Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Торговец кофе - Дэвид Лисс на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

— Вот что я думаю, — сказала она, и ее было едва слышно из-за гвалта, который царил в таверне. — От пива и вина человека клонит в сон, но кофе делает его бодрым, а голову ясной. Пиво и вино возбуждают плоть, но от кофе человек теряет интерес к плотским утехам. Человека, который пьет плоды кофе, интересуют исключительно его дела. — Она замолчала, чтобы сделать еще глоток. — Кофе — это напиток коммерции.

Сколько раз, когда Мигель занимался делами в тавернах, его разум мутнел от очередной кружки пива? Сколько раз, обрабатывая ведомости цен за неделю, он мечтал о том, чтобы иметь возможность сосредоточиться еще на часок? Отрезвляющий напиток — это именно то, что нужно торговому человеку.

Мигеля охватило возбуждение, он заметил, что нетерпеливо постукивает ногой по полу. Он перестал слышать и видеть то, что происходит вокруг. Во всем мире осталась только Гертруда. И кофе.

— А кто его сейчас пьет? — спросил он.

— Точно не знаю, — призналась Гертруда. — Слышала, что где-то в городе есть кофейня, туда ходят турки. Так говорят, но сама я там не бывала. Не слышала, чтобы кто-то из голландцев пил кофе, если только его не прописывает врач. Но слухи распространяются быстро. В Англии уже открылись таверны, где подают кофе вместо вина и пива и где собираются торговые люди, чтобы обсудить дела. Эти кофейни стали своего рода биржами. Такие таверны неминуемо должны открыться здесь тоже, ибо где еще коммерцию любят так же, как в Амстердаме.

— Я правильно понял, что вы хотите открыть таверну? — спросил Мигель.

— Таверны — чепуха! Мы должны стать их поставщиками. — Она взяла его за руку. — Спрос будет огромным, и если мы подготовимся как следует, то заработаем кучу денег.

От запаха кофе у него закружилась голова и его охватило острое желание. Точнее, это было не желание. Это была жадность. Гертруда задела его за живое, и Мигель чувствовал, как ее возбуждение передалось ему и стало разрастаться у него внутри. Это было подобно панике или ликованию, или чему-то в этом роде. Ему хотелось вскочить с места. Результат ее убежденности или последствия выпитого кофе? Если кофе вселяет в человека такое беспокойство, как он может быть напитком коммерции?

И все же кофе — потрясающий напиток; если надеяться, что никто другой в Амстердаме не планирует извлечь выгоду из этого нового продукта, именно кофе может спасти его от разорения. В течение этих шести ужасных месяцев Мигелю иногда казалось, что он грезит наяву. Его жизнь заменил жалкий суррогат. Это была бескровная жизнь тени. Способен ли кофе вернуть ему подобающее место в жизни?

Он любил деньги, сопровождающие успех, но еще больше он любил власть. Он гордился, что пользуется уважением на бирже и во Влойенбурге, на острове, где поселилась община португальских евреев. Он любил устраивать роскошные обеды, невзирая на их стоимость. Ему доставляло удовольствие давать деньги на благотворительность. Вот деньги для бедняков — пусть они купят еды. Вот деньги для беженцев — пусть они найдут кров. Вот деньги для ученых в Святой земле — пусть они работают, чтобы приблизить приход мессии. Мир мог стать лучше, потому что у Мигеля были деньги и он не жалел их.

Таким был Мигель Лиенсо, а не жалким неудачником, над которым насмехаются дети и толстые кумушки. Он не мог больше выносить беспокойные взгляды, которые на него бросали другие маклеры, спешившие прочь, словно опасаясь, что его неудачи заразят их, подобно чуме. Ему были невыносимы и сочувственные взгляды, которые на него бросала хорошенькая жена брата, чьи увлажненные глаза говорили о том, что она находила свое несчастье схожим с его несчастьем.

Возможно, он достаточно настрадался и Господь, слава Тебе, предоставил ему эту возможность. Может ли он в это верить? Мигель был готов согласиться со всем, что предлагала Гертруда, но за последние месяцы он слишком много раз проигрывал, повинуясь ложной интуиции. Браться за это дело было бы безрассудно, особенно при таком партнере, связь с которым делала его беззащитным перед маамадом.

— Как так получилось, что это магическое зелье до сих пор не завоевало популярности в Европе? — спросил он.

— Все когда-то начинается. Прикажете ждать, — сказала она заговорщически, — пока какой-нибудь другой предприимчивый коммерсант не выведает его секрета?

Мигель отодвинулся от стойки и сел прямо.

— Скажите, что вы предлагаете.

Он с жадностью ждал слов Гертруды, но та не спешила, и Мигель был готов заговорить, не дождавшись ответа.

— Я определенно решила заняться торговлей кофе, — потерла руки Гертруда, — и у меня есть кое-какой капитал, но я не знаю, с чего начать. Вы деловой человек, и мне нужны ваша помощь и ваше партнерство.

Одно дело называть эту отважную вдовушку своим другом наедине, выпивать и играть в азартные игры с ней, представлять ее интересы на бирже и порой совершать для нее небольшие сделки, невзирая на запрет маамада оказывать маклерские услуги иноверцам под страхом отлучения. И совсем другое дело — выступать в качестве ее делового партнера. Некоторым евреям такое необычное партнерство сошло бы с рук, но Мигель не мог рассчитывать на удачу без денег и положения, которые могли бы его защитить.

Когда-то Мигель не воспринимал серьезно неодобрение совета, но в последнее время маамад стал приводить свои угрозы к исполнению. Он рассылал своих шпионов, которые выслеживали тех, кто нарушал Шаббат или ел нечистую пищу. Он изгонял тех, кто, как ростовщик Алонсо Алферонда, нарушал его строгие правила. Он преследовал таких, как бедняга Бенто Спиноза, который проповедовал такие ереси, что никто даже не понимал, что это ересь. Кроме того, у Мигеля был враг в совете, который, безусловно, только и ждал удобного случая, чтобы нанести удар.

Риск был немалый. Мигель прикусил губу, чтобы сдержать улыбку. Он справится с риском, если пообещает себе не думать о нем слишком часто.

Мигель начал постукивать по стойке. Он был готов действовать немедленно. Он мог тут же начать устанавливать связи с нужными людьми на всех основных биржах Европы. Он мог скупать кофе бочками и перевозить его из порта в порт. В этом был весь Мигель Лиенсо; он совершал сделки, устанавливал связи и договаривался. Он не откажется от возможности из-за того, что фанатики и лицемеры говорят ему, что они знают лучше мудрецов, что хорошо, а что плохо.

— Как нам лучше это сделать? — сказал он, наконец осознав, что его молчание длилось несколько минут. — Торговлей плодами кофе занимается Ост-Индская компания, и нам нечего рассчитывать на то, чтобы конкурировать с ними. Я не понимаю, что вы предлагаете.

— Я и сама не понимаю! — Гертруда в волнении всплеснула руками. — Но что-то я предлагаю. Мы должны что-то предпринять. Мне не помешает тот факт, что я не знаю, что предлагаю. Как говорится, даже слепой может наткнуться на рай. Вас тревожит приближение двадцатого числа — у вас есть долги? Я предлагаю вам разбогатеть. Новое многообещающее предприятие, с помощью которого вы поправите свои дела и ваши нынешние долги покажутся вам совершеннейшей ерундой.

— Мне нужно время, чтобы обдумать все это, — сказал он, хотя ничего подобного ему не было нужно. Человеку не часто выпадают такие возможности, и было бы непростительно глупо с его стороны испортить все из-за своего нетерпения. — Обсудим это еще раз после двадцатого. Через неделю.

— Неделя — это долгий срок. За неделю люди делают состояния. Империи возвышаются и падают за неделю.

— Мне нужна неделя, — мягко повторил Мигель.

— Ну, неделя так неделя, — дружелюбно сказала Гертруда. Она знала, что настаивать бесполезно.

Мигель понял, что теребит пуговицы на камзоле.

— А теперь я должен идти, у меня неотложные дела.

— Прежде чем вы уйдете, позвольте дать вам одну вещь, это поможет вам обдумать наше предприятие.

Гертруда дала знак Криспину, который тотчас появился и поставил перед ней мешок из грубой шерсти.

— Он задолжал мне кое-что, — объяснила она, когда ее кузен отошел подальше. — Я согласилась принять это в счет долга и хочу, чтобы у вас было то, о чем стоит подумать.

Мигель заглянул в мешок, в котором было дюжины две пригоршней коричневатых зерен.

— Кофе, — сказала Гертруда. — Я велела Криспину приготовить зерна для вас, поскольку знаю, что португальский идальго вряд ли станет сам обжаривать плоды кофе. Вам остается размолоть их в муку и смешать с горячим молоком или сладкой водой, а потом, если хотите, отфильтровать гущу или просто дать ей осесть. Не пейте много гущи, если не хотите возбудить свой кишечник.

Мигель позволил ей снова его поцеловать, а затем, протиснувшись сквозь толпу, вышел наружу и вдохнул прохладный, влажный вечерний воздух. После вони "Золотого тельца" соленый морской воздух казался изумительно чистым, как миква, и он шел, подставив лицо моросящему дождю, пока мальчик лет шести не стал тянуть его за рукав и рассказывать что-то жалостливое о своей маме. Мигель бросил мальчику полстювера, уже вожделея богатство, которое принесет ему кофе, — освобождение от долгов, собственный дом, возможность еще раз жениться, детей.

Через минуту он уже корил себя за то, что увлекся фантазиями, учитывая неудачи, которые принес этот день. Еще тысяча гульденов долгу. Он уже был должен три тысячи разным людям из Влойенбурга, в том числе пятьсот гульденов своему брату, которые занял после краха на рынке сахара. Он позволил совету по делам о банкротстве в ратуше урегулировать его долги христианам, но с евреями из общины требовался отдельный расчет.

Начался прилив, и вода, переполнив Розенграхт, разлилась по улицам. Скоро она доберется до темного, как пещера, подвала в доме брата, где в последнее время ночевал Мигель. Такую цену платили жители города, построенного у воды на сваях, однако теперь Мигель не обращал особого внимания на подобные неудобства, беспокоившие его, когда он только приехал в Амстердам. Он почти не замечал запаха дохлой рыбы, исходящего от каналов, или хлюпанья под ногами, когда шел по сырой земле. Дохлой рыбой пахли деньги Амстердама, а хлюпанье под ногами было его музыкой.

Благоразумный человек тотчас бы отправился домой и написал записку Гертруде, объяснив, что работать с ней было бы слишком рискованно и неминуемо привело бы его к краху. Однако благоразумие не избавит его от долгов, а крах и так навис над ним. Всего несколько месяцев назад пакгаузы на канале были заполнены его сахаром и он расхаживал по Влойенбургу с гордо поднятой головой, изображая из себя бюргера. Он почти пережил утрату Катарины и был готов вновь жениться и иметь сыновей. Свахи не давали ему прохода. И вот теперь он погряз в долгах. Его положение в обществе упало ниже некуда. Он получал угрожающие записки от человека, который явно был сумасшедшим. Как он может изменить свою судьбу, если не отважится на что-нибудь дерзкое?

Он рисковал всю жизнь. Неужели он изменит себе из-за страха перед маамадом, людьми, которым поручили хранить закон Моисея, но которые ценили свою власть больше слова Господа? В законе ничего не говорилось о голландских вдовах. Так почему Мигель должен отказаться от возможности сколотить состояние с помощью одной из них?

Еще не поздно было заняться делами, но он был настолько возбужден, что решил: ничего хорошего из этого не выйдет, и отправился в синагогу Талмуд-Тора на дневную и вечернюю молитвы. Ставшая уже привычной служба успокоила его нервы, как вино со специями, и после нее он чувствовал себя обновленным.

Дом брата был неподалеку от синагоги, и Мигель шел по набережной канала, стараясь избегнуть встречи как с уличными ворами, так и с ночным патрулем. В тишине было слышно, как крысы перебегают по деревянным мосткам, переброшенным через сточные канавы. «Кофе», — повторял он еле слышно. Ему не понадобится недели, чтобы дать ответ Гертруде. Ему лишь требовалось время, чтобы убедить себя: задуманное ими предприятие не приведет его к полному краху.

Из "Правдивых и откровенных мемуаров Алонсо Алферонды"

Мое имя Алонсо Родриго Томас де ла Алферонда, и я познакомил европейцев с напитком, который называется кофе, то есть можно сказать, что я ввел его в обиход в Европе. Возможно, я немного преувеличиваю, ибо кофе, без всякого сомнения, нашел бы путь к сердцам и без моей помощи. Лучше сказать так: я был повитухой, облегчившей его переход от неизвестности к славе. И вы снова мне возразите, ибо человеком, который это сделал, был Мигель Лиенсо. Какую же тогда роль сыграл Алонсо Алферонда в триумфе этого великого плода? Гораздо большую, чем многие думают, уверяю вас. Тем же, кто считает, что я принес один лишь вред, что я мешал, ставил палки в колеса и препятствовал, а не помогал, могу сказать одно: мне известно больше, чем моим очернителям. Я был там, а вот вы, по всей вероятности, не были.

Мое настоящее имя Авраам, так звали моего отца и его отца. Все первенцы в семье Алферонда тайно давали своим первенцам имя Авраам, когда иудеи пользовались тайными именами, а до этого, когда Иберией правили мавры, они носили имя Авраам открыто. Большую часть жизни я мог произносить свое имя вслух только в темном помещении и только шепотом. Тот, кто относится к моим поступкам с недоверием, должен это помнить. Кем бы вы были сегодня, спрашиваю я тех, кто судит меня строго, если бы ваше имя было тайной, если бы раскрытие этой тайны стоило бы жизни вам, вашим друзьям и родным?

Я родился в португальском городе Лиссабоне в семье евреев, которым не было позволено исповедовать иудейскую веру. Их называли новыми христианами или новообращенными, поскольку наших предков вынудили принять католическую веру под страхом лишения имущества, а то и жизни. Во избежание пыток, разорения, а иногда даже смерти мы ходили в католические храмы, но в тайных синагогах, устраиваемых в темных подвалах поочередно в разных домах, молились как иудеи. Молитвенники были для нас редкими и драгоценными книгами. Днем человек мог мерить свое богатство золотом, но в сумраке этих темных комнат мы мерили богатство страницами и знаниями. Не многие среди нас умели читать на древнееврейском те несколько книг, что у нас были. Не многие знали молитвы на религиозные праздники или день субботний.

Мой отец знал их, во всяком случае некоторые из них. Он провел раннее детство на Востоке и вырос среди иудеев, которым не запрещалось законом исповедовать их религию. У него были молитвенники, которые он с удовольствием давал взаймы. У него было несколько томов вавилонского Талмуда, но он не знал арамейского и поэтому не мог их читать. Тайные иудеи в Лиссабоне попросили его научить их читать на священном языке, научить их субботним молитвам, научить их поститься в дни поста и пировать в праздничные дни. Он научил их есть на открытом воздухе во время Суккота и, конечно, научил их пить и веселиться во время Пурима.

Скажу откровенно, мой отец не был ни праведником, ни мудрецом, ни святым. Совершенно не был. Я говорю об этом открыто и думаю, что это не оскорбит его имени. Мой отец был обманщиком и плутом, но обман и плутовство в его исполнении были великолепны и вызывали восхищение.

Поскольку он был сведущ в нашей вере — напоминаю, он был вовсе не ученым, а обычным человеком с образованием, — тайные иудеи Лиссабона относились к нему куда терпеливее, чем если бы он не был в ней сведущ, ибо он привлекал к себе больше внимания, чем следовало новому христианину. В какой бы ситуации ни оказывались купцы, готовые потратить пару лишних монет, мой отец мог предложить им эликсир, продлевающий жизнь, или снадобье, повышающее половую силу, или лекарство от любой болезни. Он знал фокусы с картами, шарами и игральными костями. Он был жонглером, канатоходцем и акробатом. Он умел дрессировать собак, чтобы они складывали и вычитали несложные числа, и дрессировать кошек, чтобы те танцевали на задних лапках.

Будучи врожденным лидером, отец привлекал подручных, зарабатывающих на жизнь искусством развлекать людей фокусами и трюками. Он командовал целой армией карточных шулеров, игроков в кости, пожирателей огня и глотателей шпаг. Под знаменем моего отца также собирались те, кто зарабатывал на жизнь, просто выставляя на обозрение то, чем их наградила природа. С раннего детства меня окружали карлики и гиганты, чудовищно толстые или страшно высокие люди. Я играл в игры с мальчиком-змеей и девочкой-козой. Когда я подрос, у меня появился нездоровый интерес к одному человеку, которого знал мой отец. У него была анатомия одновременно и мужчины и женщины. За несколько монет этот несчастный был готов продемонстрировать, как прелюбодействует сам с собой.

Когда мне было лет десять, однажды поздно ночью к отцу пришел мальчик постарше, которого я знал по синагоге, Мигель Лиенсо. Он был проказником; и к трюкачам и диковинным людям из компании моего отца его тянуло столь же сильно, сколь к знаниям, которые мой отец мог ему дать. Я назвал его проказником, ибо ему доставляло удовольствие не подчиняться власти, и, когда я знал его в Лиссабоне, более всего ему нравилось водить за нос свою семью и даже саму инквизицию.

Этот Лиенсо был из семьи, которую можно назвать относительно искренними новыми христианами. Таких было много, людей, которые, либо искренне веря, либо желая избежать преследований, полностью становились христианами и избегали тех из нас, кто желал жить как евреи. Отец Лиенсо был удачливым торговцем, которому было что терять в случае гнева инквизиции. Возможно, как раз по этой причине Мигель с готовностью посещал наши тайные богослужения и усердно учился тому, чему его мог научить мой отец.

Более того, пользуясь связями своего отца с представителями старых христиан, этот молодой Лиенсо получал сведения об инквизиции. У него был талант собирать слухи, и он был в восторге, если ему удавалось кого-то своевременно предупредить. Я знаю полдюжины семей, которым удалось бежать ночью за несколько часов до прихода инквизиции, и все потому, что Лиенсо умел подслушивать, оставаясь незаметным. Думаю, он все это делал из желания справедливости в этом мире, но также и потому, что ему доставляло удовольствие совать свой нос в чужие дела. Через несколько лет я снова встретил его в Амстердаме. Он меня не узнал и даже не помнил, что спас мою семью. Я же всегда буду помнить его доброту, хотя некоторые настаивают на обратном.

Мигель пришел нас предупредить, после того как вызвался помочь нашему священнику отдраить его личные комнаты при церкви (он всегда вызывался на такую неблагодарную работу в надежде разузнать что-нибудь) и случайно подслушал разговор между этим негодяем и инквизитором, который заинтересовался моим отцом.

Итак, под покровом ночи мы покинули дом, в котором я родился. За нами последовали многие наши друзья. Среди нас были евреи и христиане, мавры и цыгане, и мы побывали в таком количестве городов, что я их все не назову. Несколько лет мы прожили на Востоке, и мне посчастливилось провести месяц-другой в священном городе Иерусалиме. От его былой славы осталась лишь тень, но в моей несчастной жизни бывали такие моменты, когда воспоминание о тех днях, прогулках по улицам древней столицы моего народа, посещение места, где когда-то стоял священный храм, поддерживали меня, утратившего смысл жизни. Если будет на то воля Господа, слава Тебе, когда-нибудь я вернусь в это святое место и проведу там остаток дней своих.

Во время нашего путешествия мы посетили и Европу. Мы побывали в Лондоне, где от воспаления мозга умер мой отец. Мне тогда было двадцать пять, я был взрослым человеком, но с другой предрасположенностью, чем отцовская. Мой младший брат Матео хотел возглавить армию изгоев, и я знал, что у него для этого подходящий характер. Несмотря на многолетние скитания, я по натуре не был скитальцем. Я знал несколько трюков с картами и игральными костями, но до Матео мне было далеко. Единственное, чего мне удавалось добиться от собаки, — это подставить мне живот, а от кошки — чтобы она запрыгнула ко мне на колени. Мой отец всегда говорил, что для евреев важно жить как евреи и среди евреев. Я вспомнил, что, когда я был в Амстердаме несколькими годами раньше, евреи в этом городе пользовались свободами, невиданными в других местах христианского мира.

Итак, я пересек Северное море и оказался в большой общине португальских евреев. И меня там приняли, по крайней мере поначалу. Поэтому я и пишу эти мемуары. Я хочу объяснить, почему меня несправедливо изгнали из круга людей, которых я любил. Я хочу рассказать всем, что я вовсе не злодей, как многие думают. И я хочу изложить на бумаге правдивые факты относительно Мигеля Лиенсо и его участия в торговле кофе, поскольку на меня обрушивается много обвинений именно в этой связи, причем обвинений несправедливых. Я хочу описать свою жизнь в Амстердаме, причины моего отлучения от общины, свою жизнь после этого, а также ту роль, которую я сыграл в делах Лиенсо.

Не отрицаю, что я научился незаметно прятать карту и заставлять игральную кость лечь так, как мне хотелось, прежде чем я научился ходить, но ручаюсь, на этих страницах вы не найдете никакого плутовства. Я буду как человек-медведь, свирепый мужчина из нашей труппы, с которым мы вместе путешествовали долгие годы. Я сниму перед вами одежду, чтобы вы увидели меня во всей естественной наготе. Если читатель пожелает, он может даже вырвать клок моей шерсти, чтобы убедиться: тут нет никакого обмана.

2

Гертруда не могла понять, что мешает Мигелю вести с ней совместные дела. Она сочувственно улыбалась, когда он говорил ей о своих страхах, но в конце концов была практически убеждена, что его сопротивление объясняется странным еврейским упрямством, так же как, например, отказ есть кальмаров или нежелание обсуждать дела в субботу днем, тогда как в субботу вечером они это делали с удовольствием.

Мигель не хотел, чтобы она считала его глупым или упрямым. Когда он порой допускал небольшие нарушения закона, например пил нечистое вино или работал, совсем немного, во время Шаббата, она удивлялась, как он мог это делать и в то же время заявлять, что печется о соблюдении закона. Он не знал, как ей объяснить, что только цадик, или святой, может претендовать на то, что соблюдает все законы, что стремление человека их соблюдать делает его ближе к Господу, слава Тебе.

Хотя Мигель рассказал Гертруде о своем прошлом, она все равно не понимала, как он жил в Лиссабоне тайным иудеем, лишь смутно представляя себе, кто он есть на самом деле. Если это было действительно так ужасно, спрашивала она, почему некоторые из евреев все же остались там?

Действительно, почему? Потому что они всегда там жили, на протяжении столетий. Потому что там была их семья, их работа. Некоторые остались потому, что у них не было денег, некоторые потому, что у них их было слишком много. Рассказы о свободе веры в Амстердаме или на Востоке казались такими же эфемерными, как обещание прихода мессии.

Многие новые христиане приняли католицизм с подобострастным пылом, и отец Мигеля относился к их числу. Не то чтобы он был глубоко верующим, но он глубоко верил, что убедит всех окружающих в своей искренности, если не будет пропускать церковные службы, будет публично заявлять о еврейских предрассудках, будет делать денежные пожертвования Церкви. Новые христиане волей-неволей жили одной общиной, и отец Мигеля хотел, чтобы его сыновья держались подальше от вернувшихся к старой вере. Он говорил: "Мои предки предпочли сменить веру, а не быть выселенными, и я буду уважать их выбор".

Возможно, чтобы досадить отцу, возможно, потому, что это было опасно, Мигель еще мальчиком начал тайно посещать религиозные собрания. Старшие поощряли и хвалили его, без слов давая понять, что они тоже невысокого мнения о его отце. Мигелю нравилось чувство сопричастности к чему-то значительному и то, что он делал что-то запретное и в то же время праведное.

Младший брат Мигеля, Даниель, понимал, что между отцом и братом существуют разногласия, и использовал их на пользу себе. Каждый день разными способами он показывал отцу, что не намерен возвращаться к старой вере и приносить общине одни несчастья, в отличие от некоторых. Отец и без того благоволил Даниелю, поскольку тот больше походил на его род. Мигель же был удивительно похож на отца своей матери. Даниель всегда был худым, как старший Лиенсо, и угловатым, со слишком большими для его лица глазами и слишком маленькими для его тела руками. Мигель был похож на мужчин из рода матери — крепких, красивых, которые обращали на себя внимание. Именно к таким мужчинам старший Лиенсо всегда относился с презрением.

Когда отец узнал, что Мигель посещает тайные синагоги, он назвал его предателем и дураком. Он запер Мигеля в комнате на неделю, дав ему вина, немного фиников, две буханки хлеба и ночной горшок, который был слишком мал для столь длительного заключения. Позже Мигель поразится злой иронии этого выбора наказания, ибо его отец будет арестован инквизицией, посажен в тюрьму и погибнет на допросе, якобы случайно. Его выдал другой новообращенный, который под пытками был готов назвать любое имя, будь оно христианское, иудейское или магометанское.

Когда это случилось, Мигель не жил дома уже три года. Он ушел из дому после разрыва с отцом из-за женитьбы на женщине со слишком маленьким приданым. Отец Мигеля категорически запретил ему жениться. Мало того что у Катарины практически не было денег, в ее семье были известные иудаисты, что могло принести одни лишь несчастья всем им. Кроме всего, он считал, что она слишком красива.

— Я не позволю тебе жениться на женщине, которая красивее той, на которой женился твой отец. Это очень непочтительно, — сказал он Мигелю.

Мигель не придавал большого значения приданому и считал совершенно нормальным жениться на красавице. Помимо красоты Катарина обладала добрым нравом. Ее семья была чрезвычайно верующей, а ее дядя был известным талмудистом в Дамаске. Она знала древнееврейский лучше любого мужчины в Лиссабоне. Она знала службу и могла содержать дом в соответствии со Святым Писанием. Отец Мигеля плюнул на пол, когда Мигель объявил, что они тайно поженились.

— Ты пожалеешь, что ослушался меня, — сказал он. — И ты пожалеешь, что женился на женщине, которая умеет читать. Я не желаю с тобой разговаривать, пока ты не придешь и не попросишь у меня прощения.

Четыре месяца спустя, когда Катарина внезапно умерла от лихорадки, они разговаривали в последний раз.

— Слава Господу, с этим покончено, — сказал Мигелю отец после похорон. — Теперь мы можем женить тебя на ком-нибудь, кто принесет семье что-нибудь хорошее.

Через две недели Мигель сел на борт корабля, направлявшегося в Соединенные провинции.

Пока Мигель осваивался в Амстердаме, его отец и брат продолжали заниматься экспортом вина, фиников и соли, а потом инквизиция арестовала старшего Лиенсо, и все было кончено. По португальским законам Церковь имела право конфисковать имущество обвиненного инквизицией, поэтому жертвами часто становились богатые купцы. После того как отец Мигеля внезапно скончался во время допроса, его обвинили посмертно — и семейное предприятие прекратило свое существование. Даниель сохранил какие-то крохи имущества, записанного на его имя, и ему ничего не оставалось, как покинуть Лиссабон, последовать за братом и другими тайными иудеями, массово уезжавшими в Амстердам.

Маамад приветливо встретил Мигеля, когда тот приехал в Амстердам; наставники помогли ему прочнее овладеть священным языком, обучили его службе и объяснили праздники. Несмотря на горе утраты Катарины, эти первые несколько недель были наполнены волнующими и интересными событиями. И хотя он предпочел поскорее забыть свое обрезание, даже это кровавое событие по-хорошему волновало. Однако очень скоро он обнаружил, что помощь совета имеет свою цену. Парнассы — люди, из которых состоял маамад, — контролировали абсолютно все, и члены общины либо должны были подчиниться их закону, либо их изгоняли.

Через два дня после встречи с Гертрудой Мигель пришел на занятие по изучению Торы в синагогу Талмуд-Тора. Здесь маамад выступал во всем блеске. Разные учебные группы постоянно встречались в уединенных кабинетах под крышей синагоги. Евреи, недавно бежавшие из Иберии и спасшиеся от инквизиции, ничего не знавшие о своей вере, кроме того что она была у них в крови, учились, как себя вести, как молиться, как жить по еврейским правилам. В другом кабинете собирались мудрецы, хахамы, спорившие по поводу таких тонкостей Талмуда, которые Мигелю никогда было не постичь. Он входил в группу людей, которые, как и он, приехали несколько лет назад, но желали приобщиться к религии своих предков. Они читали на древнееврейском еженедельные отрывки из Торы, пытаясь понять их смысл, а хахам-наставник давал пояснения к Талмуду.

Мигель любил эти занятия. Он ждал их всю неделю. У него не было возможности читать Тору дома так часто, как ему хотелось бы, он даже пытался посещать занятия рано утром хотя бы один или два раза в неделю. То время, что у него было, он не всегда использовал мудро. Поэтому такие занятия имели двойную ценность. На короткое время он мог забыть о неминуемом наступлении расчетного дня и о том, что купленные сгоряча фьючерсы на бренди только усугубят безнадежность его долгов.

В коридоре синагоги Талмуд-Тора после занятия Мигель остановился со своим другом Исайей Нунесом, чтобы продолжить дебаты по поводу интерпретации особенно трудного грамматического оборота. Нунес в основном торговал с Левантом, но в последнее время занялся импортом португальских вин. Продегустировав перед занятием чересчур много образцов, он спорил на повышенных тонах. Его голос отражался от высоких сводов почти пустой синагоги, когда они медленно шли к выходу.

Нунес был крупным мужчиной, дородным, но не толстым. Ему не было еще тридцати, а он уже завоевал авторитет в области торговли с Левантом. Мигелю нравился молодой торговец, однако есть предел симпатии, которую может испытывать вдовец и почти банкрот к человеку молодому и преуспевающему. Нунесу везло с прибыльными сделками, он делал осторожные инвестиции, получая неприлично высокую прибыль, у него была красивая и покорная жена, родившая ему двоих сыновей. Но невзирая на свой успех, Нунес был не способен получать удовольствие от того, что он делал. Когда он рос, его родственники один за другим попали в руки инквизиции, и его обуяла тревога. Он считал, что его успех — только иллюзия, игры дьявола, цель которых — вселить в него большие надежды, чтобы потом уничтожить их.

Они шли в потемках, так как в общей зале горело лишь несколько свечей. Нунес был увлечен своими разглагольствованиями, половина из которых была полной чушью. Он приводил доводы, менял позицию, извинялся за путаницу и потом требовал, чтобы Мигель с ним соглашался. Вдруг он остановился и согнулся.

— Черт, я сломал палец на ноге! — закричал он. Как большинство евреев из Португалии, он бранился как католик. — Мигель, помоги мне!

Мигель нагнулся, чтобы помочь приятелю.

— Ну, пропойца, и обо что ты умудрился удариться?

— Ни обо что, — прошептал Нунес. — Это уловка. Ты что, не понял?

— Нет.

— Тогда, полагаю, я придумал неплохую уловку.

— Теперь, когда мы выяснили, что ты дурачил меня и никакого пальца на ноге вовсе не ломал, — сказал Мигель тихим голосом, — может быть, объяснишь, для чего ты это сделал?

— О святая Дева Мария, — закричал Нунес, — как больно! Помоги мне, Мигель!

В тусклом свете нескольких свечей Мигель увидел, что Нунес закрыл глаза и сосредоточился.

— В темноте у двери прячется какой-то человек, — сказал Нунес тихо. — Он следит за тобой.

Мигель напрягся. Человек, который прячется в темноте и следит за тобой, не может предвещать ничего хорошего. Не раз случалось так, что разгневанный кредитор похищал его и заточал в какой-нибудь промозглый подвал в таверне, пока он не соглашался послать за причитающимися деньгами или, чаще всего, пока ему не удавалось уговорами вернуться на волю.

Потом ему на ум пришла другая мысль. Эти странные записки, которые ему присылали. "Мне нужны мои деньги". Он почувствовал, как по спине побежали мурашки.

— Ты видел, кто это был? — спросил он Нунеса.

— Я его видел мельком, и, если мне не изменяют глаза, это был Соломон Паридо.

Мигель посмотрел в сторону выхода и увидел фигуру, прячущуюся в темноте.

— Боже правый! Что ему надо?



Поделиться книгой:

На главную
Назад