Помоги проекту - поделись книгой:
Это, пожалуй, было несколько опрометчиво – он пошатнулся, ухватился за спинку кровати, но остался стоять, пережидая слабость и головокружение. В разламывающейся голове билась одна мысль: существовать в таком состоянии невозможно, надо срочно поправить дело, вернуть организму хоть какую-то способность к функционированию…
Антипохмельных средств Колыванов за ненадобностью не держал, оставалась лишь надежда, что в аптечке найдется хоть что-то от головной боли. И он нетвердыми шагами, опираясь на мебель, двинулся в сторону гостиной. Тот факт, что он абсолютно обнажен, Колыванов проигнорировал.
Даже не заметил этого.
Одна бутылка лежала на столе, вторая стояла рядом, полупустая. Третью, валявшуюся на полу кучкой битого стекла, Колыванов поначалу не увидел – заметил, наступив босой ногой на острый, вонзившийся в тут же закровоточившую ступню осколок.
С трудом наклонился, тупо поглядел на поползшую из-под ступни липкую красную лужицу, на останки бутылки с синей этикеткой, от которых поднимался сивушный запах.
То ли от этого запаха, то ли от отвращения к самому себе Колыванова затошнило – он едва справился с сотрясавшими желудок спазмами и заковылял, стараясь наступать лишь на пятку, к настенному шкафчику-аптечке. Выгреб на стол все его содержимое, тяжело плюхнулся на стул рядом; первым делом вьщернул из ранки на ступне застрявший неровный осколок и стал рыться в куче разноцветных упаковок, сразу отложив лейкопластырь…
…Лекарства Колыванов мог позволить себе самые лучшие, сплошь импортные, и сейчас этот факт сыграл с ним дурную шутку – он болел редко, не разбирался в написанных на иностранных языках названиях, а ничего похожего на памятные из прошлой жизни снадобья от мигрени не попадалось. Никаких аскофенов, димедролов и пенталгинов…
Любой его соотечественник, регулярно созерцающий рекламу чудо-лекарств, мгновенно бы сориентировался в этом фармацевтическом бардаке. Да вот беда, немногие интересующие его передачи Колыванов смотрел в записи, с заботливо вырезанными рекламными роликами. А когда у него что-то болело, просил Катю дать что-нибудь «от живота» или «от головы». Дурацкая ситуация: сидеть перед грудой лекарств и не знать, какое так необходимо тебе сейчас…
Он взялся за пластырь и вату, решив для начала продезинфицировать и заклеить ранку на ступне. Однако, странное дело, стер с ноги кровь и обнаружил, что края ранки плотно сошлись, она уже не кровоточит и не болит. Хмыкнул удивленно, но заклеил на всякий случай. Смахнул со стола кучу заграничной ерунды и решительно пододвинул недопитую бутылку. Народ недаром говорит, что клин вышибают клином, а подобное лечат подобным – не может ошибаться наш народ в таком волнующем и близко знакомом предмете…
С утра пролетарское пойло казалось еще гадостнее, долго болталось вверх-вниз по пищеводу, будто раздумывало – лечь ли мирно в желудок, или извергнуться обратно; пришлось торопливо запить водой, все той же артезианской водой. Однако подействовало быстро, боль из головы и из всего тела помаленьку ушла, оставив странное ощущение, что Колыванов весь с ног до головы изнутри наполнен чем-то вязким и полужидким, грозящим при неосторожном движении прорвать оболочку и растечься по полу… Но способность мыслить вернулась, и мысли были крайне гнусные:
Пол холодил босые ступни, все тело наконец почувствовало озноб, и Колыванов отправился в спальню – одеться. Шел гораздо тверже, аккуратно обойдя валявшиеся на полу стекла.
Одежды ни на кровати, ни на полу не было.
Ее вообще нигде не было…
Тяжелый день был сегодня не у одного Колыванова.
Два человека сидели за установленным в просторном кабинете столом напротив друг друга. Молчали, курили, хотя у Капитана табачный дым вызывал уже стойкий рвотный рефлекс.
Помятый, невыспавшийся, он был мало похож на себя вчерашнего – уверенного, жесткого и собранного, одним своим видом гасящего у коллег даже малейшие намеки на панику. Сейчас он позволил выпустить наружу то, что на самом деле чувствовал: мрачную неуверенность и радость – радость от возможности переложить груз ответственности на чужие плечи.
Человек, сидевший напротив, все знал, принимал все решения и, по большому счету, один отвечал за все происходящее в Лаборатории. Свои называли его Генералом – генералом он и был.
Было что-то общее в их глазах – карих у Капитана, васильково-голубых у Генерала. Говорят, в зрачке убитого навсегда остается облик убийцы. Криминалисты утверждают: ерунда. Но, может быть, отчасти верно обратное…
Одеты они тоже были одинаково – в зеленую камуфляжную форму.
Из всех возможных знаков различия у Капитана – лишь эмблема в форме дельтоида, обращенного тупым углом вниз (на фоне вписанного в дельтоид пылающего костра скрещивались два кривых клинка и надпись под ними: «Охрана»).
У Генерала – две обвившие рюмки змеи в углах воротника. Змеи-алкоголички, впрочем, были чистой фикцией, на самом деле вся служба их носителя проходила под другой эмблемой – той самой, сочетающей оборонительное и наступательное холодное оружие.
…Резюме их разговора, изложенное Генералом после долгой паузы, оказалось достаточно неожиданным:
– В общем, все вы сделали правильно. Кроме одного – чересчур раздули проблему. По большому счету ничего катастрофического и непоправимого не произошло, такие накладки бывают в любом большом деле. Сам знаешь, сколько народу гибнет на всяких масштабных учениях: то холостой заряд окажется боевым, то зенитчики вместо цели ее буксировщик собьют, то вообще целый взвод ботулизм от просроченных консервов заработает. А у нас даже жертв пока нет. И оснований для паники тоже нет. Мысль о том, что продался один из тех, кто знает все, – ерунда. Тогда все обставлено было бы по-другому. Просто в одно прекрасное утро не явился бы на службу, к примеру, Эскулап. Исчез бы. Канул бесследно. А через несколько лет из какой-нибудь закордонной лаборатории просочились бы сведения о работах по нашей тематике. Одна же порция 57-го погоды не сделает, даже если и попадет в нужные руки. Без всего нами наработанного, без методик, без других препаратов… В конце концов, у нас четырнадцать лет форы и мы фактически на финишной прямой – никому нас уже не обойти. И толстосумы, мечтающие прожить подольше, будут приползать к нам, именно к нам. На коленках и с толстенными пачками купюр в зубах…
Капитан незаметно вздохнул. Он был не спец в науках, но даже ему казалось, что последние четыре года Лаборатория топчется на месте. Чудодейственные снадобья, грозившие перевернуть и обрушить все медицину вкупе с фармацевтикой, обладали либо крайне избирательным действием, либо чудовищными побочными эффектами.
Капитану было сомнительно, что даже умирающий толстосум выберет продление жизни в образе косматого и кровожадного мутанта. Хотя черт их знает, замораживать себя на пару веков в жидком азоте в надежде на прогресс медицины тоже отдает шизофренией, однако желающие находятся.
Но Капитан не был уверен, что Генералу удастся то, чем он так упорно сейчас занимался, – интенсивные и анонимные контакты с западными фармацевтами. Схема была задумана простая – мы даем сырье, полуфабрикаты, а вы превращаете их в чудо-лекарства, рекламируете и реализуете.
Тут действительно пахнет миллиардными прибылями, и в таких делах никаким партнерам верить нельзя, ни под какие гарантии. Сначала, конечно, те попробуют сами разобраться и синтезировать нужный продукт. Ни хрена у них не получится – нужны ткани живых доноров-объектов.
Потом в дело вступят разведки и всюду проникающая и все вынюхивающая журналистская братия. А это будет уже борьба на два фронта – сохранить тайну от западных партнеров-конкурентов и от собственного начальства, после сумятицы девяносто первого года имеющего, мягко говоря, не совсем полное представление о темах работы Лаборатории.
И как Капитан ни уважал своего начальника, сомнения в исходе этой борьбы оставались. Особенно в свете ЧП с пятьдесят седьмым штаммом. Если джинн вырвется из бутылки, начнется такое…
Ничего из этих мыслей вслух Капитан не сказал. Спросил только:
– А если подтвердится версия о случайной пропаже? И штамм спонтанно сработает? Что будем делать?
– Сначала пусть подтвердится, – холодно ответил Генерал. – А что делать, ты и сам знаешь. Выследим тварь или тварей и уничтожим. Не впервой.
Да уж, не впервой… Даже на пустынном Полигоне за эти уничтожения пришлось платить многими жизнями, а что начнется в густонаселенных местах, лучше не думать… Генерал, похоже, и не думает. Заранее планирует неизбежные потери с безразличием полководца, посылающего на смерть полки и батальоны…
Что же, может, это и правильнее, чем впадать в истерию, как Доктор…
– Значит, так, – стал закруглять разговор Генерал. – Сейчас возвращаешься, на все запланированные мероприятия даю добро. Начни с Вивария, если кто станет копать – там шансов засветиться куда больше. Постарайся все, что можно, отработать побыстрее. Возможно, на днях предстоит командировка.
– Куда? – не удержался от недоуменного вопроса Капитан, хотя жизнь давно отучила от излишнего любопытства. Но командировка в такой момент…
– В Голландию. Они там, похоже, не поняли, с кем имеют дело. Считают нас не то изобретателями-одиночками, полусумасшедшими гениями, не то подыхающими с голоду российскими учеными, готовыми продать все что угодно за пару тысяч зеленых. И относятся соответственно, хотят хапнуть все, сразу и почти бесплатно. Сам понимаешь, что представляться по полной форме нельзя… Поэтому проведешь инсценировку. Создашь впечатление, что мы серьезные люди из криминального мира, получившие доступ к дорогостоящим секретам и задешево их отдавать не желающие. И шутки шутить с нами опасно. Демонстрация должна быть бескровной, но эффектной. К примеру, взорвать пару «мерседесов» наших потенциальных партнеров. Без седоков, разумеется… Они там в своем сытом и сонном болоте к таким вещам не привыкли, должно хорошо подействовать…
– Оборудование для демонстрации тащить через границу?
– Не стоит, да и времени нет надежный провоз подготовить… Возьмешь с собой Деточкина. Он тебе из подручных материалов хоть ядерный заряд сварганит…
Вот так. Деточкин сварганит, это точно, из чего угодно – из порошковой краски, из цветочного удобрения, из модельки радиуправляемой… Но командировка, ясное дело, предстоит не «возможно», а совершенно точно. Генерал все продумал и просчитал и менять свои планы из-за пропажи 57-го не намерен.
Лишь бы он спланировал все так же безошибочно для пропавшего контейнера. Генерал словно прочитал его мысли:
– Поезжай спокойно. За 57-й не волнуйся – все что можно я сделаю. Был в семьдесят восьмом году на «Векторе» под Новосибирском точно такой случай. А тогда даже название «Вектор» употреблять нельзя было, не говоря уже о профиле их работ. Это сейчас журналисты в спецхранилища лазают и телезрителей видом колб с чумой и оспой пугают… А тогда приходилось искать, ничего не объясняя девяносто семи процентам ищущих. И ничего, нашли. Так что опыт есть, не беспокойся…
Капитан и рад бы был не беспокоиться.
Не получалось.
Глава VI
Исчезла не только одежда – заодно бесследно сгинули кроссовки, в которых Колыванов был вчера вечером. В общем-то ерунда, мог от такой дозы начать раздеваться где угодно: хоть в гараже, хоть наверху, в круглом помещении декоративной башенки, – раздеться и напрочь забыть про это. Да и шмотки были не ахти, так, по большому счету дачная спецодежда, и ничего особо ценного в карманах не было…
Хуже, что пропал «ролекс» с руки – и утративший чувство времени Колыванов не мог даже приблизительно определить, который час.
А маятниковый раритет в спальне, куда он вернулся, вообще показывал что-то несуразное – половину третьего. И еще была тут какая-то странность… Ага! Вот оно что… Колыванов опустился на незастеленную кровать, он уже оделся в найденные в шкафу джинсы и растянутую бесформенную футболку, носков пока не нашел, но сейчас было не до них…
…На резной боковой поверхности старинных часов, обращенной к кровати, играл на свирели бородатый, рогатый и козлоногий некто – не то дьявол, не то греческий сатир. А может, и фавн, кто их там разберет…
Этот деревянный барельеф был первым, что видел Колыванов, просыпаясь на даче; он знал наизусть каждую деталь композиции – и вот сейчас она изменилась. Свирель козлоног по-прежнему держал в руке, но губы ее уже не касались – голову фавн повернул назад, смотрел издевательски на Колыванова и ухмылялся полуоткрытым ртом с торчащими длинными зубами. Здравствуй, белая горячка… Кому-то видятся зеленые чертики, а у нас вот оживают деревянные… Но это тоже весело.
Он протянул руку, приблизил ее к сатиру, но несколько секунд не решался дотронуться до темного дерева пальцами.
Все-таки прикоснулся – дерево как дерево, гладкое и приятное на ощупь, кажется даже чуть теплым… Крепко зажмурил глаза и резко помотал головой, тут же пожалев об этом движении; снова открыл – в наглой ухмылке дьявола-галлюцинации ничего не изменилось. И в положении рогатой головы тоже. Ладно, пускай это будет дежа-вю. Самое обыкновенное дежа-вю. Алкогольное…
А фавн всегда именно так и сидел…
Кстати, а где же Саша? Колыванов прошел наверх, в его комнату: кровать разобрана, на столе чехол от плеера и пустой футляр от кассеты. Децл. Звучит как диагноз, подумал Колыванов: децл головного мозга…
Подумал и сам удивился – народная терапия лечила без осечек, жизнь на глазах вливалась в тело и в мозг, только что умиравшие, вот и способность шутить вернулась… Рядом на столе тикает будильник, поставленный на шесть утра, одежды и удочки нет… Но сколько же сейчас времени, неплохо бы узнать… Тьфу, черт…
Колыванов хлопнул себя по лбу и вернулся от двери к столу, взял в руки будильник. Будильник показывал без четверти три. Однако… Судя по всему, сегодняшний карасиный клев достоин Книги рекордов Гиннесса…
Он спустился в гостиную. Спустился и застыл соляным столбом, прикованный к месту небывалым и странным зрелищем: это была не его гостиная, это было совершенно чужое и незнакомое помещение.
Колыванову стало страшно.
Прислонившись спиной к резному деревянному столбику лестницы, он выхватывал взглядом отдельные предметы обстановки: вот стол, широкий, на большую компанию стол, – сделан по собственному чертежу, дерево слегка обожжено паяльной лампой и покрыто лаком; вот такие же стулья – массивные, с высокими резными спинками… Вот тупо пялится со стены широко раскинувшая рога голова лося, подвернувшегося под пулю Колыванова на облавной охоте…
Все было напрасно.
Голову, стол, стулья, да и остальные предметы он узнавал – с трудом, но узнавал, – а все вместе было чужое.
Прижав ладони к вискам, глядя под ноги, только под ноги, ни взгляда по сторонам, он пошел к полуоткрытой входной двери, твердя как заклинание, как бессмысленный детский стишок: дежа-вю, дежа-вю, дежа-вю…
Но это было не дежа-вю.
Все рушилось к чертям. Пятнадцать лет работы, пятнадцать долгих и тяжких лет – а последние восемь из них вообще были постоянной эквилибристикой на лезвии ножа, – все шло псу под хвост. Даже не псу, а объекту.
А из-за чего?
Банальная российская расхлябанность. Бездарность помощников, заменить которых нет никакой возможности – даже уволить никого нельзя, из узкого кружка посвященных всегда было два пути: один к победе – тихой, без фанфар, литавр и публичных вручений наград и премий, – но имеющей свою цену в твердой валюте. Немалую цену.
Второй путь – в Виварий, в клетку с серебряными прутьями.
Теперь появился и третий вариант. Какое там, появилась целая куча вариантов… Во-первых, скандал может получить широкую огласку, проныры-щелкоперы не знают никакого удержу, за спиной у них стоят медийные концерны и холдинги, не привыкшие считать деньги в погоне за сенсациями. И кто-то из знающих может предпочесть синицу в руках…
Даже если быстро ликвидировать источник утечки, джинна обратно в бутылку уже не загонишь… Это будет конец всему, более идеального козла отпущения, чем Генерал, трудно и придумать…
Во-вторых, бомба может взорваться неслышно, все останется за стенами пары родственных организаций. Вполне вероятная возможность, если вдуматься… Толковые головы в Конторе остались, достаточно дать только ниточку…
Самое поганое, что бумаги при достаточно развитой бюрократии начинают вести самостоятельную псевдожизнь: размножаются не то делением, не то почкованием, мигрируют порой весьма загадочными путями… И как ни старался Генерал уничтожить всякое упоминание о работах на приказавшем долго жить Полигоне, не было никакой уверенности, что где-то не лежат документы, избегнувшие массовых аутодафе девяносто первого года.
Если их прочтут и выяснят, какую тему он втихую приватизировал в сумятице реорганизаций, переименований и дроблений Конторы, финал ясен: естественная и внезапная смерть от инфаркта или в автокатастрофе. Портрет в черной рамочке при входе в Лабораторию, и у «Проекта-W» появится новый куратор.
Подавляющее большинство сотрудников, надо думать, и не поймет, что произошло, – будут работать, как работали, каждый над своим кусочком проблемы, не складывающимся в цельную картину… А те, кто поймет, такие как Капитан, тоже не заживутся…
Генерал медленно протянул руку и снял трубку с телефона. Подержал несколько секунд и осторожно положил обратно.
В Конторе были два человека, сидевшие выше его и знавшие, чем занимается Лаборатория. Знавшие, разумеется, неофициально. Визирующие липовые планы и отчеты по относительно безобидным исследованиям – но всегда готовые принять участие в дележе дивидендов, кои должна была принести главная, скрытая от всех тема.
В их негласно определенные обязанности входило прикрытие Генерала и Лаборатории в случае возможных неприятностей. Весь вопрос в том, сочтут ли они неприятностью исчезновение биологической бомбы средней мощности? Или посчитают это за катастрофу, после которой легче и проще плюнуть на возможные прибыли и списать в расход и Генерала, и всю его затею?
Стоп, сказал себе Генерал. Я заразился от этих паникеров… Зачем во всех построениях исходить из того, что бомба непременно взорвется? Ведь может, может проклятый контейнер с 57-м кануть тихо и бесследно, как пятак, выпавший в прореху кармана… Или, на худой конец, появятся один-два объекта, которых можно будет без огласки ликвидировать и забрать трупы для исследования в Лабораторию…
Нет, этот вариант слишком хорош, чтобы рассчитывать дальнейшие действия, исходя из него… И все же он единственный, дающий неплохие шансы.
Итак: составленный много лет назад именно на такой случай план мероприятий в действие не приводить; при осложнениях задействовать старших коллег-нахлебников втемную, ни в коем случае не открывая весь расклад. Привлечь на самом раннем этапе – так, чтобы увязли как можно глубже, чтобы дрались за проект в полную силу, чтобы боялись потерять все…
А на самый крайний случай подготовить безопасную дорожку для отхода… Экс-специалисты тайных войн живут порой за бугром не так уж и плохо, мемуары пописывают… Если их не найдут и не уничтожат… Не об этом, конечно, мечталось, но…
Он открыл тощую синюю папку, освободил зажим. Покрытые густой машинописью листки – секретный план оперативных мероприятий с привлечением всех возможных служб – исчезали в тихо жужжащей бумагорезке.
Генерал смотрел на растущую кучку бумажной лапши и думал, что время планов прошло, что придется отвечать на подкидываемые жизнью проблемы сплошными импровизациями.
Экспромты и импровизации он ненавидел.
На самом деле день не был пасмурным, лишь показался таким проснувшемуся Колыванову – солнце, клонясь к закату, светило с другой стороны дома. И сейчас резануло по глазам, привыкшим к полумраку гостиной.
Вышедший на крыльцо Колыванов зажмурился и вполголоса взвыл. Черт, почти как на родине, в Волгоградской области, в знойном и прокаленном июле… И жажда точно такая же… Он дернулся было назад – надеть солнцезащитные очки, но тут же передумал затевать еще одни поиски. И двинулся к пруду, не глядя по сторонам и ничего не замечая вокруг в слепящем глаза сиянии.
Вообще со зрением Колыванова творилось нечто странное, многого он сегодня не видел – ни липких глинистых следов на крыльце и полу гостиной, ни валявшейся чуть в стороне от крыльца собственной джинсовой рубашки (точнее, рваных клочьев, в которые она превратилась), ни своих грязных и исцарапанных босых ног.
Или не хотел видеть.
Или не мог.
А солнце, кстати, ничем о Сахаре или Каракумах и не напоминало – нежаркое ласковое майское солнце, светящее сквозь легкую дымку-марево…
Колыванов брел медленно, опустив взгляд, прикрывая лицо ладонью. Яркий блеск под ногами заставил нагнуться – надо же, часы… Только несколько секунд спустя понял, что это его «ролекс». Или все же чужой? Перевернул тыльной стороной, долго всматривался в дарственную надпись – буквы упорно не складывались в слова, словно за одну ночь он напрочь позабыл грамоту… Металлический браслет, по уверениям рекламы – не способный порваться ни в какой ситуации, лопнул-таки пополам – Колыванов, не обратив на это внимания, равнодушно сунул «ролекс» в неглубокий задний карман. Часы тут же выпали, незамеченные, – было не до них.
Приступ повторялся…
Глава VII
На этот раз болели не только зубы, отдавая толчками в голову, хотя и началось опять с челюстей. Все кости: руки, ноги, позвоночник, ребра пронзило крайне неприятное ощущение – словно их вытягивали на дыбе. На дыбе, понятно, ему висеть не приходилось, но сломанная в десятом классе нога Колыванова, помнится, испытывала на вытяжке как раз такие ощущения.
Вернуться, скорее вернуться к проверенному лекарству – он уже развернулся и поспешил обратно к дому, но тут же остановился, донельзя удивленный – боль была какая-то не такая.
Неправильная.
Поделиться книгой: