтобы не производить излишнего шума, оторвал полоску от последней страницы тетради по истории, неловкими после гипса пальцами написал Ткачеву: «Что ты имел в виду?» – и передал Томке Рогозиной, которая сидела сзади него как раз перед Русланом. Демократизатор в это время увлеченно тыкал указкой в другом конце класса. Ткачев довольно быстро сварганил ответ, и Олег сумел очень удачно устроить уже развернутую записку между тетрадкой и учебником, но прочитать не смог. Демократизатор, непонятным образом материализовавшийся у стола Дунаевского, ловко, как бабочку на иголку, наколол записку на тонкий щуп своей указки и потянул к себе. Олег не мог позволить, чтобы историк прочитал сообщение Ткачева, а потому схватился рукой за ненавистный демократизатор, сдернул с его кончика записку, положил в карман джинсов и взглянул в лицо учителю. Игорь Игоревич был бледен. Слегка разжав тонкие бескровные губы, он тихо, но четко сказал:

– Дунаевский, верните записку.

Олег покачал головой.

– Я повторяю: верните записку! – уже громче произнес педагог. На его щеках проступили красные пятна. Демократичный Демократизатор не привык к непослушанию.

Олег еще раз безмолвно покачал головой.

Игорь Игоревич покраснел уже всем лицом и рявкнул, что позволял себе только в исключительных случаях:

– Немедленно сюда записку или...

Учитель сделал паузу после «или», потому что еще не очень четко представлял, что сделает, если строптивый ученик так и не отдаст ему то, что он требует.

– Или что? – в полной тишине спросил Олег.

– Или вы, Дунаевский... – И историк сильней, чем обычно, ткнул Олега в плечо еще побаливающей руки своим демократизатором.

Педагог не договорил. Во-первых, потому, что так и не смог придумать достойного наказания нарушителю дисциплины, а во-вторых, случилось нечто непредвиденное и, казалось бы, совершенно невозможное. Дунаевский медленно встал со своего места, вырвал из рук историка демократизатор, легко переломил его о колено, бросил обломки на пол, спокойно, будто ничего особенного не случилось, сгреб учебные принадлежности в рюкзак, громко вжикнул его «молнией» и вышел из класса.

Конечно, охранник, неусыпно бдевший у дверей школы, на улицу Олега не выпустил бы, но старшеклассники на то и были старшеклассниками, что знали родную школу, как свои пять пальцев. Дунаевский быстрым шагом отмерил несколько коридоров и вышел на школьный двор из каморки, в которой уборщицы хранили швабры и ведра. Олег нисколько не удивился, когда довольно скоро его догнал Ткачев.

– Ну ты, Дунай, выдал! – уважительно произнес Руслан. – Игорек до сих пор в состоянии ступора. Прикинь, стоит над обломками, как над останками возлюбленной... даже жалко беднягу...

– Да пошел он... – прошипел Олег и резким движением затянул Ткачева за мусорные баки, поскольку увидел, как вдоль школьного двора чинно вышагивала директриса. Попадаться ей на глаза не стоило.

Убедившись, что Валентина Михайловна скрылась в дверях школы, Руслан начал было разговор о Демократизаторе, поскольку отдуваться за поломку дорогой его сердцу указки все равно придется и надо выработать тактику, но Дунаевский его перебил:

– Это потом. Рассказывай про Юлю!

– Дык... я тебе написал...

– Лучше расскажи все в подробностях!

– Чего рассказывать-то! Будто ты не знаешь, что у нас с 11-м «В» развернутые военные действия! Из-за тебя, между прочим! Дергачиха... то есть... Юлия Дергач, думаю, тоже от смеха корчилась, когда ты на линейке, как придурок, об асфальт шандарахнулся!

– Совсем сбрендили, да? Я, конечно, помню, как вы первого сентября о войне говорили, но даже не мог предположить, что эти разговоры всерьез. Да про мое падение уже все забыли. А если и не забыли, то мне ровным счетом на это наплевать! И потом... я же помню, вы и в волейбол у «вэшек» выиграли. Чего вам еще-то от них надо? Кому они мешают?

– Ты просто, Дунай, долго болел... ну с рукой... а потому не в курсе всего, – значительно произнес Ткачев и сплюнул прямо в помойный бачок.

– Ну так введи в курс! – гаркнул Олег, потому что у него уже все дрожало внутри от самых дурных предчувствий. Неужели Юля... Неужели с Юлей... – А ну говори, что тут без меня происходило!

– Да пожалуйста! – легко согласился Ткачев. – Во-первых, эти козлы выиграли у нас кросс!

– И что? Это все?

– Не все! После кросса они выиграли в баскет и в футбол!

– А что ж вы им дали выиграть?!

– А у нас двух лучших игроков не было: тебя и Петьки Быкова, который в другую школу ушел!

– И что ж, вы теперь будете воевать со всеми, кто у вас в спортивных состязаниях выиграет? – изумился Олег.

– Дело не только в этом, – отмахнулся Ткачев. – Одиннадцатый «В» ведет себя нагло и вызывающе, будто они хозяева школы! А кто они такие, чтобы чувствовать себя у нас как дома? Чужаки! Кретины из дебильной 722-й! Ты думаешь, почему их школу закрыли?

– На ремонт...

– Наивный! Выяснилось, что обучение там не соответствует требованиям общероссийских стандартов. А протекающую крышу можно было и летом залатать! Чего-то никто не латал! До сих пор школа стоит мертвяком.

– Ну... даже если и так! Одиннадцатый «В» остается только пожалеть! Им же в институты поступать. Чего вы к ним привязались? Пусть нормально учатся хоть последний год!

– Жалостливый, да? А ты знаешь, что у нас забрали Абрамыча?

Лев Абрамович был математиком. Уникальным. В классах, где он преподавал, отстающих по математике не было. Он непостижимым образом умудрялся из полностью неспособных к точным наукам детей воспитывать твердых троечников, а иногда и хорошистов.

– Как забрали? – удивился Олег.

– А так! Он теперь будет этих дебилов из 11-го «В» в институты готовить! Прикинь? – и Руслан снова послал плевок в помойный бак.

– А почему он не мог взять и нас, и 11-й «В»?

– Ну ты же сам знаешь, какое у Левы здоровье!

Олег знал. Лев Абрамович Фридман был уже очень немолодым человеком и периодически укладывался в больницу, как он сам говорил, для профилактики.

– Сказать, кто у нас ведет математику, или сам догадаешься? – с усмешкой спросил Руслан.

Математику у старшеклассников могла вести еще только Валерия Петровна Полякова, громовая женщина, прозванная за дурной нрав и скандальность Валерьянкой. Истеричная Валерьянка свой предмет вообще-то тоже знала неплохо, а потому Дунаев решил перейти к вопросу, который волновал его гораздо больше.

– А что Юля? В чем она-то провинилась?

– А она, Дунай... – Руслан смерил Олега слегка презрительным взглядом, – девчонка из стана врага, а ты, похоже, на нее запал. Тебе что, наших мало? Аська Бондаренко аж вся усохла от безответной любви к тебе! Утешил бы девочку!

– Не твоего ума дело, кого я стану утешать, а кого нет! – прогремел Олег.

– Не скажи, Олежек! – Ткачев скривился. – Представь, что вдруг в разгар Великой Отечественной войны какой-нибудь... например, командующий фронтом вдруг втрескался бы в Еву Браун?

– В Еву Бра-а-аун... – непонимающе протянул Дунаевский.

– Ну да! В жену Гитлера?

– А в морду хочешь? – прошипел Олег, обеими руками притянув Ткачева к себе за полы джинсовки.