Сборник статей и интервью 2002г (v1.1)

Свободные выборы создадут легитимную власть на местах - от районного до республиканского уровня. И Кадыров, и Масхадов в лучшем случае останутся лидерами фракций. С новой администрацией и нужно будет вести все переговоры.

В свое время граф Воронцов предлагал имаму Шамилю согласиться на установление российского протектората, и лидер горцев, судя по дошедшим до нас источникам, положительно отнесся к этому предложению. Препятствием для мирного урегулирования тогда оказалась не гордость горцев, а упрямство петербургских чиновников, решивших «добить врага». В те времена Российская империя все еще была на подъеме. Сегодня очевидно, что Россия не может навязать свою волю Чечне в одностороннем порядке, но для сотен тысяч чеченцев, живущих в русских городах, независимость Ичкерии отнюдь не является решением проблемы. Иными словами, сохранение в какой-то форме политической связи между Россией и Чечней - в интересах как русского, так и чеченского народов.

Конкретные формулировки могут найти дипломаты. Более важно обеспечить экономическое и социальное возрождение республики. Создать рабочие места, а не каналы по перекачке в частные карманы государственных денег. Сделать это можно только при наличии демократического контроля над инвестиционным процессом. Не только в Чечне, но и в России.

В конечном счете проблема не в Чечне. Проблема в России. Прекращение кавказской войны может стать первым толчком, с которого начнутся перемены в политической и экономической жизни. Проигранные войны нередко шли на благо государствам. Главное - не упустить шанс.

ПЛОХИЕ НОВОСТИ ОТ ДЕДА МОРОЗА

Обычно русского Деда Мороза отождествляют с Санта Клаусом - бородатым добродушным господином, рассовывающим детские подарки в подвешенные у камина носки и рекламирующим популярные brand names по телевидению. На самом деле Дед Мороз, или Морозко, судя по русским сказкам, мужик суровый и своенравный. Захочет - подарком одарит, а захочет - заморозит до смерти.

Нынешней зимой эта черта Деда Мороза проявилась в полной мере. В начале новогодних праздников столичный мэр Юрий Лужков торжественно вручил ему ключи от города. Сразу же после этого в Москве начались жуткие морозы. Мэр, однако, не отобрал ключи у Деда Мороза, который, похоже, так и вернулся с ними в родной Великий Устюг.

Между тем нынешней зимой в Москве от холода уже погибли более 300 человек. В декабре и первой половине января число людей, замерзших до смерти, ежедневно составляло от пяти до десяти человек - больше, чем потери федеральной группировки в Чечне. Люди, замерзающие на улицах в богатейшем городе страны, - результат не только всеобщего пьянства и плохой работы коммунальных служб, но и социального кризиса: бездомных становится все больше. В Хельсинки, где климат такой же, как у нас, а народ не менее пьющий, имеется муниципальная служба, которая собирает подвыпивших людей на улицах. В праздники на помощь городским работникам приходят добровольцы. Впрочем, и в Москве раньше людей на улицах замерзать не оставляли. Во всяком случае, такого количества жертв не было.

К этому можно добавить людей, убитых и раненных падающими с крыш сосульками, пострадавших в авариях на обледенелых дорогах, и так далее. Поездка на машине по столице нынешней зимой превращается в авантюру с непредсказуемым результатом. Немало деловых встреч нынешней зимой сорвалось просто потому, что водители не могли пробиться через пробки на заснеженных дорогах. Я перемещаюсь по городу на метро и обычно всюду успеваю. Единственная попытка взять такси окончилась плачевно: машина застряла в полуторачасовой пробке, и я опоздал на телевидение, где должен был участвовать в дискуссии.

С наступлением оттепели, конечно, количество жертв холода сокращается, но сосульки, грязь и подтаивающий лед остаются общественным бедствием. Для города, находящегося в северных широтах, Москва удивительно плохо приспособлена к зиме. Снегопад превращается в настоящее бедствие, причем всегда внезапное. Лед на дорогах является непобедимой стихией. Впрочем, на проезжей части с ним еще как-то борются. Иное дело на тротуарах, где тысячи людей каждую зиму ломают себе руки и ноги. Если за месяц вы ни разу не поскользнулись на льду, покрывающем пешеходную часть улиц даже в сравнительно престижных районах, - одно из двух: либо вам невероятно везет, либо вы большой босс, перемещающийся только от дверцы автомобиля к дверям своего офиса.

Жалобы на плохую подготовку Москвы к зиме раздаются уже не первый год. Но самое неприятное то, что ситуация неуклонно ухудшается. Морозные зимы были и прежде, но такого количества жертв в советские времена не наблюдалось. Повсеместное оледенение тротуаров началось вместе с перестройкой. А старшее поколение вообще рассказывает, что при Сталине дворники работали безупречно, тротуары были чисты и по улицам женщины могли ходить зимой на высоких каблуках. Однако желания вернуться в сталинские времена у меня почему-то не возникает. Неужели для того, чтобы очистить улицы от льда, обязательно необходим террор?

Мороз, безусловно, является в Восточной Европе политическим фактором. Зима делает нас консервативными. При двадцатиградусном морозе мало кто решится идти протестовать на улицы. В Польше режим генерала Ярузельского в 1981 году ввел чрезвычайное положение, когда наступили холода. Активисты свободных профсоюзов ответили ему лозунгом «Зима - ваша, весна - наша!». В России революционные движения тоже шли на подъем в теплую погоду, зато с наступлением холодов государство демонстрировало всю свою репрессивную мощь. Реформы Хрущева неслучайно называли «оттепелью». Выборы и референдумы тоже очень удобно проводить зимой. Чем меньше народа доберется до избирательных участков, тем больше мертвых душ будет приписано к окончательному результату. Чиновники сидят в хорошо протопленных помещениях, а их автомобили перемещаются по нескольким городским трассам, успешно очищенным от снега и льда. Мне не известно ни одного случая, чтобы кто-то из представителей городских властей замерз бы до смерти в своем кабинете или погиб от удара сосулькой по голове.

Так что симпатия властей к Деду Морозу далеко не случайна.

СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ КПРФ

С приходом Путина партия Зюганова утратила роль альтернативы

Нечто странное происходит с крупнейшей партией страны. С одной стороны, КПРФ остается самой большой по численности и самой мощной по структуре политической организацией. С другой стороны, в Думе вопросы решаются уже и без участия коммунистов. Партию почти не видно в политических дискуссиях. Ее позиции невнятны, ее отношение к власти двусмысленно и неопределенно. Но вместе с тем партия Геннадия Зюганова регулярно выигрывает выборы в регионах, причем, по утверждению некоторых социологов, ее рейтинг зашкаливает за 40%.

Коммунист Геннадий Ходырев выиграл выборы в Нижнем Новгороде, считавшемся опорой либералов. Сергей Левченко, кандидат компартии, был в двух шагах от победы в Иркутске. Собственно говоря, по нашим сведениям, он и выиграл. Да только включился административный ресурс, и итог выборов несколько подкорректировался. В Нижнем тоже соответствующие попытки предпринимались, но преимущество Ходырева было столь огромным, что подобные корректировки не имели смысла. Как сказал один из представителей команды Ходырева, у властей «даже и фальшивых бюллетеней не оказалось в достаточном количестве».

Северокавказский наместник генерал Казанцев в Ростове-на-Дону решил проблему с армейской прямотой - просто снял с дистанции Леонида Иванченко, кандидата КПРФ, имевшего хорошие шансы повторить успех Ходырева. Но считать такое победой могут лишь генералы.

Казалось бы, все это говорит об успехе КПРФ. Но в том-то и дело, что подобные успехи лишь обостряют политический кризис внутри партии. Причем говорят об этом уже не только сторонние наблюдатели, но и многие представители партийных кругов.

Прежде всего резко изменился избиратель, голосующий за коммунистов. В 1993-1999 годах КПРФ завоевывала свои голоса главным образом среди жителей деревень и мелких городов, а также среди пожилых людей. В 2001 году ситуация перевернулась. В деревнях и мелких городах люди голосуют за кандидата власти. То есть там и раньше, и сейчас голосовали консервативно: просто после распада СССР прошло 10 лет, и политическое содержание этого консерватизма изменилось. Теперь консерваторы - за Путина и за тех, кого воспринимают в качестве «его людей». В этом плане стремление Зюганова дружить с Кремлем понятно. Он бежит за уходящим электоратом. Но в это самое время у партии появляется новый избиратель. Кампании Ходырева и Левченко (точно так же, как и опросы в Ростове-на-Дону) показали: кандидат КПРФ побеждает прежде всего в крупных промышленных и университетских центрах, лидирует среди более молодых избирателей.

Это оказалось сюрпризом для самих организаторов предвыборной кампании в Нижнем Новгороде и Иркутске. Хотя ничего странного тут нет: в России начинает воспроизводиться общеевропейский тип голосования: промышленные и университетские центры голосуют за левых, а «глубинка» - за правых. «Вписавшиеся» в новую жизнь люди далеко не обязательно удовлетворены своим положением в ней и тем, как она устроена. Зато они куда лучше понимают правила игры. Сегодня на поведении избирателей сказываются три года промышленного роста. Да и вообще за десять лет люди более или менее вросли в новую действительность, осознали свои интересы и начали делать свой выбор не на основе эмоций, а на основе этих интересов.

Проблема в том, насколько КПРФ сама готова к этой новой ситуации. Если говорить о зюгановской команде, то ответ однозначен. Эти люди в принципе умеют только проигрывать. Однако, несмотря на жесткий контроль Геннадия Зюганова и Валентина Купцова над центральным аппаратом КПРФ, в партии далеко не все спокойно. КПРФ представляет собой конгломерат политических групп, жестко скрепленных воедино силой центрального аппарата. На местах же эти группы действуют совершенно самостоятельно.

Вот, например, группа Юрия Маслюкова, к которой принадлежит и губернатор Нижнего Новгорода. По существу это совершенно отдельная команда с собственными кадрами, источниками финансирования, политтехнологами, средствами массовой информации и даже идеологией. Как-то в пылу внутрипартийных разборок генерал Макашов пытался узнать, к какой парторганизации принадлежит товарищ Маслюков. А ни к какой. Во время выборов в Нижнем Новгороде ходыревцы от КПРФ ничего не получали просто так. По их словам, все услуги партии оплачивались на коммерческой основе. Что же касается поездок Зюганова в Нижегородскую область, то это был вообще анекдот. Ходыревцы возили Зюганова по деревням и мелким городкам, пытаясь по возможности скрыть его присутствие от жителей областной столицы. Средства массовой информации, близкие к Ходыреву, молчали о приезде Зюганова, как партизаны на допросе. Зато праволиберальные телеканалы и газеты изо всех сил рекламировали визит лидера КПРФ. «Зюганов обладает колоссальным негативным рейтингом, - жаловался один из коммунистических политтехнологов. - Стоит ему где-то появиться, как все рушится».

Дело, конечно, не в личности Зюганова, а в воплощаемой ею политике. У этой политики нет перспективы. Она неприемлема ни для левых, ни для правых. Первые никогда не согласятся с заменой идей классовой борьбы националистической риторикой, а вторые тоже испытывают дискомфорт от зюгановских лозунгов, но предпочли бы им не призывы к социальной борьбе, а прагматичную программу мероприятий по подъему производства в рамках «социального партнерства».

Региональные элиты расколоты, многие понимают, что жилищно-коммунальная реформа и другие проекты нынешней кремлевской команды, обогатив кучку новых олигархов в Москве, в очередной раз разорят население и подорвут все еще слабый экономический рост. Поэтому бизнесмены стали охотно вкладывать деньги в кандидатов от КПРФ. В Иркутске выборы проходили на фоне острого конфликта вокруг «Иркутскэнерго», и избирательный фонд Левченко охотно пополняли структуры, близкие к Потанину: по их мнению, это был лучший способ насолить действующему губернатору.

В свою очередь, региональные лидеры КПРФ обнаружили, что средние слои, ранее настроенные антикоммунистически, начали смещаться влево.

Но в то время как средние слои левеют, коммунистические политики не находят ничего лучшего, как демонстрировать свою умеренность, лояльность к власти. Когда в Ижевске началась кампания по выборам мэра, кандидат КПРФ Ануфриев немедленно заказал плакаты с обещанием навести порядок: «В Москве - Путин, в Ижевске - Ануфриев». Такие вот коммунисты.

В сущности, прагматики от КПРФ попадают в ту же ловушку, что и зюгановцы. В долгосрочной перспективе политика «умеренных» грозит обернуться таким же стратегическим тупиком, как и зюгановщина. Ибо уже очевидно, что во власть деятелей КПРФ не пустят, а единственный шанс победить для них - массовое недовольство Путиным и его политикой. Если это недовольство выйдет на поверхность и примет политические формы, у думской оппозиции появляются шансы. Победа в Нижнем Новгороде и успех в Иркутске заставляют многих региональных лидеров партии поверить, что победить можно и на федеральном уровне. Но тогда кандидатом оппозиции должен быть не Зюганов, а другой политик, реально способный сплотить вокруг себя широкий блок и действительно собирающийся бороться за власть.

Разумеется, не надо забывать и поразительный разрыв, существующий в России между «электоральной политикой» и реальной жизнью. В том числе и жизнью политической. Выборы в Иркутске были в этом смысле показательны - в них участвовало не более трети населения.

Безразличие людей к выборам губернатора (да и к выборам вообще) - признак отчуждения между народом и политической системой. Появление значительного числа «красных губернаторов» было главным и, возможно, единственным реальным политическим успехом КПРФ после 1996 года. Население, однако, обнаружило, что «красные» губернаторы в большинстве случаев не сильно отличаются от «белых». Нижегородское противостояние в этом смысле показательно: и «красный», и «белый» кандидаты вышли из одного обкома партии. Либералы насквозь номенклатурны, а коммунисты теснейшим образом связаны с бизнесом, который и оплачивает им все более дорогие избирательные кампании. Причем расходы коммунистических политиков возрастают по мере снижения активности их сторонников в массах.

Политическая система функционирует сама по себе, а жизнь идет сама по себе. Тем более что по-настоящему важные для страны вопросы все равно решаются не на выборах, а в недрах кремлевской администрации. До тех пор, пока нынешняя система существует, КПРФ гарантировано место крупнейшей оппозиционной партии страны. В этом смысле и КПРФ, и власть равно заинтересованы в сохранении сложившегося политического порядка, который гарантирует им их нынешнее привилегированное положение. Но точно так же очевидно, что в рамках этой системы КПРФ обречена оставаться даже не вечной оппозицией, а скорее вечной тенью партии власти. Что, в общем, устраивает и власть, и окружение Геннадия Зюганова. Другое дело, что это удовлетворяет далеко не всех в самой КПРФ. Отсюда деморализация активистов. Отсюда и критические настроения в самом партийном аппарате. С одной стороны, выразителем этих настроений стал лидер московской организации Александр Куваев, критикующий Зюганова за нежелание проводить последовательно оппозиционный курс. А с другой стороны, среди депутатов, региональных партийных лидеров и «красных» губернаторов формируется своя оппозиция, кандидатом которой мог бы стать Геннадий Ходырев.

И все же политическая головоломка КПРФ остается неразгаданной. Партия сильна до тех пор, пока играет по правилам, но единственный способ выиграть для нее, если изменятся правила. А если изменятся правила, партия может утратить свою силу.

В рамках действующей системы избиратель не получит никакой другой альтернативы, кроме КПРФ. Об этом заботятся и средства массовой информации, и законодатели, всячески ограничивающие активность низов, препятствующие образованию новых политических организаций. Но положение дел не останется неизменным. Рано или поздно отчуждение между населением и политической системой достигнет критического уровня, после чего неизбежен кризис. В 1995-1996 годах КПРФ могла представить себя в качестве единственной альтернативы режиму Бориса Ельцина (в этом Зюганову помогли и либеральные журналисты, пугавшие обывателя «реставрацией коммунизма»). С приходом Путина партия Зюганова утратила роль альтернативы даже на символическом уровне.

Нынешнее благополучие КПРФ грозит обернуться серьезными политическими неприятностями для партии. Но лишь в том случае, если пробудятся те самые массы, о которых по праздникам принято вспоминать на партийных мероприятиях.

ВСЕ МОЖНО ВЫРУБИТЬ ТОПОРОМ

Олигархи, власть и полное бездействие законов опровергают русские пословицы

Борис Березовский пообещал в наступающем феврале доказать, что за взрывами домов в 1999 году стояли российские спецслужбы. В свою очередь, российские спецслужбы пообещали примерно в те же сроки доказать, что за чеченским вторжением в Дагестан стоял Борис Березовский. Улики еще не предъявлены, но публика, в общем, поверила. Ибо ни та, ни другая сторона на самом деле не сообщили нам ничего нового: все давно уже сказано и опубликовано. Однако остается один, самый неприятный вопрос. Если взаимные обвинения сторон справедливы, то зачем мы вот уже третий год воюем в Чечне?

Блеф, ложь и кровь

Удивительное дело: страшные обвинения, которые в Западной Европе вызвали бы самое настоящее политическое землетрясение, в России не вызывают даже серьезной дискуссии. В советское время на разоблачительные заявления, сделанные очередным перебежчиком, государство отвечало яростными протестами, обвиняя его в клевете, домыслах и подтасовке фактов.

Сейчас ни одна сторона всерьез не пробует оправдаться или хотя бы возмутиться. Близкие к Кремлю журналисты лишь дружно заявили, что Березовский блефует. Заметьте: не лжет, а именно блефует. Доказательства, продолжали они, беглый олигарх предъявить не решится потому, что сам к делам 1999 года причастен. Иными словами, косвенно признают, что все сказанное Березовским - правда. Под сомнение ставится не факт, а лишь решимость одного из участников событий доказать его в суде.

Когда спустя примерно неделю ФСБ выступила с заявлением, что попросит экстрадиции Березовского в связи с финансированием террористов, власть, со своей стороны, подтвердила то, о чем писала уже два года назад оппозиционная пресса. Коллектив «Новой газеты» может торжествовать. Кремль и лондонский изгнанник не только грозятся документально доказать выдвигавшиеся нами обвинения, но и подтверждают правильность нашей интерпретации тех событий.

Еще в 2000 году я опубликовал в «Новой газете» статью, где изложил свою версию событий, предшествовавших второй чеченской войне. Источником послужила «утечка информации», допущенная сотрудниками спецслужб (судя по всему, вполне сознательно). Согласно этой версии первоначальный план дагестанской авантюры обсуждался во Франции на встрече Александра Волошина с Шамилем Басаевым, но о взрывах жилых домов на тех переговорах речь не шла. Впоследствии первоначальные договоренности сторон были сорваны, в дело вмешалась ленинградско-чекистская группировка. Была задействована российская агентура среди боевиков. Политические договоренности сменились оперативными решениями. Следствием такой «корректировки сценария» оказались взрывы домов.

Никто из героев публикации с опровержениями не выступил, предпочтя промолчать. Это с их стороны, пожалуй, в тогдашней ситуации было самым разумным. За прошедшие два года общее настроение в стране изменилось. Во-первых, другим стало отношение к чеченской войне. Во-вторых, чеченские формирования разгромлены не были, а потому все прекрасно понимают, что, будь официальная версия терактов 1999 года верна, за последние два года чеченские боевики взорвали бы уже пол-России. Репрессии против мирного чеченского населения давали достаточно поводов для возмездия. Страшно подумать, что происходило бы в русских городах, окажись на месте чеченцев, например, палестинские арабы и будь среди боевиков достаточное количество настоящих, а не виртуальных «исламских фанатиков». Но ничего этого не было. Мы поставили на самих себе рискованный эксперимент, и он вопреки обыкновению прошел удачно. Расплачиваться остается мирному населению Чечни, которое продолжают систематически убивать и грабить.

Когда Березовский говорит, что про взрывы догадался лишь недавно, он, конечно, кривит душой. Трудно поверить, что он, находясь рядом с властью, был менее информирован, чем авторы «Новой газеты». Но даже если и так, Борис Абрамович мог просто вовремя прочитать наши публикации, на которые он столь активно ссылается задним числом.

Нынешние взаимные разоблачения Березовского и «ленинградцев» вернули нас к исходной точке. Причем Березовский в развернувшейся войне компроматов выигрывает. История с дагестанским походом его не красит, но, если подтвердится информация о том, что взрывы произошли без его ведома, то он окажется в более выгодном положении, нежели его оппоненты.

Разумеется, на Западе и одной сотой доли того, что мы узнаем про любого из участников нынешней разборки, было бы достаточно, чтобы навсегда похоронить его карьеру в политике и бизнесе. Но в России условия иные. Западная публика исходит из того, что ею руководят честные политики и бизнесмены. На самом деле это совершенно не так, но публика все же привыкла так думать, и это важно. В России, напротив, все знают, что в российский правящий класс нет иного пропуска, как через преступления. Мы к этому привыкли, и это само по себе не вызывает у нас ни протеста, ни даже особых эмоций. Единственное различие, которое публика еще готова делать, так это между крупными ворами и массовыми убийцами. Даже криминальная этика, ставшая нормой российского капитализма, заставляет делать такое различие. Чувство элементарного самосохранения толкает людей к мысли, что плохо, когда заправляют «мокрушники» и «беспредельщики».

Это прекрасно уловил Березовский, который прямым текстом обвинил по телевидению власть не в беззаконии, а именно в «беспределе». Иными словами, в нарушении принципов бандитской морали. Дожили: у российского правящего класса даже с криминальной этикой плохо.

Террористы на заказ

Что может противопоставить этому другая сторона? Экстрадиция Березовского является маловероятной просто потому, что обвиняют его в связях с террористами, а для этого надо еще доказать не только его контакты с чеченскими формированиями, но и террористический характер именно тех формирований, с которыми имел дело олигарх. Для российских официальных лиц проблемы тут нет, ибо все чеченцы от 10 до 60 лет являются террористами по определению (или по праву рождения?). Но, как известно, Парламентская ассамблея Совета Европы отказалась согласиться с подобным подходом.

Любое государство склонно считать террористами всех, кто борется против него с оружием в руках (включая повстанцев, добивавшихся независимости Израиля, Палестины, Алжира, Кении, автономии Чиапаса, всеобщего избирательного права в Родезии и Южной Африке и т.д.). В момент, когда боевые действия прекращаются, террористы становятся партнерами по переговорам, а в случае срыва переговоров их пытаются переквалифицировать обратно в террористов, - история Чечни и Палестины в этом смысле достаточно схожа. Поскольку законы о терроризме подвержены политической конъюнктуре, каждая страна выдумывает собственные определения, которые, в свою очередь, периодически то расширяются, то сужаются.

Однако в мировой практике сложилось устойчивое представление о терроризме как о сознательном вооруженном насилии, направленном против мирных жителей. Из этого в отличие от США, России и Израиля исходят в Западной Европе.

Согласно такому подходу чеченские и палестинские бойцы в зависимости от своих методов делятся на террористов и повстанцев. «Хамас» или «Исламский джихад» - террористы, поскольку они убивают мирных прохожих в Иерусалиме. Но Народный фронт освобождения Палестины, атакующий только военные объекты, является повстанческой организацией.

Поход на Дагестан был актом агрессии, но не терроризма. К тому же на момент, когда все это происходило, Чечня де-факто была вне России. Если будет доказано соучастие Березовского в подготовке дагестанской авантюры, то ему можно предъявлять обвинение не в финансировании террористов, а в измене Родине: речь идет о нападении на Россию фактически извне! Но вот беда: учитывая роль олигарха в тогдашнем руководстве, придется признать, что нападение это было спланировано и подготовлено самим же российским руководством, а значит, страной руководят еще и предатели.

Если бы лондонскому изгнаннику были предъявлены обвинения по делу лопнувшего Российского автомобильного альянса, «Аэрофлоту» и десятку-другому аналогичных афер, шансы на выдачу беглеца российским властям были бы куда больше. Правда, тогда пришлось бы разбираться и с другими фигурантами этих историй, благополучно сохраняющими свои позиции в отечественной элите. Но это не главное. Как уже говорилось выше, обман и кража в России - не преступление. А потому приставать к человеку с такими мелочами даже как-то смешно. Общество не поймет.

Разбитый телевизор

Если угроза экстрадиции - блеф, то закрытие ТВ-6 - факт. Власть все-таки нашла способ ударить олигарха. Помимо прочего, Березовский, скорее всего, потеряет большую часть вложенных в ТВ-6 денег. Закрытие телеканала мало связано с его политической линией. Удар по ТВ-6 был адресован Березовскому. Так бандиты поджигают казино, принадлежащее конкурирующей группировке. Очередное проявление беспредела, не более того. А свобода слова пострадала побочно. Как случайные прохожие, которых убило при взрыве в казино. Не в них целили. Но и извиняться за подобные «случайные жертвы» никто не собирается.

Впрочем, гибель ТВ-6 имеет и дополнительное значение, не сводимое к эпизоду борьбы между Кремлем и Березовским. Расправа с телеканалом означает, что в российской политике больше ничего не значит «медиаресурс». Березовский использовал телевидение как инструмент политической борьбы. Как орудие травли своих политических оппонентов, которые в 1999 году были по совместительству и врагами Кремля. В 2001 году выяснилось, что «медиаресурс» можно просто отобрать. А еще год спустя - что его можно и вообще уничтожить.

Большинство близких к Кремлю комментаторов не могли скрыть злорадства по поводу неприятностей своих коллег, работавших на Березовского. Они не правы. Расправа над ТВ-6 показала, что правящей группировке в России проще закрыть неконтролируемый канал, чем вести против него информационную войну. Услуги проправительственных каналов в такой ситуации обесцениваются. В них уже не нужно вкладывать большие деньги, не нужно приручать журналистов. Время словесных баталий кончилось.

В эпоху политического беспредела стороны будут воздействовать друг на друга иными, гораздо более весомыми способами. Слово уже ничего не значит. Все решает сила.

ЛЕВЕЮТ ВСЕ!.. КРОМЕ КОММУНИСТОВ

Русский Журнал: В каком состоянии находится сейчас в России левое движение? Существует ли оно вообще?

Борис Кагарлицкий: Да, именно. Вопрос задается о том, чего, в общем, нет. В России есть левые: довольно много отдельных личностей или групп, которые вполне вписываются в это определение. Но говорить о левом движении в России сейчас не приходится. Хотя движение существовало в 1989-91 гг., и довольно серьезное движение. А с середины 90-х и вплоть до настоящего времени ничего нет. Что в России парадоксально? Мы имеем страну, которая по социологическим опросам, с точки зрения традиционных ценностных ориентаций ("левые" - "правые") является невероятно левой. Большинство населения придерживается левых ценностей, осознанно или неосознанно. Более того, даже если брать группы населения, которые относятся к социальной базе СПС или "Яблока", легко можно обнаружить, что на уровне сознания значительной части правого электората вдруг проявляются абсолютно левые установки. К примеру, люди, которые относятся к социальной базе СПС, когда речь заходит об образовании их собственных детей, начинают страшно бояться, что развалятся остатки советской образовательной системы. Кстати, это классическая ситуация нашей журналистики, которая на 90% является сугубо прорычочной, и в то же время сама она хочет жить вне рынка.

Я могу привести пример, когда представители правых выступают как левые - избирательная кампания СПС 1999 года. Мало того, что ее делали (на коммерческой основе, конечно) люди, известные своими левыми симпатиями. Она по всей своей эстетике, по своему эмоциональному ряду, по терминологии, по лексике, по лозунгам была не просто левая, а левацкая. Кампания шла под лозунгами нонконформизма, вызова истеблишменту, включая эстетические ряды, явно идущие от 20-х годов, от Малевича, от "Окон РОСТа" и т.д. И это была кампания правой партии.

Списывать все это только на рудименты советского строя невозможно: социологическая динамика показывает, что левые тенденции нарастают, особенно после 1998 года. И при всех этих левых настроениях в обществе мы имеем политическую систему, которая является совершенно не левой, в которой левые идеология и идея никак не представлены.

РЖ: А КПРФ? При всем том, что верхушку партии невозможно отнести к левым, по ее социальной базе КПРФ можно назвать левой партией.

Б.К.: На самом деле, КПРФ до недавнего времени даже по социальной базе не была левой партией. В КПРФ некоторые признаки левого электората появляются только сейчас. КПРФ никогда себя не позиционирует как левая партия, ее позиционируют правые как левую партию. Почитайте тексты выступлений Зюганова, документы партии, возьмите даже анализ лексической структуры: какие слова употребляются, а какие - нет. Вся лексика, вся терминология, весь ценностный набор ориентиров КПРФ откровенно правый. Только они не праволиберальные, а праворадикальные. КПРФ еще может восприниматься как левая партия со стороны либералов, потому что она правая партия, но партия антилиберальная. Ее критические выпады против либералов могут совпасть с выпадами левых.

КПРФ очень четко себя определяет как партия государственническая. И относительная левизна КПРФ связана с тем, что она генетически вышла из советского государства. Поэтому для нее государство неотделимо от решения каких-то социальных задач. Но это, во-первых, патернализм, а не левая социальная политика, это представление о государстве, которое является отцом родным для всех граждан. А во-вторых, советского государства все равно больше нет, и КПРФ переживает внутреннюю эволюцию. КПРФ ведь представляет кастовый интерес провинциального государственного чиновника, который в России является не просто исполнителем, а автономной социальной фигурой. Такой персонаж достаточно живуч, он отнюдь не является пережитком советского времени, он эволюционирует, и вместе с ним эволюционирует идеология КПРФ. И в то же время КПРФ должна была опираться на массовую социальную базу, которая настроена ностальгически-консервативно. И эта клиентела должна что-то получать от партии, эта масса пенсионеров должна, когда приходит к власти "свой" губернатор, чувствовать какое-то улучшение.

В последнее время ситуация меняется. Допустим, в Нижнем Новгороде коммунистический электорат практически весь ушел к Склярову. Консервативный электорат теперь ориентируется не на советское государство, постепенно он осознал, что существует новое государство, и встал на свое нормальное место, начал голосовать за кандидатов Кремля. При этом КПРФ оказалась в ловушке: с одной стороны, она функционально является оппозиционной партией, с другой стороны, она ориентирована на государство, на бюрократию.

В это самое время к КПРФ пришел совершенно другой электорат, например, на выборах в Нижнем, похожая картина была в Иркутске и Ижевске. Они выиграли среди более молодых, среди людей средней и высокой квалификации, более образованных, в городских регионах, в университетских центрах. При этом стали проигрывать в деревнях и малых городах, среди пенсионеров, то есть там, где раньше выигрывали. Тот электорат, который пришел к КПРФ в Нижнем Новгороде или Иркутске, - это классический левый электорат, с достаточно высоким образовательным цензом, как правило, со стабильной занятостью. Но это никак не отражается на поведении партии. Этот электорат таким образом выразил свой протест, потому что на левом фланге никого нет, это место не занято, здесь никто реально не функционирует, а ближайшая по внешним признакам, часто даже физически ближайшая организация - это КПРФ. Она это место занимает, но освоить все равно не может, потому что для того, чтобы эффективно освоить этот левый электорат, нужно не просто находиться где-то рядом, нужно реализовывать соответствующую идеологию. Они этого не умеют, и в то же время занять это место кому-то другому очень сложно, потому что КПРФ будет сопротивляться и делать все возможное, чтобы этот электорат не получил свою собственную партию. И как показывает опыт, такая ситуация может сохраняться годами и даже десятилетиями.

РЖ: Почему же левое движение, развитое и действующее в перестроечные времена, в середине 90-х фактически прекратило свое существование?

Б.К.: В начале 90-х были организации, которые насчитывали сотни, а то и тысячи активистов. Была СПТ (Социалистическая партия трудящихся) - ужасно скучная, невыразительная, но тем не менее это была массовая партия. Были леворадикальные организации - несравненно более крупные, чем сейчас. РКРП - очень странное образование, похожее на старые коммунистические партии 20-х годов. Она была сталинистская, отвратительная, глупая, но это мои оценки. А как социолог я могу сказать - да, это была достаточно массовая организация, которую при всей ее несимпатичности я не могу не отнести к левому крылу, в отличие от КПРФ. Были другие левые партии.

Левая волна конца 80-х - начала 90-х основывалась на борьбе за то, по какому пути пойдут реформы. Движение представляло те части советского общества, которые были заинтересованы в продолжении реформ, но которые категорически не были заинтересованы в капиталистическом развитии. В 1993 году все было закончено. Попытки повернуть реформы в сторону демократического социализма были разгромлены. После этого наступает очень тяжелый политический этап, когда левых одновременно громит власть и добивает КПРФ, которая планомерно выталкивает на обочину всех вокруг себя, применяя самые разные методы - от подкупа до увольнений с работы. Поскольку между властью и КПРФ даже в этот период существовало некоторое взаимопонимание, левое движение они общими усилиями подавили.

Гораздо более существенны, конечно, социологические причины. Правила игры изменились. Все эти политические организации, которые были построены для борьбы за исход реформы, оказались совершенно неприспособленными к условиям уже сложившегося российского капитализма.

Если левые являются выразителями интересов рабочих, или наемных работников, или трудящихся классов - как угодно, то встает вопрос: а имеются ли эти самые наемные работники как класс? Как класс и в марксовом, и в веберовском понимании. Класс - это система социальной самоорганизации, горизонтальных социальных связей, класс - устойчивая самовоспроизводящаяся система. Советское общество в принципе было достаточно фрагментированным, и в нем так или иначе выработались какие-то устойчивые группы. В 1992-94 гг. произошло то, что по-английски называется dislocation - массовая социальная дезорганизация. Люди оказываются вне традиционных социальных слоев. Мало того, что они не могут осознать свои социальные интересы, они их не могут сформулировать, потому что их собственный интерес противоречив. Представьте: человек работает на заводе, на котором он ничего не получает, а реально он работает челноком. Простейший пример. Или: человек работает на заводе, но получает зарплату не деньгами, а продукцией - он же не классический наемный работник. Он не пролетарий, а издольщик. И тут дело не в каких-то абстрактных марксистских теориях, это действительно очень существенные экономические вещи. Ну что, он будет устраивать на своем заводе забастовку ради повышения зарплаты? Чтобы большее количество продукции давали, которую он и так с трудом может продать?

Все системы традиционной организации рушатся. Мало того, что у нас нет традиции и культуры движения, которые в Европе накапливались десятилетиями, у нас просто нет почвы, на которую это движение может встать. Нельзя традиционную западную схему построить на этой почве - ведь все отношения другие.

Потом еще одна классическая ситуация. Вся история рабочего движения доказывает, что, как правило, за редчайшим исключением, подъем рабочего движения приходится на время экономического роста. Спад экономики обычно сопровождается резким падением рабочего движения. И мало того, что эти объективные причины были против рабочего движения, все его структуры надо было создавать заново. Но как создавать эти структуры, как создавать независимый профсоюз, если он в любом случае будет неэффективен?

Я думаю, что левые закономерно попали в эту яму, в этот провал. Удивительно даже не то, что все так было плохо, удивительно то, что что-то еще выжило.

РЖ: Это падение в яму продолжается до сих пор?

Б.К.: Перелом начал наступать где-то в 1997 году, хотя в полной мере проявился только в 1998, после дефолта. К тому времени правила игры уже установились - российский капитализм состоялся. Другой вопрос, какой он и как долго он проживет. У людей появились устойчивые социальные интересы. Более или менее с 1997 года началась стабилизироваться экономика.

Следующий этап - это, конечно, дефолт. Банковский сектор, другие компании, которые возникли на гребне либеральной реформы, до него начали выплачивать зарплату если не западную, то позволяющую обеспечивать образ жизни, близкий к западному. Это были очаги экономического роста. Люди, которые работали в этом секторе, были двумя руками за перемены, которые произошли. Они получили массу новых возможностей - ездить за границу, разнообразить свое потребление. В 1998 году эти люди поняли, что они не так уж и выиграли. Если раньше они были двумя руками за то, что делалось, и могли обосновать свое положение следующим образом: "мы хорошие, мы добились успеха, потому что умные, мы образованнее, работоспособнее, эффективнее, чем все остальные, чем те, которые находятся в этом депрессивном болоте", то дефолт 1998 года поставил их лицом к лицу с тем, что в классическом марксизме называется "анархия рынка". В чем проблема анархии рынка? В том, что мой успех и мое поражение не зависит от меня.

Возникшая реакция социологически очень четко видна: средние слои начали бурно леветь на уровне не идеологическом, а ценностном. Этот резкий рост левых настроений тогда списывали на ностальгию по Советскому Союзу, на "пережитки прошлого". Однако чем моложе группа, тем сильнее в ней был заметен этот рост. При этом наиболее сильный сдвиг произошел не в сознании тех людей, которых выгоняли с работы и которые, кстати, к настоящему времени почти все благополучно устроились и восстановили свой уровень потребления. Наиболее заметный сдвиг произошел в настроениях младшего поколения, которое принадлежало к этому же социальному отряду, но еще не успело включиться в систему, тех, кому в 1998 году было примерно от 15 до 20 лет. Не случайно именно с этого поколения мы начали получать новых активистов.

Насколько устойчива и сильна эта динамика? С одной стороны, она может оказаться достаточно случайной. С другой стороны, все не так просто. Три года экономического роста отразились на поведении профсоюзов, на стачечной активности. В первой части этого периода количество забастовок резко сократилось - это, казалось бы, показатель плохой. Но на самом деле при этом количество успешных забастовок выросло. Люди стали протестовать гораздо более осмысленно и эффективно.

Продолжается кризис КПРФ, связанный с тем, что начинает приходить левый электорат, а партия в то же время ушла окончательно вправо, все более и более избавляется от признаков левизны, которые были связаны с советским прошлым.

С одной стороны, все это показатели того, что левое движение будет подниматься. А с другой - абсолютно полный ноль в плане каких-то институтов, организаций, кадров. В предыдущий период движение не только ничего не наработало, но все, что оно пыталось наработать в начале 90-х, было потеряно. Кроме того, сложившаяся в России политическая система очень жесткая. Для левых единственная возможность прорыва в политическую систему - большой кризис, во время которого она начинает трещать и ломаться. Но этот кризис может оказаться и разрушительным. В условиях, когда политические структуры еще не сложились, совершенно не очевидно, что он пойдет на укрепление левых. Ведь для эффективных действий во время кризиса требуются политическая организованность, опыт, кадры. То, что выглядит как некий шанс, одновременно выглядит и как серьезная угроза. Совершенно неочевидно, что сейчас можно что-либо предсказать.

РЖ: Однако вопрос не только в политической практике, но еще и в идеологии. Ведь в настоящее время в России отсутствует левая идеология. С одной стороны - есть кучка "левых интеллектуалов", которые жонглируют терминами и цитатами из модных книжек, но при этом никак не связаны с практикой, никак не анализируют экономическую и социальную реальность. С другой - ряд левых групп и организаций продолжают эксплуатировать марксизм, в той стадии, в которой он находился в начале века, в искаженных формах, как сталинисты, или в более или менее чистых, как, например, троцкисты. Нет ощущения, что эта идеология сколько-нибудь адекватно описывает реальность и способна привести к успеху.

Б.К.: Это картина не российско-московская, а мировая. Это было бы абсолютно точным описанием картины в Западной Европе на 1998 - начало 1999 года. Там произошла радикальная перемена за счет антиглобалистов. Антиглобалисты в Европе и США оказались очень большой силой именно потому, что они возникли в нужном месте и в нужное время. В значительной мере это была спонтанная реакция радикализирующейся молодежи на экономическую сумятицу, скуку, которая была представлена официальными политиками. В России же попытки механически импортировать антиглобализм имели те же последствия, как и все остальные попытки что-либо импортировать.

Проблема не в идеологии, проблема в конкретном политическом проекте, который может основываться на этой идеологии. Этот проект стихийно вырисовывается очень четко. Если мы берем социологические опросы, мы обнаружим, чего хочет массовый левеющий постсоветский гражданин. От 60 до 80% населения - это зависит от того, как именно сформулирован вопрос - высказываются за национализацию крупной промышленности. При этом примерно столько же будут вам говорить, что они за свободу частного предпринимательства. То есть массовый постсоветский человек выступает за какую-то форму смешанной экономики, с достаточно большим государственным сектором, и при этом за сохранение тех сторон рыночной экономики, которые возникли за эти годы. В принципе это вполне рациональная, вполне реализуемая левая социал-демократическая модель. Вопрос в том, почему ни один из российских политиков не взял эту модель на вооружение. И это не вопрос глупости наших политиков. Эта модель может быть реализована только за счет действительно массового слома олигархической структуры, своего рода антиолигархической революции, которая предполагает очень высокую степень радикализма политических действий.

Интервью брал Алексей Бессуднов

ЛОВУШКА ГРЕФА

Миллионы жителей России остаются не более чем «объектом» экономической политики

Похоже, началось. После полутора лет разговоров, колебаний и отсрочек российские власти принялись за проведение нового этапа реформ. Для среднестатистического гражданина страны, не особенно интересующегося тонкостями экономической теории, это означает новый рост цен и очередной виток инфляции.

Первыми напомнили о себе руководители железных дорог. Подорожали билеты на пассажирские поезда, было объявлено и о повышении тарифов на грузовые перевозки. Последнее решение тут же было приостановлено правительством. А вскоре правительство объявило о повышении тарифов, несколько меньшем, чем требовали железнодорожники.

Та же история с возглавляемой Анатолием Чубайсом энергетической монополией. РАО «ЕЭС России» объявило о «поэтапном» подорожании электричества, кульминация которого наступит, видимо, летом. Цена на газ тоже вырастет.

Что касается телефонных компаний, то они давно готовили введение повременной оплаты. Мешало им только всеобщее неодобрение. Первые две попытки были сорваны выступлениями протеста, в которых объединились пенсионеры и хакеры, депутаты Государственной Думы и средний класс, партия «ЯБЛОКО» и сторонники коммунистов. Теперь ситуация иная. Всеобщее возмущение не будет сфокусировано на связистах. Сначала была резко повышена абонентская плата, а на второе полугодие назначен переход на повременную оплату. Телефонных монополистов не останавливает даже то, что в Государственной Думе первое чтение прошел закон, запрещающий подобный переход без согласия потребителей. Пока закон дойдет до третьего чтения, новая система будет введена в большинстве крупных городов. А депутаты смирятся со свершившимся фактом.

Поспорив о ценах и тарифах, правительство объявило, что, заботясь о народе, сдержало амбиции естественных монополий. Публика, по-видимому, должна быть счастлива. Сначала испугали совсем уже катастрофические цифры, потом их срезали наполовину и успокоили нас, что зарплата будет расти быстрее. Среднестатистическая, разумеется.

Здесь, однако, вышла первая неувязка. Ведь официальные лица, сообщавшие нам первоначальный план подорожания, тоже подчеркивали, что население не пострадает и средняя зарплата будет расти быстрее. Выходит, сократив вдвое темпы роста цен, правительство одновременно выяснило, что примерно вдвое ошиблось относительно роста заработной платы?