Сумрачный рай самураев

Витя: Не говори...Я тебе визитку оставлю. Завтра же где-нибудь стукнемся и порешаем. Если, конечно, ты грязной работы не боишься.

Ника: Ты же сказал, что она непыльная.

Витя: Это не мешает ей оставаться грязной.

Ника: Витя, Витя,

И рыбку съесть,

И капитал приобрести,

И на хрен сесть,

И невинность соблюсти

еще никому не удавалось. Ничего я не боюсь.

Витя: О'кей. Куда тебя доставить, ласточка?

Ника: Не, не, Витя, thank. Я сама доберусь. Ты мне визиточку...

Витя: Ах, да. Держи. Смотри, завтра жду от тебя звонка!

Ника одна возле входа в ресторан. Слышен звук вызова мобильного телефона.

Ника: Да... Да ... Да, все подписывайте, все покупаем... Я сама решу, на что мне это агентство... Да, встретила старых друзей... Мир тесен, и даже слишком. Я, например, в нем задыхаюсь... Все, пока.

* * *

Были, конечно, и другие отчеты, выписанные тщательнее, не столь размашисто-небрежным слогом, но я оставляю именно этот, поскольку Вите предстояло сыграть в дальнейшем некоторую роль в моей судьбе.

Дело в том, что до своего выезда в свет, кончившегося столь блистательным фиаско, я жила как-то по инерции, летела под уклон без тормозов, стараясь вообще ни о чем не задумываться. Например, о том, что на самом-то деле я вовсе не живу. Я мертва. Меня убили тринадцать лет назад, и с полным основанием я могу считать все происходящее не отблесками реальности, а предсмертными видениями в моем умирающем мозгу. Я читала, что такое возможно. За какие-то мгновения человек успевает увидеть целую жизнь, полную захватывающих событий и приключений. Но после столкновения с Голицыным в дверях казино такой огненный дикобраз свил гнездо в моем сердце, что сомневаться не приходилось: я жива. Не может труп, даже гальванизированный или зомбированный, мучиться так беспросветно. Я жива, а, значит, и забыта, и нелюбима, а, быть может, никогда и не была любима.

Через неделю таких нелепых до безумия мучений, утром, в дверь моего кабинета постучали.

- Войдите! - крикнула я охрипшим с бодуна голосом. Не буду скрывать, всю неделю я пила со страдальческой сосредоточенностью, не отвлекаясь на пустяки.

Это как раз Витя оказался. Только повел он себя странно: не вломился с обычной своей непринужденностью хозяина вселенной, а застрял на пороге, обернулся и окинул коридор встревоженным взором.

- Что случилось? - спросила я. - Проходи, присаживайся.

- Я пришел к тебе с проблемой, - заявил Витя, тяжко падая в кресло.

- Хорошо, что не с приветом.

- Чего?

- Стихи такие есть: "Я пришел к тебе с приветом"... Расслабься. Шучу я.

- А мне вот не до шуток, - огрызнулся Витя.

- Ты не дергайся, а обрисуй свою беду конкретно. Я помогу, ты же знаешь.

- В том-то и дело, что беда не моя.

- А чья?

- Понимаешь, ты женщина крутая, авторитеты тебя уважают...

- Ну-ну, Витя, - обрываю я его нетерпеливо, - это ты, положим, загнул. Ты разогни и ближе к теме излагай.

- Есть у меня один как бы друг...

- "Как бы" или друг?

- Ну друг... Мы раньше работали вместе. Он для меня очень много сделал чего хорошего... Так вот, мне стало известно, что его собираются грохнуть...

- Витя, ты взрослый мужик. Что за сказки ты мне чертишь? Какой друг, кто таков, откуда, звать как? Кто тебе инфу слил?

- Димой звать. Дима Голицын. А инфу не сливал никто, сам вчера услышал случайно.

- Где услышал?

- В сауне нашей парились, вот там Михалыч и сболтнул.

- Ну-ну. Птица Говорун, блин... Так и чего же ты хочешь, Витя?

- Предотвратить, ясен пень. Я понимаю, что он тебе никто и звать никак, но... Помоги. А я в долгу не останусь. Буду тебе воду мыть и ноги пить...

Однако. Он действительно взволнован: даже не заметил, как оговорился.

- Хорошо. Я помогу. Дыши ровно, Витя, все будет правильно...

Через пятнадцать минут я веду задушевную беседу со своим заместителем.

- Жизнь - это такая штука, Ника Евгеньевна, - разглагольствует он, благодушно скалясь, - к ней надо походить как-то сбоку...

Нить беседы мною уже утрачена давно, я и не пытаюсь вникнуть в смысл его слов. Я просто подхожу к сейфу, набираю код и открываю бронированную дверь.

- Здесь примерно пятьсот тысяч баксов, - замечаю я небрежно.

Михалыч изумляется и делает бровь птичкой.

- Я знаю, сколько там.

- Это все может стать твоим. Здесь и сейчас. Без расписок и обязательств.

- В самом деле? А что взамен? Объяснитесь, Ника Евгеньевна.

- Охотно.

И я объясняю, что, собственно, мне от него нужно.

Михалыч впадает в угрюмую задумчивость, барабанит по столу пальцами, сверкая перстнями. Он прекрасно понимает, что за излишнюю разговорчивость могут запросто и башку свинтить, но я играю наверняка.

И я выигрываю, конечно, но, кажется, это пиррова победа... Я гляжу на часы. Остается тринадцать минут с копейками. Мне никак не успеть. И я набираю на мобиле тринадцатизначный секретный номер Пана. Мы условились, что звонить по нему я буду только в случае крайней, прямо-таки смертельной необходимости.

- Алло, Пан, - выстреливаю я без предисловий, - я не спрашивала тебя: я умею летать?

- А почему ты спрашиваешь об этом меня? - отзывается труба спокойнейшим голосом. - Ты себя спроси.

Но времени на расспросы самой себя у меня уже не остается. Я разбегаюсь и черной свечкой ухожу с подоконника в ослепительную прорубь небес.

Ответ оказался положительным. По-видимому, умею. В конце концов, падать умеют все, для такого умения много ума не требуется. А что есть полет как ни управляемое падение?

В начале мне было трудно ориентироваться, и дыхание прерывалось и рвалось, как паутина. Москва с высоты птичьего помёта виделась мне не ясно, сквозь туман навернувшихся слёз. Я проплыла над зеленой лужицей Лужников, заложила вираж над шахматным тортом Кремля, и, выровнявшись, пошла над синей аортой Москвы-реки. Вот, наконец, подо мной рафинадные кубики спальных районов, голицынская шестнадцатиэтажка, и метрах в пятидесяти от его подъезда что-то загадочно поблескивает в кустах. Нет, это не оптический обман, это оптический прицел. И Голицын выходит из подъезда. Мне даже кажется, что я вижу его знаменитую, замечательную улыбку Дениса Давыдова...

Палец киллера уже лег на спусковой крючок, когда я, рухнув на него сверху лезвием гильотины, вцепилась в его воротник и взмыла ввысь, унося собой тело, как коршун, когтящий цыпленка.

Киллер успел все-таки выстрелить, но пуля ушла вверх, и Голицына не задела. Бездыханное, сломленное шоком тело я оставила в зарослях в лесопарковой полосе. Даже если он и очухается, лучшим выходом для него станет суицид.

Но оставался еще заказчик в офисе на Рублёвском шоссе, и мне предстояло сыграть с ним в детскую игру "шпагоглотатель". Впрочем, об этом мне писать не хочется, тем более что пребывание моё в Москве сделалось достаточно...

* * *

На этом обрывались записки сумасшедшей охотницы.

По прочтении Голицын чувствовал себя так, словно на голову ему нахлобучили ледяной рыцарский шлем с острейшими шипами, направленными вовнутрь. Никаких безобразных всплесков интеллекта, абсолютная умственная импотенция. Между тем, нужно было осмыслить все прочитанное и хоть как-то определиться со своим к нему отношением. На самом ли деле это настоящий дневник, и в нем отражены какие-то реальные события, или так просто, художественное произведение, изысканно-болезненный пост-модернистский излом?

Но тут же Голицын вспомнил то весеннее утро, когда у него над головой по-собачьи завизжала пуля, срикошетив от бетонной стены. Вслед за этим прилетело и другое воспоминание - о загадочном исчезновении некоего большого босса, акулы бешеной, монстра черных PR-технологий... И офис точно, был на Рублёвке. Голицын несколько раз неприятно пересекался с этим типом по бизнесу, но не так чтобы уж фатально, до полного конфронте. Так ему казалось. Неправильно, значит, казалось...

Голицын попробовал прибегнуть к средствам традиционной медицины, проще говоря, отправился на кухню, вытащил из бара в холодильнике початую бутылку "Абсолюта" и накатил прямо из горлышка грамм триста без закуски. И что интересно - "Абсолют" не помог абсолютно! Никакого опьянения он не ощутил, была только сильнейшая злость, причем непонятно к чему или к кому относящаяся.

С некоторым брезгливым интересом разглядывал Голицын собственную физиономию в зеркале в прихожей. Восковая маска с черными дырками вместо глаз. Похоже на пулевые отверстия в белой стене... М-да. Знаменитая улыбка Дениса Давыдова...

Очень не хотелось шуршать пеплом прошедшего, но это необходимо было сделать. И Голицын набрал номер Сержика на мобиле.

После минуты ничего незначащих дежурных приветствий Сержик, наконец, допёр, кто ему звонит.

- Димон, ты что ли?! - заорал Сержик, как бегемот на случке. - Ну, причитается с тебя, брателло!

- Почему причитается?

- Я же тебя не узнал. Значит, богатым будешь.

- А-а... Слушай, у тебя нет желания встретиться в неслужебной обстановке? Поболтаем. Пивка накатим. Помнишь наше кафе?

- Э, ну ты вспомнил. В нашем кафе давно уже не наш суши-бар.

- Какая разница? Все равно посидеть можно.

- Не возражаю. Во сколько?

- Давай часам к девяти подъезжай. Тебе удобно будет?

- Никаких проблем.

Банальные подробности встречи а ля "бойцы вспоминают минувшие дни" можно опустить, тем более что главный разговор состоялся на скамейке в парке, на которой расположились Голицын и Сержик, дабы вкусить сладостного сигаретного дыма.

- Ну и как тебе в структурах? - осторожно расспрашивал Голицын

- Поначалу было сложно, потом ничего. Старшие товарищи быстро заморозили мне голову, разогрели сердце и вымыли руки... А ты? Все так же путаешь божий дар с пиаром?

- Нет. Это стало слишком опасным.

- Опасным? Почему?

- Потому что к штыку приравняли пиар... Ладно, все это вздор. У меня знаешь, какая мечта есть? Хочу всех наших собрать, все наше тайное братство невольных бетонщиков...

- О, ты не забыл! - умиленно изумился Сержик, и голос его завибрировал. Интересное зрелище, право: фээсбэшник, пускающий сопливые пузыри...

- Разве такое забывается? Так вот, я почти со всеми мосты навел, не смог только Вронскую найти.

- Стеллку-то? Да, без нее братство - не братство, а детский секс на лужайке... Постой, у вас вроде с ней был роман, или я парюсь?

- Был и что? Разбежались потом... А теперь не могу ее найти. Канула. Никаких следов. С квартиры съехала аж в восемьдесят шестом, и с тех пор о ней ничего не слышно. Может ты поможешь?

- Склоняешь меня к использованию служебного положения?

- А то. - Голицын усмехнулся нагло. - Зачем тогда тебе это положение, если им не пользоваться?

- Логично. Тебе как быстро это нужно?

- Насколько возможно. Я одиннадцатого ночью улетаю в Нью-Йорк на пару дней.

- Так это же завтра.

- О чем и речь. Постарайся все узнать до моего отлета.

- Постараюсь... Давай завтра в восемнадцать ноль-ноль здесь же.

- В смысле на этой скамейке?

- Да. Я никогда не встречаюсь с агентами в людных местах.

Весь следующий день Голицын посвятил сборам в дальние и теперь столь манящие края. Манящие, но и пугающие. "Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит..." Неизвестно почему ему вдруг очень ясно вспомнились слова Алисы, сказанные ею во время ночной погони в Праге:"Звездные карты, которые никогда не врут, предсказывают ближе к осени что-то не совсем ординарное... Слишком уж что-то жуткое, за сферой современных представлений". Любопытно было бы узнать, что она имела в виду?

Они очень скверно расстались тогда. Он укатил покорять Туманный Альбион, написал ей оттуда пару позорно-сентиментальных писем, она не ответила, и он приказал своим ментальным часовым поставить ее образ к стенке аорты и расстрелять по законам военного времени. "И взвод отлично выполнил приказ, но был один, который не стрелял..." Если в ее записках заключается правда, то можно себе представить, в каком запредельно больном и безнадежном состоянии он ее бросил... Лучше, впрочем, об этом не думать.