Выкуп

Даниэла Стил

Выкуп

Хоть ласкова вода,

но точит твердый камень...

Так и любовь

при нежности своей

Мощнее грубой силы.

Герман Гессе

Глава 1

Питер Мэтью Морган стоял у конторки и собирал свои вещи: бумажник с четырьмя сотнями долларов, снятыми с его личного счета, и документы об освобождении, которые ему предстояло взять с собой, чтобы вручить их уполномоченному службы условного досрочного освобождения. На нем была надета выданная ему казенная одежда: джинсы, белая тенниска, грубая хлопчатобумажная рубаха поверх нее, кроссовки и белые носки. Все это не шло ни в какое сравнение с одеждой, которая была на нем, когда он пришел сюда. В калифорнийской тюрьме Пеликан-Бей он пробыл четыре года и три месяца, то есть минимальный период от срока, к которому его приговорили. Однако за первое правонарушение это был весьма внушительный срок тюремного заключения. Его схватили, когда при нем было чрезмерно большое количество кокаина, а это преследовалось в уголовном порядке. Его судили судом присяжных и приговорили к тюремному заключению с отбыванием срока в калифорнийской тюрьме Пеликан-Бей.

Поначалу он продавал наркотики только друзьям. Это позволяло ему удовлетворять незаметно развившуюся у него привычку, а также все его финансовые потребности, а одно время даже потребности его семьи. Перед тем как его схватили, он за шесть месяцев сделал около миллиона долларов, но даже этих весьма значительных сумм не хватило, чтобы заткнуть брешь, сквозь которую утекали деньги: наркотики, ненадежные инвестиции, краткосрочные сделки с ценными бумагами, совершаемые без надлежащего покрытия, огромные риски, не охваченные страхованием. Некоторое время он работал биржевым маклером, но попался на махинациях с ценными бумагами. Однако в тот раз ущерб сочли недостаточно серьезным для судебного преследования, и его не арестовали.

Жил он явно не по средствам, и это приобрело масштабы, граничащие с безумием. Он общался с самыми неподходящими людьми и так пристрастился к наркотикам, что его дилеру, для того чтобы хоть как-то взыскать с него долг, пришлось самому заняться сбытом. Открылись также случаи подделки чеков и незаконного присвоения денег, но ему снова повезло. Поскольку его все равно арестовали за торговлю кокаином, его тогдашний работодатель решил не выдвигать против него обвинений. Это не имело смысла. Сколько бы денег он ни присвоил, их уже не было. Судя по всему, деньги это были немалые, но от них давно ничего не осталось и он не смог бы возместить присвоенные суммы. И работодатель пожалел его. Питер умел быть обаятельным и знал, как понравиться людям.

Питер Морган олицетворял собой образ славного парня, который сбился с пути. В какой-то момент он свернул с правильной дороги, выбрав кривые, окольные пути, и упустил таким образом все открывавшиеся перед ним блестящие возможности. Но больше, чем Питера, его друзья и коллеги по работе жалели его жену и детишек, ставших жертвами его сумасбродных прожектов и ошибочных расчетов. Однако каждый, кто его знал, считал, что в глубине души Питер Морган был славным парнем. Трудно было сказать, когда и что именно в его жизни пошло наперекосяк. И откровенно говоря, это коснулось многого, причем уже давно.

Отец Питера, который умер, когда мальчонке было три года, происходил из известной семьи, относящейся к сливкам нью-йоркского общества. Состояние семьи сокращалось из года в год, а его мать умудрилась промотать даже то, что оставил отец, задолго до того, как Питер вырос. Вскоре после смерти отца она снова вышла замуж за одного молодого представителя высшего общества. Он был наследником известной банкирской семьи и очень заботился о Питере, а также его сестре и брате, воспитывал их, окружал любовью, посылал учиться в лучшие частные школы, как и двоих единоутробных братьев Питера, родившихся от этого брака. Семья производила впечатление крепкой и, конечно, хорошо обеспеченной, хотя его мать постепенно пристрастившись к алкоголю, попала в конце концов в больницу, где и умерла, оставив Питера и его родных брата и сестру практически сиротами. Его отчим, который так и не усыновил их официально, через год после смерти матери Питера женился вновь. Его новая жена считала, что у мужа нет никаких причин обременять себя – ни в финансовом, ни в других отношениях – заботами о троих детях, которые даже не были его родными. Она была готова заботиться о его собственных ребятишках, хотя даже их предпочла отправить в школу-интернат. Но она не желала иметь никакого дела с тремя детьми, появившимися у него в семье вместе с матерью Питера. После этого отчим Питера ограничил свои обязанности перед ними оплатой школы-интерната, а потом колледжа и весьма скромным пособием на карманные расходы, объяснив при этом с некоторой застенчивостью, что больше не сможет предоставлять им ни приюта в своем доме, ни дополнительных финансовых средств.

После этого Питер проводил каникулы либо в школе, либо в доме своих друзей, если удавалось очаровать их настолько, что они приглашали его к себе на каникулы. А очаровывать он умел. После смерти матери Питер научился изворачиваться и всеми правдами и неправдами добывать себе средства к жизни. Это было все, что он умел, и это умение его не подводило. В те годы его окружали любовью и баловали чем-нибудь вкусненьким только родители его друзей.

Когда он жил у товарищей во время каникул, там частенько что-нибудь происходило: пропадали деньги, загадочным образом исчезали теннисные ракетки, пропажа которых обнаруживалась после его отъезда. Одежда, которую он брал «поносить», не возвращалась. Однажды бесследно исчезли золотые часы, и в результате была уволена рыдавшая горничная. Как обнаружилось позднее, Питер с ней спал. В то время ему было шестнадцать лет, и на деньги, вырученные от продажи часов, украсть которые для него он уговорил горничную, он прожил целых шесть месяцев. Питер постоянно был озабочен одним: как раздобыть достаточно денег для удовлетворения своих потребностей. И старался вовсю. Он был таким добрым, вежливым и таким приятным в общении, что никогда не попадал под подозрение, если случалось что-нибудь неприятное. Никому и в голову не приходило заподозрить такого мальчика, как он, в каком-нибудь неблаговидном поступке.

Однажды школьный психолог высказал предположение, что у Питера наблюдаются социопатические тенденции, но в этом усомнился даже директор школы. Психолог разумно предположил, что под внешним обаянием у него скрывается, по-видимому, неспособность отдавать себе отчет в своих поступках, то есть что у него меньше совести, чем следовало бы иметь. Но поскольку его обаяние делало его невероятно привлекательным, трудно было понять, каким на самом деле являлся Питер под этой внешней оболочкой. Благодаря обаянию, сообразительности и приятной внешности ему удавалось держаться на плаву, хотя в его жизни не раз возникали сложные ситуации. Ему было не на кого надеяться, кроме самого себя, и это его в глубине души сильно задевало. Смерть его родителей, отдаление от него отчима, почти совсем переставшего давать ему деньги на карманные расходы, тот факт, что он больше не виделся со своими родными братом и сестрой с тех пор, как их отослали учиться в разные школы-интернаты на Восточном побережье, – все это оставило в нем свой след. А позднее, когда он уже учился в колледже, его юной, уже израненной душе нанесло удар известие о том, что утонула его восемнадцатилетняя сестра. Он редко говорил о своих переживаниях и казался уравновешенным, благожелательным и оптимистичным парнем, который мог очаровать и частенько очаровывал почти любого. Жизнь у него была совсем не легкой, хотя, глядя на него, об этом было трудно догадаться. Страдания, через которые ему пришлось пройти, не оставили на нем видимых отметин. Шрамы находились глубже и были надежно спрятаны.

Женщины слетались к нему как мухи на мед. Мужчины считали его компанейским парнем. Позднее друзья вспоминали, что в колледже он много пил, однако никогда не утрачивал контроль над собой. По крайней мере этого не было заметно.

Питер Морган всегда следил за собой. И всегда имел какой-нибудь план. Его отчим сдержал обещание и помог ему получить право на стипендию для обучения в Гарвардской школе бизнеса, которую он успешно закончил. Теперь, не считая тонкого ума, привлекательной внешности и некоторых ценных связей, которые он завел, обучаясь в престижных школах, у него в руках оказалось все необходимое для дальнейшего продвижения. Казалось, можно было с абсолютной уверенностью сказать, что он пойдет далеко. Никто не сомневался в том, что Питер Морган добьется успеха. Он был настоящим финансовым гением – или по крайней мере так казалось, – и у него было великое множество идей.

После окончания школы бизнеса он получил работу на Уолл-стрит в одной брокерской фирме, а два года спустя начались неприятности: он нарушил какие-то правила, подделал какие-то счета, «позаимствовал» немного денег. Дело чуть было не обернулось для него плохо, но потом он, как всегда, приземлился, словно кошка на все четыре лапы. Стал работать в инвестиционно-банковской фирме и на короткое время превратился, казалось, в «золотого мальчика» Уолл-стрит. У него было все, что требовалось для того, чтобы добиться успеха в жизни, кроме семьи и совести. У Питера всегда был наготове замысел как можно скорее выйти на финишную прямую. Еще в детстве он понял, что жизнь может рухнуть в любой момент и что он должен сам позаботиться о себе. Какие-то удачи если и случаются, то крайне редко. Их надо делать своими руками.

В двадцать девять лет он женился на Джанет, потрясающе красивой молодой девушке, только что начавшей появляться в свете, которая была дочерью главы той самой фирмы, в которой он работал. Два года спустя у них уже росли две очаровательные дочурки. Все было великолепно: он любил жену и обожал своих дочерей. Наконец-то его жизнь лежала перед ним, словно длинная гладкая дорога. Но тут по какой-то совершенно непостижимой причине вдруг все изменилось. Он только и говорил о том, как сделать много денег, был одержим этой идеей и хотел осуществить ее во что бы то ни стало. Некоторые считали, что он просто забавляется, потому что для него и так не составляет никакого труда иметь деньги. Он играл по-крупному, стал жаден, и жизнь мало-помалу ускользала из-под его контроля. В конце концов его старая привычка выбирать самый короткий путь к цели и брать то, что ему нужно, победила. Он принялся «срезать углы», заключать сомнительные сделки – правда, не в таких масштабах, чтобы за это можно было уволить, но его тесть и с этим не хотел мириться. Питер словно несся по скоростному треку, в конце которого его поджидала беда.

У Питера состоялось несколько серьезных разговоров с тестем во время прогулок по территории поместья родителей его жены в Коннектикуте, и отцу Джанет показалось, что ему удалось убедить Питера в том, что без труда не вытащишь и рыбку из пруда и что успеха можно добиться только ценой собственных усилий. Он предупредил зятя, что сомнительные сделки, которые тот заключал, и источники, которыми пользовался, когда-нибудь напомнят о себе. Возможно, даже очень скоро. Он прочел ему целую лекцию о том, как важно честно вести дела, и был уверен, что Питер примет его слова во внимание. По правде говоря, Питер ему нравился. Однако добился тесть лишь одного: Питер еще острее ощутил желание как можно скорее разбогатеть.

В тридцать один год Питер «ради баловства» приобщился к наркотикам. «Никакого вреда от них нет, – утверждал он, – все их принимают, и от этого все вокруг становится более забавным и увлекательным». Джанет это тревожило не на шутку. К тридцати двум годам Питер Морган оказался в большой беде, утратив контроль над своим пагубным пристрастием, хотя и не желал признаться в этом. Он начал запускать руку в деньги, принадлежащие жене, пока его тесть не перекрыл ему путь к этому источнику. Год спустя его попросили уйти из фирмы, а его жена, опустошенная и травмированная всем, что пришлось пережить по вине Питера, переехала к своим родителям. Он никогда не обижал ее, но был постоянно «под кайфом» и больше не мог управлять собой. Именно тогда ее отец обнаружил, что Питер влез в долги, что он «незаметно» воровал деньги у фирмы, но, учитывая их отношения с ним и то, что они с Джанет могли оказаться в неудобном положении, отец оплатил его долги. Питер согласился предоставить Джанет полную опеку над дочерьми, которым к тому времени было два и три года. Потом он утратил свое право на посещение дочерей после истории с большим количеством кокаина, припрятанным на яхте у берегов Ист-Хэмптона, в которой были замешаны он и три женщины. Дети в то время находились у него. Нянюшка позвонила Джанет по мобильному телефону, и Джанет пригрозила, что пожалуется на него береговой охране. Он высадил нянюшку и девочек с яхты, и Джанет больше не позволила ему видеться с дочерьми. Но к тому времени у него возникли другие проблемы. Он занял огромные суммы, чтобы удовлетворить свою тягу к наркотикам, и потерял деньги, которые вложил в очень рискованную операцию на рынке сырьевых товаров. После этого, какие бы поручительства он ни предоставлял и как бы умен и образован ни был, получить работу он не мог. И подобно своей матери, перед тем как она умерла, он покатился по наклонной плоскости. Он не только остался без денег, он стал наркоманом.

Через два года после того, как его оставила Джанет, он попытался получить работу в одной известной фирме, занимающейся спекулятивным капиталом в Сан-Франциско, и получил от ворот поворот. Поскольку Питер все равно находился в Сан-Франциско, он занялся вместо этого сбытом кокаина. Когда его арестовали, обнаружив при нем большое количество наркотика, который он намеревался продать, ему было тридцать пять лет и его преследовала целая толпа кредиторов за давно просроченные долги. Продав этот кокаин, он мог бы сделать целое состояние, но его долги на момент ареста в пять раз превышали эту огромную сумму. Более того, у него были ужасающие долги некоторым очень опасным людям. Как говорили некоторые знавшие его люди, услышав эту историю, у него было все, а он умудрился променять это на билет к праотцам. Когда его арестовали, он был должен целое состояние, его могли убить дилеры, продававшие ему кокаин, а также люди, оставшиеся в тени, которые их финансировали. Он не расплатился ни с кем. У него не было денег. Чаще всего в подобных случаях, когда такие люди попадали в тюрьму, их долги если даже не прощались, то списывались. В самых страшных случаях их убивали за долги в тюрьме. Или, если повезет, их прощали. Питер надеялся, что его простят.

Когда Питер Морган попал в тюрьму, он не видел дочерей уже два года и едва ли мог надеяться, что когда-нибудь увидит их снова. Пока шло судебное заседание, он сидел с каменным лицом, а когда ему предоставили слово, говорил разумно и был полон раскаяния. Его адвокат пытался добиться для него условного освобождения. Но судья был человеком опытным. Ему и раньше встречались, хотя и не часто, люди, подобные Питеру, но ни у одного из них не было такого количества упущенных возможностей. Он видел Питера насквозь, и то, что он видел, вызывало в нем тревогу. Казалось, внешность Питера не соответствует его поступкам. Заученные фразы о раскаянии судью не обманули. Питер говорил без запинки, но неискренне. И когда присяжные заседатели признали его виновным, судья приговорил его к семи годам тюремного заключения и направил его в Кресент-Сити, в тюрьму Пеликан-Бей максимально строгого режима, в которой содержалось 3300 самых опасных преступников во всей пенитенциарной системе Калифорнии. Она была расположена в трехстах семидесяти милях к северу от Сан-Франциско и в одиннадцати милях от границы штата Орегон. Питеру приговор показался необоснованно суровым, как будто речь шла не о нем.

На день своего освобождения Питер отсидел в тюрьме четыре года и три месяца. Он избавился от наркотической зависимости, не совался в чужие дела, работал в конторе надзирателя главным образом с компьютерами и не имел ни единого дисциплинарного взыскания или замечания за все четыре года. А надзиратель, у которого он работал, был абсолютно убежден в его искреннем раскаянии. Каждому, кто его знал, было ясно, что Питер не имеет намерения снова попасть в беду. Он получил хороший урок. Членам совета по условно-досрочному освобождению он также сказал, что его единственное желание – снова увидеть своих дочерей и быть им таким отцом, каким они стали бы со временем гордиться. Его слова звучали так, будто последние шесть или семь лет его жизни были досадной помаркой на его чистой, как стеклышко, жизни, которую он в дальнейшем намерен поддерживать в идеальной чистоте. Казалось, он сам верил в это. И ему поверили все.

Его освободили при первой законной возможности. В течение года он должен был оставаться в северной Калифорнии и находиться под наблюдением уполномоченного службы условного освобождения в Сан-Франциско. Он предполагал жить в общежитии, пока не найдет работу, и сказал членам совета, что он человек негордый и готов взяться за любое дело, пусть даже это будет физический труд, лишь бы все было честно. Но никто всерьез и не сомневался в том, что Питер Морган найдет работу. Правда, он совершил ряд колоссальных ошибок, но даже после четырех лет пребывания в Пеликан-Бей он производил впечатление умного, славного парня, каким и был на самом деле. Его доброжелатели, в том числе и тюремный надзиратель, надеялись, что, если ему чуть-чуть повезет, он найдет для себя правильную нишу и будет вести достойную жизнь. У него было все, что для этого требовалось. Теперь ему нужен был только шанс. И все они надеялись, что, выйдя на свободу, он его получит. Питер всегда нравился людям, и они желали ему добра. Тюремный надзиратель лично вышел попрощаться с ним и пожал ему руку. Как-никак Питер проработал исключительно на него целых четыре года.

– Не теряй с нами связь, – сказал надзиратель с доброй улыбкой.

За последние два года он приглашал Питера к себе домой на Рождество, чтобы он провел праздник вместе с его женой и четырьмя сыновьями-тинейджерами, и Питер проявил себя с наилучшей стороны. Умный, добродушный, забавный, он очень понравился всем четверым мальчишкам. Он умел расположить к себе людей – как молодых, так и старых. Он даже уговорил одного из них подать заявление на предоставление стипендии для обучения в Гарварде. И этой весной мальчик был принят. Надзиратель чувствовал себя как бы в долгу перед Питером, а Питер искренне привязался к надзирателю и его семейству и был благодарен им за проявленную доброту.

– Весь следующий год я буду жить в Сан-Франциско, – сказал Питер. – Я лишь надеюсь, что мне вскоре разрешат съездить на восток, чтобы навестить моих девочек.

У него даже не было их фотографий за последние четыре года, и он не видел их уже пять лет. Изабель и Хизер было теперь соответственно восемь и девять лет, хотя в его воспоминаниях они все еще оставались совсем малышками. Джанет давно запретила ему поддерживать с ними контакт, причем ее родители одобрили это решение. Отчим Питера, когда-то оплачивавший его обучение, давно умер. Его родной брат исчез много лет назад. У Питера Моргана не осталось никого и ничего. У него было четыреста долларов в бумажнике, был уполномоченный службы условного освобождения в Сан-Франциско, была койка в общежитии в районе Миссии, населенном преимущественно испанцами, которое размещалось в некогда красивом, а теперь сильно обветшалом здании. С той частью здания, где проживал Питер, время обошлось особенно беспощадно. Имеющихся денег ему хватит ненадолго, а он за четыре года даже не имел возможности даже прилично подстричься. Единственное, что у него осталось в этом мире, – это горстка знакомых в Кремниевой долине, работающих в областях высоких технологий и спекулятивного капитала, да еще нескольких наркодилеров, с которыми он был некогда связан и от которых твердо решил держаться подальше.

У него практически не было никаких перспектив. Он собирался позвонить некоторым людям, когда будет в городе, но понимал, что ему, вполне возможно, придется работать мойщиком посуды или истопником, хотя это было маловероятно, потому что он как-никак был выпускником Гарвардской школы бизнеса. На худой конец он может поискать кого-нибудь из старых школьных друзей, которые, возможно, не знали, что он угодил в тюрьму. Однако он не обольщался мыслью о том, что все это будет легко и просто. Ему было тридцать девять лет, и как бы он это ни объяснял, а последние четыре года – пробел в его резюме. Ему предстояло преодолеть трудный участок жизненного пути, но он был здоров, крепок, свободен от наркотической зависимости, умен и все еще невероятно хорош собой. Должно же в конце концов случиться с ним что-нибудь хорошее. В этом он, как и его тюремный надзиратель, был уверен.

– Позвони нам, – снова сказал надзиратель. Он впервые так сильно привязался к осужденному, который на него работал. Но ведь и люди в Пеликан-Бей, с которыми ему приходилось иметь дело, не шли ни в какое сравнение с Питером Морганом.

Тюрьма Пеликан-Бей была предназначена для содержания самых отъявленных преступников, которых раньше отправляли в Сан-Квентин. Большинство заключенных содержались в одиночных камерах. Сама тюрьма отличалась высокой степенью механизации и компьютеризации, что позволяло содержать здесь самых опасных преступников в стране. Тюремный надзиратель сразу же заприметил Питера и понял, что ему здесь не место. Только из-за огромного количества наркотиков, обнаруженных при нем, и больших сумм денег, связанных с этим, он оказался здесь. Если бы не столь серьезные обвинения, его вполне могли бы направить в какое-нибудь пенитенциарное заведение с облегченным режимом содержания. Он не помышлял о побеге, не хулиганил и никогда не участвовал ни в одной разборке за все время своего пребывания в тюрьме. Он был на редкость вежлив и корректен. Те немногие, с кем он общался за эти годы, относились к нему с уважением. Его близкие отношения с тюремным надзирателем делали его священным и неприкосновенным, и его не трогали. Он не был замечен ни в каких связях с бандами, группировками, известными своей жестокостью, или с какими-нибудь несогласными. Он не совал нос в чужие дела. И судя по всему, четыре года пребывания в Пеликан-Бей не оставили на нем видимых отметин. В тюрьме он много читал, особенно литературы по правовым и финансовым вопросам, проводил уйму времени в библиотеке и неустанно работал на тюремного надзирателя.

Надзиратель лично написал ему блестящую характеристику для совета по условно-досрочному освобождению. В его понимании это был типичный случай, когда молодой человек сбивается с дороги, и он считал, что теперь ему нужно лишь предоставить возможность выйти на правильный путь. Надзиратель был уверен в том, что ему это удастся сделать. Он надеялся, что в недалеком будущем получит добрые вести о Питере и от самого Питера. В тридцать девять лет у Питера впереди была еще целая жизнь, а в багаже он имел блестящее образование. Можно было надеяться, что ошибки прошлого послужат ему ценным уроком.

Питер и надзиратель еще обменивались рукопожатиями, когда из подъехавшего фургончика выскочили репортер и фотограф местной газеты и направились к конторке, где Питер только что получил свой бумажник. В этот момент там стоял другой заключенный, подписывавший документы об освобождении. Они обменялись с Питером взглядами и кивнули друг другу. Питер его знал – его все знали. Время от времени они встречались в спортивном зале или в коридоре, а за последние два года он частенько наведывался в контору надзирателя. Он многие годы безуспешно добивался помилования и был известен как чрезвычайно смекалистый неофициальный юрист, услугами которого пользовалась вся тюрьма. Его звали Карлтон Уотерс. Ему был сорок один год, из которых двадцать четыре он отсидел в тюрьме за убийство. Он практически вырос в тюрьме.

Карлтон Уотерс был осужден за убийство соседа и его жены и неудавшуюся попытку убийства двоих их детишек. В то время ему было семнадцать лет, а соучастником этого преступления был двадцатишестилетний, отсидевший в тюрьме парень, который стал его другом. Они вторглись в жилище своих жертв и украли двести долларов. Партнер Уотерса по преступлению был давно казнен, а сам Уотерс продолжал утверждать, что не убивал, а всего лишь присутствовал при этом. Он ни разу не отклонился от своих показаний и всегда утверждал, что невиновен и что вошел с приятелем в дом жертв, не имея понятия о том, что у того на уме. Все произошло очень быстро и неожиданно, а дети были слишком малы, чтобы подтвердить или опровергнуть его слова. Так что можно было не опасаться, что они смогут их опознать, а поэтому их всего лишь зверски избили, но оставили в живых. Оба преступника были пьяны, а Уотерс пытался доказать, что во время убийства он отключился и ничего не помнит.

Присяжные заседатели не поверили этой истории, и его, несмотря на возраст, судили как взрослого, признали виновным, и он утратил право на подачу прошения о помиловании. Большую часть своей жизни он провел в тюрьме – сначала в Сан-Квентине, потом в Пеликан-Бей. Находясь в заключении, он даже умудрился закончить колледж и был близок к окончанию юридической школы. Он написал несколько статей о пенитенциарной и правовой системах и за долгие годы установил хорошие отношения с прессой. Уотерс, упорно заявлявший о своей невиновности, стал своего рода знаменитостью. Он был редактором тюремной газеты и знал практически все о каждом из заключенных. К нему приходили за советом, и все население тюрьмы относилось к нему с большим уважением. В отличие от Моргана он не обладал аристократически привлекательной внешностью. Это был сильный, крепко сбитый мужчина с накачанными мускулами. Не считая нескольких случаев, в первые дни пребывания в тюрьме, когда он был еще молод и горяч, за последние два десятилетия он считался образцовым заключенным. Несмотря на устрашающую внешность, его репутация в тюрьме заслуживала если даже не золотой, то бронзовой медали. Именно Уотерс сообщил газетчикам о своем освобождении и был рад, что они приехали.

Уотерс и Морган никогда не были приятелями, но всегда уважали друг друга, а несколько раз даже разговаривали, касаясь правовых вопросов, когда Уотерс пришел зачем-то к надзирателю и Питер с ним заговорил. Питер прочел несколько его статей в тюремной газете и в местной прессе и не мог не восхититься этим человеком независимо от того, виновен он или невиновен. Он обладал тонким умом, и ему пришлось здорово потрудиться, чтобы чего-нибудь достичь, несмотря на то что он рос в тюрьме.

Выходя за тюремные ворота, Питер почувствовал такое облегчение, что у него перехватило дыхание. Оглянувшись через плечо, он увидел, как Карл Уотерс пожимает руку надзирателя, а фотограф из местной газеты запечатлевает этот момент. Питер знал, что он отправляется в Модесто. Его семья все еще жила там.

– Спасибо тебе, Господи, – сказал Питер, остановившись на мгновение и закрыв глаза. Потом он открыл их и, прищурившись, посмотрел на солнце. Он провел по глазам рукой, чтобы никто не заметил выступившие слезы, потом кивнул часовому и направился к автобусной остановке. Он знал, она находится в десяти минутах ходьбы. Жестом остановив автобус, он сел в него. Карлтон Уотерс позировал для последнего снимка у ворот тюрьмы. В своем интервью он еще раз сказал о своей невиновности. Виновен он или не виновен, но его история была интересной, и за последние двадцать четыре года он стал в тюрьме уважаемым человеком. Он несколько лет говорил о том, что планирует написать книгу. Два человека, которых он предположительно убил двадцать четыре года назад, и дети, которые в результате остались сиротами, были практически забыты. Они были вытеснены из памяти его статьями и к месту сказанными словами. Когда Уотерс заканчивал интервью, Питер Морган входил в здание автобусного вокзала и покупал билет до Сан-Франциско. Наконец-то он был на свободе.

Глава 2

Тед Ли любил работать во вторую смену. Он давно работал с четырех до полуночи, и это превратилось у него в старую добрую привычку. Его это устраивало. Он был инспектором сыскной полиции Сан-Франциско и занимался ограблениями, разбойными нападениями и прочей многообразной преступной деятельностью. Изнасилованиями занимался специальный отдел, убийствами – убойный отдел. В самом начале он пару лет проработал в убойном отделе, но там ему не понравилось. На его взгляд, там была слишком мрачная атмосфера, а люди, делающие карьеру на убийствах, всегда казались ему странными.

Они могли часами разглядывать фотографии убитых. Так ведь и свихнуться недолго. Надо быть очень закаленным человеком, чтобы не дрогнув смотреть на все это. То, чем занимался Тед, было более обыденным, но Теду казалось гораздо более интересным. Каждый день приносил что-то новенькое. Ему нравилось ломать голову, устанавливая связь между преступниками и их жертвами. Он пришел работать в полицию восемнадцатилетним парнем и работал там уже двадцать девять лет. Сыском он занимался почти двадцать лет и был на хорошем счету. Некоторое время он трудился в отделе, занимавшемся случаями подделки кредитных карточек, но там ему показалось скучно. Преступления общего характера – это была его стихия. Это ему было по душе, как и работа во вторую смену.

Он родился и вырос в Сан-Франциско, в самом центре Китайского квартала. Его родители и обе его бабушки приехали из Пекина еще до его рождения. В его семье соблюдались древние традиции. Отец всю жизнь работал в ресторане, мать была портнихой. Как и он, оба его брата прямо со школьной скамьи пошли служить в полицию. Один стал патрульным в районе злачных мест и ни о чем другом слышать не желал, другой пошел в конную полицию, обогнал по званию того и другого, и в связи с этим они частенько подшучивали над Тедом, для которого быть детективом было важнее всего.

Жена Теда была американкой китайского происхождения во втором колене. Ее родители были выходцами из Гонконга. Они владели рестораном, где работал отец Теда, пока не удалился на покой. Там Тед с ней и встретился. Они полюбили друг друга в четырнадцать лет, и он никогда не ходил на свидание с другой женщиной. Он даже не вполне отчетливо понимал, что это такое. Он не был страстно влюблен в нее, но с ней ему было комфортно. А теперь они стали скорее добрыми друзьями, чем любовниками. Шерли Ли была хорошей женщиной. Она работала медсестрой в отделении интенсивной терапии городской больницы Сан-Франциско и видела гораздо больше жертв жестоких преступлений, чем он. И оба они больше виделись со своими коллегами по работе, чем друг с другом. Они к этому привыкли. В свой выходной день он играл в гольф или сопровождал свою матушку в походе по магазинам. Шерли любила играть в карты, ходила за покупками с подружками или отправлялась в парикмахерскую. Выходные дни у них редко совпадали, но их это больше не беспокоило. Теперь, когда дети выросли, у них почти не осталось обязательств друг перед другом. Они поженились в девятнадцать лет, то есть состояли в браке двадцать восемь лет, а теперь каждый из них жил своей жизнью.

Их старший сын в прошлом году окончил колледж и переехал в Нью-Йорк. Двое других мальчиков все еще учились в колледжах при Калифорнийском университете: один в Сан-Диего, другой в Лос-Анджелесе. Ни один из троих сыновей не изъявил желания идти работать в полицию, но Тед их не винил. Для него это был правильный выбор, но для них ему хотелось чего-то большего, хотя своей работой он был доволен. Выйдя в отставку, он будет получать полную пенсию.

Он не мог представить себя пенсионером, хотя на будущий год у него будет тридцать лет стажа, а многие его друзья вышли в отставку гораздо раньше. Он не понимал, что будет делать после отставки. В сорок семь лет не хотелось и думать о том, чтобы начать новую карьеру. Ему до сих пор нравилась его старая. За долгие годы много людей прошло перед глазами Теда: некоторые уходили в отставку, другие вообще оставляли полицию, некоторых убивали, другие получали травмы. За последние десять лет он работал с одним и тем же напарником, а до этого у него несколько лет была в напарницах женщина. Проработав четыре года, она уехала с мужем в Чикаго и стала служить в тамошней полиции. Он каждый год получал от нее на Рождество поздравительные открытки. Несмотря на то что у него сначала были сомнения относительно того, сработаются ли они, он должен был признаться, что в конце концов ему понравилось с ней работать.

Его напарник, с которым он трудился до этого, Рик Холмквист, ушел из полиции и стал работать в ФБР. Они по-прежнему раз в неделю встречались с ним за ленчем, и Рик поддразнивал Теда относительно его дел. Рик всегда внушал Теду, что то, чем он занимается в ФБР, важнее. Но возможно, это ему всего-навсего казалось. Тед был в этом не уверен. Судя по тому, что он видел, Полицейский департамент Сан-Франциско раскрыл больше преступлений и посадил за решетку больше преступников. А ФБР занималось преимущественно сбором информации и наблюдением, а потом к работе подключались другие учреждения и доводили дело до конца. К работе Рика частенько подключались сотрудники отделов, занимающихся алкоголем, табачными изделиями и оружием, а также ЦРУ, министерства юстиции, прокуратуры США и судебных органов. В дела, которые вел в Полицейском департаменте Тед, никто не вмешивался, за исключением тех случаев, когда подозреваемый пересекал границы штата или совершал правонарушение, относящееся к компетенции федералов. Тогда, разумеется, сразу же вмешивалось ФБР.

Время от времени им с Риком приходилось работать по одному делу, и Теду это всегда нравилось. В течение одиннадцати лет с тех пор как Рик ушел из Полицейского департамента Сан-Франциско, они оставались близкими друзьями и по-прежнему с большим уважением относились друг к другу. Пять лет назад Рик Холмквист развелся, но брак Теда и Шерли сохранялся незыблемо. Кем бы они ни стали друг для друга и во что бы с годами ни превратились их отношения, их обоих это устраивало. На данный момент Рик был влюблен в молодую сотрудницу ФБР и поговаривал о женитьбе. Тед любил поддразнивать его в связи с этим, а Рик любил притворяться крутым парнем, хотя Тед знал, что на самом деле он добрый и нежный.

Тед любил работать во вторую смену прежде всего потому, что, приходя домой, всегда находил там островок покоя. В доме было тихо. Шерли спала. Она работала в дневную смену и по утрам уходила из дома до того, как он просыпался. В прежние времена, когда мальчики были маленькие, это было очень удобно. Она забрасывала детей в школу по дороге на работу, пока Тед еще спал. Он забирал их из школы, в свободные дни, когда мог, занимался с ними спортом или по крайней мере присутствовал на играх, в которых они участвовали. В его рабочие дни Шерли приходила домой, как только он уходил на работу, так что мальчики никогда не оставались без присмотра. А когда он возвращался домой, все спали. Это означало, что он проводил довольно мало времени с ней и с детьми, пока они росли, и такой распорядок приносил некоторую выгоду, так как им не приходилось платить приходящей нянюшке или оставлять детей на продленку. Они справлялись со всем сами. Естественно, из-за этого они еще меньше времени проводили вместе. Лет десять – пятнадцать назад бывали моменты, когда она с горечью упрекала его в том, что они почти не видятся, из-за этого частенько ссорились, но в конце концов смирились с режимом его работы. Какое-то время он пробовал работать по ночам, но потом вновь вернулся к работе во вторую смену. Это его устраивало.

В ту ночь, когда Тед пришел домой, Шерли крепко спала и в доме было тихо. Комнаты мальчиков теперь опустели. Несколько лет назад он купил небольшой домик в районе Сансет и любил в свои свободные дни бродить по пляжу, наблюдая за тем, как клубится туман. Это действовало на него успокаивающе и приводило в хорошее настроение. В департаменте плелись какие-то интриги, и это иногда действовало на него угнетающе, хотя вообще-то он был добродушным и покладистым малым. Возможно, именно поэтому он продолжал жить с Шерли. Из них двоих она была «горячей головушкой». Она затевала ссоры, сердилась на него и приходила в ярость, она считала, что их брак и отношения должны были стать чем-то большим, чем оказались. Тед был сильным, спокойным и надежным, и в конце концов она решила довольствоваться этим и перестала требовать от него большего. Но он знал, что, когда она перестала ссориться с ним и жаловаться на судьбу, их совместная жизнь словно бы потускнела, утратив яркие краски. Страсть уступила место привычке, и с этим они смирились. Зная, что в жизни все строится на компромиссах, Тед не жаловался. Она была хорошей женщиной, у них были чудесные дети и уютный дом, он любил свою работу, и его коллеги были хорошими людьми. Чего еще можно требовать? И он не требовал. Именно это ее всегда раздражало в нем. Он был доволен тем, что давала ему жизнь, и не претендовал на большее.

Шерли хотела гораздо большего, чем то, что требовал от жизни Тед. По правде говоря, он и не требовал ничего. Он всегда был доволен той жизнью, какая была. Всю свою энергию он тратил на работу и на их мальчиков. В течение двадцати восьми лет. Так долго страсть не могла сохраниться. И не сохранилась. Он не сомневался в том, что любит жену. И предполагал, что Шерли любит его. Просто она не выставляла напоказ свои чувства и редко говорила об этом. Но он принимал ее такой, какой она была, как принимал и все остальное в жизни – хорошее и плохое, неутешительное и успокаивающее. Он любил чувствовать себя защищенным, приходя ночью домой, пусть даже жена его крепко спала. Они месяцами, может быть, даже годами не беседовали друг с другом, но он был уверен, что, если бы случилось что-нибудь плохое, она бы поддержала его, как и он поддержал бы ее. Этого для него было достаточно. Пламенная страсть и радостное возбуждение, которые переживал Рик Холмквист со своей новой подружкой, были не для Теда. Ему не нужно было волнений в жизни. Он хотел иметь то, что имел: работу, которую любит, женщину, которую хорошо знает, троих детишек, по которым сходит с ума, и покой.

Сидя за кухонным столом, он выпил чашку чаю, наслаждаясь тишиной своего мирного дома. Почитал газету, просмотрел почту, ненадолго включил телевизор. В половине третьего он скользнул в постель рядом с женой и задумался, лежа в темноте. Она даже не пошевелилась. Вернее, она немного отодвинулась и пробормотала во сне что-то нечленораздельное. И он, повернувшись к ней спиной, начал засыпать, думая о деле, которым занимался. У него был подозреваемый, который почти наверняка доставлял героин из Мексики, и он собирался утром позвонить об этом Рику Холмквисту. Напомнив себе, что, проснувшись, он первым делом должен позвонить Рику, Тед тихо вздохнул и погрузился в сон.

Глава 3

Фернанда Барнс, сидя за кухонным столом, тупо смотрела на стопку счетов. Ей казалось, что она смотрит на нее в течение четырех месяцев, прошедших с тех пор, как через две недели после Рождества погиб ее муж. Но она хорошо понимала, что стопка счетов только казалась той же самой, а на самом деле росла с каждым днем. С каждой почтой к ней добавлялись новые счета. С тех пор как погиб Аллан, плохие новости и ужасающая информация шли нескончаемым потоком. Последним было известие о том, что страховая компания отказывается выплатить деньги по его полису страхования жизни. Она и ее адвокат ожидали этого. Аллан погиб при сомнительных обстоятельствах в Мексике, куда он уехал на рыбалку. Поздно ночью, когда его компаньоны по рыбалке спали в гостинице, он вышел в море на зафрахтованном судне. Члены экипажа в то время находились на берегу, в местном баре, а он, выйдя в море, судя по всему, упал за борт. Тело его нашли только через пять дней. Приняв во внимание его финансовые обстоятельства на момент гибели, а также написанное в отчаянии письмо, которое он оставил для жены, страховая компания заподозрила, что это было самоубийство. Фернанда тоже это подозревала. Письмо было передано в страховую компанию полицией.

Фернанда никому, кроме их адвоката, Джека Уотермана, об этом не говорила, но, когда ей позвонили, она сразу же подумала о самоубийстве. До этого Аллан в течение шести месяцев пребывал в состоянии глубокого потрясения и паники и без конца твердил ей, что он заставит ситуацию измениться, но из его письма было видно, что в конце концов он и сам перестал в это верить. На долю Аллана Барнса выпал слепой счастливый случай, нечто вроде выигрышного лотерейного билета: ему невероятно посчастливилось продать одной крупной компании еще не окрепшую, «неоперившуюся» компанию за двести миллионов долларов.

Фернанде нравилась жизнь, которую они вели до этого. Она устраивала ее во всех отношениях. У них был небольшой уютный домик в Пало-Альто, неподалеку от территории Стэнфордского университета, где они и познакомились. Они поженились в университетской церкви на следующий день после окончания. И вот тринадцать лет спустя ему вдруг крупно повезло. Об этом она никогда не мечтала, никогда не надеялась на такое; ей это было не нужно, и она не хотела этого. Она даже не сразу поняла, что произошло. Он вдруг стал покупать яхты, самолеты, апартаменты в Нью-Йорке, чтобы проводить там деловые совещания, дом в Лондоне, который, как оказалось, ему всегда хотелось иметь. А также домик на Гавайях и дом в городе, который был так велик, что она, увидев его, расплакалась. Тем более что он купил его, не посоветовавшись с ней. Она не хотела переезжать во дворец. Она обожала уютный домик в Пало-Альто, где они жили с тех пор, как родился их сын Уилл.

Несмотря на протесты Фернанды, четыре года назад они переехали в город. Уиллу к тому времени было двенадцать лет, Эшли – восемь, а Сэму едва исполнилось два года. Аллан настаивал, чтобы она наняла нянюшку, что позволило бы ей ездить вместе с ним, но Фернанда этого тоже не хотела. Она любила сама заботиться о своих детях. Она так и не сделала карьеру и была счастлива, что Аллан всегда зарабатывал достаточно, чтобы содержать семью. Если иногда возникали трудности, она, затянув потуже поясок, наводила экономию в хозяйстве, и они выходили из трудного положения. Она любила сидеть дома с детьми. Уилл родился у них ровно через девять месяцев после бракосочетания, и во время беременности она трудилась неполный рабочий день в книжном магазине, но с тех пор больше никогда не работала. В колледже она специализировалась по истории искусств. Специальность была довольно бесполезной, если она не собиралась получить степень магистра или даже доктора и стать преподавателем или работником музея. Других талантов, которые могли бы иметь спрос на рынке занятости, у нее не было. Она умела лишь быть женой и матерью, но умела это действительно хорошо. Их дети росли счастливыми, здоровыми и разумными. Даже когда Эшли было двенадцать, а Уиллу – шестнадцать, что считается проблематичным возрастом, у нее не было ни единой проблемы с детьми. Они тоже не хотели переезжать в город. Все их друзья жили в Пало-Альто.

Дом, который выбрал для них Аллан, был громадным. Его построил один известный финансист, занимающийся операциями со спекулятивным капиталом, и продал его, когда удалился от дел и переехал в Европу. Фернанде дом казался дворцом. Она выросла в пригороде Чикаго. Отец ее был врачом, а мать – школьной учительницей. Они всегда жили в достатке, и в отличие от Аллана она ждала от будущего простых и понятных вещей. Ей хотелось выйти замуж за человека, который ее любит, и иметь чудесных детишек. Она много читала о воспитании детей и передала своим детям страсть к искусству. Она поощряла их самостоятельность и стремление воплощать в жизнь свои мечты. Аллану она всегда внушала то же самое. Просто она не ожидала, что он в своих мечтах зайдет так далеко.

Когда он сказал ей, что продал компанию за двести миллионов долларов, она чуть не лишилась сознания и подумала, что он шутит. Возможно, если бы ему очень крупно повезло, он мог бы продать компанию за один, два, или пять, или даже – по самым фантастическим предположениям – за десять миллионов долларов, но не за две сотни миллионов! Она хотела лишь иметь достаточно денег, чтобы дети закончили колледж и безбедно жили до конца своих дней. Может быть, было бы достаточно, если б Аллан смог удалиться отдел, и они смогли бы провести год в Европе, и она получила бы возможность поводить его по музеям. Ей хотелось бы провести месяц-другой во Флоренции. Но непредвиденная сумма, которая словно с неба свалилась, превзошла всякие мечты. А Аллан словно с цепи сорвался.

Он не только купил дома и апартаменты, яхту и самолет, но и сделал ряд чрезвычайно рискованных инвестиций в области высоких технологий. При этом он каждый раз заверял Фернанду, что для беспокойства нет причин, потому что он знает, что делает. Он скользил по гребню волны и чувствовал себя непобедимым. Он был на тысячу процентов уверен в правильности своих оценок ситуации, хотя у нее в то время такой уверенности не было. Они начали ссориться по этому поводу. Он смеялся над ее страхами. Идя на большой риск в ожидании высоких прибылей, он вкладывал деньги в другие компании, которые еще не проявили себя, «не оперились», торопясь сделать это, пока спрос на рынке продолжал расти. И в течение почти трех лет все, к чему он прикасался, превращалось в золото. Казалось, что бы он ни делал, как бы ни рисковал, он не может потерять деньги. И он их не терял.

На бумаге за первые год или два их громадный, только что нажитый капитал фактически увеличился вдвое. Особенно крупные вложения он делал в две компании, в которых был полностью уверен, хотя другие предупреждали его, что это слишком рискованно. Но он не слушал никого. Его уверенность в непогрешимости своих оценок достигла невероятных размеров, и, когда она занималась обустройством их нового дома, он упрекал ее в излишней осторожности и пессимизме. К тому времени даже она стала привыкать к их новому богатству и начала тратить денег больше, чем, по ее мнению, следовало бы. Но Аллан без конца убеждал ее, что надо радоваться жизни и ни о чем не беспокоиться. Она сама себя поразила, приобретя на аукционе «Кристиз» в Нью-Йорке два великолепных полотна импрессионистов и буквально дрожала, вешая их в своей гостиной. Она и помыслить не могла о том, что когда-нибудь станет владелицей этих или подобных им картин. Аллан поздравил ее с разумным решением. Сам он летал высоко, наслаждался этим и хотел, чтобы она тоже получала от этого удовольствие.

Однако даже тогда, когда их финансовое положение достигло небывалых высот, Фернанда не допускала экстравагантности и не забывала о скромном начале их совместной жизни.

Семья Аллана жила в южной Калифорнии и была богаче, чем ее семья. Отец его был бизнесменом, а мать, в юности работавшая моделью, стала домохозяйкой. У них были дорогие машины, хороший дом и членство в загородном клубе. Когда Фернанда впервые приехала к ним, все это произвело на нее должное впечатление, хотя его родители показались ей людьми, несколько склонными к показному роскошеству. Его мать, несмотря на теплый вечер, была в меховом манто, и Фернанде вдруг пришло в голову, что у ее матери, хотя та жила на Среднем Западе, отличавшемся морозными зимами, мехового манто не было, да она и не стремилась его иметь.

Демонстрация богатства была более важна для Аллана, чем для нее, особенно теперь, когда на них обрушился неожиданный успех. Он сожалел лишь о том, что его родители не дожили до его звездного часа. Они были бы в восторге. А Фернанда порадовалась тому, что ее родители тоже не дожили до этого часа и не смогли увидеть всего, что происходило. Десять лет назад они погибли в дорожной аварии. Что-то подсказывало ей, что ее родители были бы шокированы тем, как Аллан тратит деньги. Ее это по-прежнему тревожило, несмотря на то что сама купила две картины. Она надеялась, что это по крайней мере было правильным вложением капитала. И картины эти ей действительно нравились. Однако многие приобретения Аллана делались напоказ. И он без конца напоминал ей, что может себе это позволить.

Волна успеха нарастала в течение почти трех лет, и Аллан продолжал вкладывать капитал в другие спекулятивные проекты, приобретая крупные пакеты акций ненадежных компаний. Он полностью полагался на собственную интуицию, иногда вопреки всем доводам разума. Его друзья и коллеги называли его Бешеным Ковбоем и нередко подтрунивали над ним. Фернанда частенько чувствовала себя виноватой в том, что не всегда поддерживала его. В детстве ему не хватало уверенности в себе, и отец бранил его за мягкотелость, а теперь вдруг самоуверенность Аллана возросла настолько, что Фернанде казалось, будто он постоянно пляшет на краю пропасти и абсолютно ничего не боится. Но ее любовь к нему пересилила все ее опасения, и она в конце концов ограничилась тем, что стала ободрять его, наблюдая со стороны. Разумеется, ей не на что было жаловаться. Затри года их собственный капитал увеличился почти втрое и составлял полмиллиарда долларов. Это было нечто немыслимое.

Они с Алланом всегда были счастливы вместе, даже до того, как у них появились деньги. Он был легким в общении, славным парнем, который обожал свою жену и детишек. Они оба радовались каждый раз, когда у них рождался ребенок, и оба искренне любили своих детей. Он особенно гордился Уиллом, которого природа наделила атлетическим сложением. А когда он впервые увидел, как Эшли в возрасте пяти лет исполняет сольный балетный номер, у него по щекам покатились слезы. Он был великолепным мужем и отцом и был уверен, что его способность превратить скромное капиталовложение в огромную финансовую удачу даст их детям возможности, о которых ни один из них не мог и мечтать. Он начал поговаривать о том, чтобы на год перебраться в Лондон, с тем чтобы дети могли учиться в школе в Европе. А Фернанду соблазняла мысль о том, что можно было бы целыми днями бродить по Британскому музею и галерее Тейт. В результате она даже не стала возражать, когда он приобрел за двадцать миллионов долларов дом на Белгрейв-сквер. В новейшей истории это была самая высокая цена, уплаченная там за дом. Но дом был великолепен.

Ни дети, ни она не возражали, когда по окончании занятий в школе они отправились на месяц в Лондон. В Лондоне им очень понравилось. Остаток лета они провели на своей яхте на юге Франции, пригласив присоединиться к ним своих друзей из Кремниевой долины. К тому времени Аллан стал легендарной личностью, но появились и другие, которые делали почти такие же огромные деньги, как он. Но как это бывает в игорных домах Лас-Вегаса, некоторые забирают выигранные деньги и исчезают, тогда как другие бросают их на стол и продолжают игру. Аллан без конца заключал сделки, связанные с огромными капиталовложениями. Она уже не имела отчетливого представления о том, что он делает, но почти перестала беспокоиться об этом, ограничившись управлением хозяйством в их домах и заботой о детях. Может быть, так и должно быть у богатых людей? Ей потребовалось три года, чтобы поверить, что его мечта об успехе реализовалась.

Мыльный пузырь лопнул наконец через три года после первоначальной нежданной удачи. Случился скандал, затронувший одну из его компаний – ту самую, в которую он вкладывал огромные средства в качестве пассивного партнера с неограниченной ответственностью. Фактически никто официально не знал, делал ли он капиталовложения, и если делал, то в каком объеме, но он потерял более ста миллионов долларов. Каким-то чудом в тот момент это даже не пробило заметной бреши в их капитале. Фернанда прочла в газетах о крахе компании, вспомнила, как Аллан что-то говорил о ней, и попросила его рассказать поподробнее. Он сказал, чтобы она не беспокоилась. По его словам, сто миллионов долларов ничего для них не значили. Еще немного – и он станет миллиардером. Он не сказал ей, что делал займы под обесценивающиеся акции, а когда компании оказались на грани краха, он не сумел вовремя продать их, чтобы покрыть долг.

Следующий удар был сильнее, чем первый, и в денежном выражении почти вдвое превышал его. А после третьего удара, когда спрос на рынке упал, даже Аллан начал беспокоиться. Вдруг оказалось, что акции, под которые он делал займы, совершенно обесценились и у него ничего не осталось, кроме долгов. То, что последовало за этим, было похоже на крушение мира. За какие-то шесть месяцев почти все, что нажил Аллан, обратилось в дым, и акции стоимостью в двести долларов стали стоить гроши. Для Барнсов это была настоящая катастрофа.

С горьким сожалением он продал яхту и самолет, заверяя Фернанду и самого себя, что, когда положение на рынке стабилизируется, он снова купит их в течение года, причем они будут еще лучше, чем прежние, но этого, разумеется, не случилось. Он не просто потерял то, что они имели, но и сделанные им инвестиции обращались в пыль, оставляя колоссальные долги. К концу года его долг был почти так же огромен, как и неожиданно свалившееся на него богатство. Как и тогда, когда ему выпала неожиданная удача с его первой компанией, Фернанда не понимала полностью последствий того, что происходит, потому что он практически ничего ей не объяснял. Он находился в постоянном напряжении, постоянно висел на телефоне, ездил из одного конца света в другой, а когда приезжал домой, кричал на нее. Он совсем потерял голову, и не без причины.

В прошлом году накануне Рождества она знала лишь, что сумма его долга составляет несколько сотен миллионов, а большая часть его ценных бумаг обесценилась полностью. Осознавая это, она не имела понятия, что он намерен предпринять, чтобы исправить положение, и в какой отчаянной ситуации они рискуют оказаться. К счастью, многие инвестиции он производил от имени анонимных товариществ и акционерных компаний – «почтовых ящиков», созданных без указания его имени. Благодаря этому деловое сообщество, в котором он занимался бизнесом, пока не поняло, в каком катастрофическом положении он оказался, и он не хотел, чтобы об этом кто-нибудь узнал. Он скрывал это не только из гордости, но и потому, что не хотел, чтобы люди опасались вступать с ним в деловые отношения. Ему стало казаться, что от него за версту пахнет поражением, точно так же как в былые времена он источал аромат победы. Вокруг него образовалась атмосфера страха, и Фернанда ломала голову, не зная, как оказать ему моральную поддержку. Перед тем как он сразу после Рождества уехал в Мексику, она умоляла его продать дом в Лондоне, апартаменты в Нью-Йорке и домик на Гавайях. Он поехал туда с группой предпринимателей, чтобы заключить сделку, которая, если все пройдет гладко, позволит им компенсировать почти все их убытки. Перед его отъездом она предложила ему продать дом в городе и снова переехать в Пало-Альто, а он сказал в ответ, чтобы она не строила из себя дурочку. Он заверил ее, что все очень скоро вновь станет на свои места и чтобы она ни о чем не беспокоилась. Но сделка в Мексике так и не состоялась.

Он находился там уже два дня, когда в финансовом мире неожиданно разразилась еще одна катастрофа. В течение недели рухнули, словно крытые соломой хижины, три большие компании, унеся с собой две из самых крупных инвестиций Аллана. Одним словом, они были разорены. Он позвонил ей ночью из своего гостиничного номера и разговаривал каким-то хриплым голосом. Он сказал ей, что переговоры длились несколько часов. Но это была ложь. У него не осталось ничего, о чем бы можно было вести переговоры и заключать сделки. Фернанда слушала его, а он начал плакать, и она принялась утешать его, говоря, что для нее это не имеет значения и что она все равно любит его. Это его не утешило. Для Аллана это было подобно восхождению на вершину Эвереста и падению с нее, после чего необходимо все начинать сначала. Несколько недель назад ему исполнилось сорок, а успех, который в течение четырех лет означал для него все, неожиданно покинул его. Он – по крайней мере в собственных глазах – оказался полным неудачником. И что бы ни говорила Фернанда, это его не утешало. Она сказала, что для нее это не имеет значения, что она будет счастлива даже в хижине, если они будут вместе и рядом будут их дети. А он на другом конце провода рыдал и говорил, что ему не хочется жить, что он станет посмешищем для всего мира и что единственные реальные деньги, которые он оставит после себя, – это его полис страхования жизни. Она напомнила ему, что у них еще имеются дома, которые можно продать и выручить за них в общей сложности около ста миллионов долларов.

– Ты имеешь хоть малейшее понятие о сумме нашего долга? – вопрошал он срывающимся голосом, о чем она, естественно, понятия не имела, потому что он никогда ей об этом не говорил. – Речь идет о сотнях миллионов! Если мы продадим все, чем владеем, то все равно будем по уши в долгах в течение последующих двадцати лет. Я не уверен, что вообще смогу когда-нибудь выбраться из этой ямы. Мы слишком глубоко увязли, малышка. Все кончено. Да, да, все кончено.

Она не могла видеть, как слезы катятся по его щекам, но слышала их в его голосе. Не разбираясь в технологии всех этих безумных капиталовложений, она понимала одно: постоянно занимая средства, чтобы покупать все больше и больше, он потерял все. Фактически он потерял больше, чем все. Он влез в несметные долги.

– Не говори, что все кончено, – твердо сказала она. – Ты можешь объявить о банкротстве. Я пойду работать. Мы все продадим. Мне наплевать на все это. Я согласна стоять на углу улицы, продавая карандаши, лишь бы мы были вместе. – Она, как могла, старалась приободрить его, но он был в таком состоянии, что даже не слушал ее.

Беспокоясь за него, она в ту ночь позвонила ему снова, чтобы поддержать его. Ей не понравилось то, что он сказал о своем полисе страхования жизни: ее гораздо больше тревожило его состояние, чем их финансовые проблемы. Она знала, что мужчины иногда совершают безумные поступки из-за потерянных денег или неудавшихся деловых операций. Страдает их «эго», а это им бывает трудно пережить. Когда он наконец взял трубку, она почувствовала, что он выпил. И, судя по всему, выпил много. У него заплетался язык, и он без конца повторял ей, что жизнь кончена. Она так расстроилась, что решила утром лететь в Мексику, чтобы быть рядом с ним, пока не закончатся переговоры, но утром, пока она еще не успела ничего предпринять, ей позвонил один из мужчин, находившихся там вместе с ним. Он говорил сбивчиво и был страшно расстроен. Он сказал, что, после того как все легли спать, Аллан один вышел в море на яхте, которую они зафрахтовали. Команда была отпущена на берег, и он управлялся с яхтой один. Все считают, что где-то под утро он, наверное, упал за борт. После того как капитан заявил о пропаже яхты, ее обнаружила местная береговая охрана. Аллана нигде не нашли. Предприняли тщательный поиск, но он не дал никаких результатов.

Хуже всего было то, что, когда она в тот же день прилетела в Мексику, в полиции ей передали письмо, которое он оставил для нее. У себя они сохранили его копию для отчета. В письме говорилось, что положение безнадежно, что ему никогда из него не выбраться, что для него все кончено и что он предпочитает смерть позору, который его ожидает, когда весь мир узнает, каким он был дураком и как запутал все дела. Это отчаянное откровение убедило даже ее в том, что он совершил или хотел совершить самоубийство. Или, возможно, он просто был пьян и упал за борт. Что произошло на самом деле, сказать с полной уверенностью было трудно. Но скорее всего он покончил жизнь самоубийством.

Полиция была обязана передать письмо страховой компании и сделала это. На основании его слов страховку выплатить отказались, и адвокат Фернанды сказал, что едва ли удастся заставить их сделать это. Слишком уж изобличающими были улики.

Когда наконец обнаружили тело Аллана, можно было сказать лишь одно: смерть наступила оттого, что он утонул. Не было никаких следов насилия, и он не застрелился. Он либо прыгнул в воду, либо упал за борт, но все пришли к разумному заключению, что по крайней мере в тот момент он хотел умереть, учитывая все, что он сказал ей непосредственно перед этим и что написал в письме, которое оставил.

Когда нашли тело, Фернанда находилась в Мексике. Его выбросило на ближайший берег после непродолжительного шторма. Она с трудом выдержала ужасную процедуру опознания, утешаясь, что этого не видят дети. Несмотря на их протесты, она оставила детей в Калифорнии и приехала в Мексику одна. Неделю спустя после бесконечной канцелярской волокиты Фернанда возвратилась вдовой с останками Аллана в гробу, перевозившемся в грузовом отсеке самолета.

Похороны превратились в сплошную массу мук и страданий. Газеты писали, что он погиб в результате несчастного случая, происшедшего в Мексике во время прогулки на яхте, – все договорились трактовать его гибель таким образом. Никто из людей, с которыми он вел дела, понятия не имел, насколько отчаянным было его положение, а полиция сохранила содержание его письма в тайне от прессы. И никто, кроме нее и его адвоката, не имел отчетливого представления о том, насколько велика сумма долга, оставшегося в результате его рискованных финансовых операций.

Он был не просто разорен. Его долг достигал таких размеров, что ей потребуются долгие годы, чтобы расхлебать кашу, которую он заварил. За четыре месяца после его гибели она продала всю их собственность, кроме городского дома, продаже которого пока препятствовали некоторые условия договора о его приобретении. Но как только это будет улажено, ей придется расстаться и с ним. К счастью, все прочее их имущество он оформил на ее имя в качестве подарка, так что она смогла продать его. Ей еще предстояло уплатить налоги на наследство, а два полотна импрессионистов должны были отправиться на аукцион в Нью-Йорк в июне.

Она продавала или рассчитывала продать все, что не было намертво прибито гвоздями. Джек Уотерман, их адвокат, заверил ее, что если она ликвидирует все, включая дом, то, возможно, оставшись без гроша, покроет все расходы. Большинство долгов Аллана было связано с акционерными компаниями, и Джек намеревался объявить об их неплатежеспособности, но пока никто не имел понятия о том, насколько глубоко рухнул мир Аллана, а она из уважения к его памяти старалась сделать так, чтобы и в дальнейшем об этом никто не догадался. Даже дети пока не знали, что их ожидает. И она четыре месяца спустя после его гибели, сидя однажды солнечным майским днем у себя на кухне, пыталась наконец сама разобраться во всем.

Через двадцать минут она должна была забрать Эшли и Сэма из школы, как это делала, словно заведенная, изо дня вдень. Уилл обычно сам приезжал из средней школы на своей «БМВ», которую отец подарил ему полгода назад на его шестнадцатый день рождения. По правде говоря, денег у Фернанды осталось еще достаточно, чтобы прокормить детей, и ей не терпелось поскорее продать дом, чтобы расплатиться еще немного с долгами и, возможно, чуть-чуть отложить на черный день. Она понимала, что ей придется в ближайшее время начать искать работу, возможно, в каком-нибудь музее. Вся их жизнь пошла кувырком, и она не представляла, как рассказать обо всем детям. Они знали, что страховая компания отказалась выплатить страховку и что у них будут некоторые затруднения, пока не закончатся все формальности с завещанной отцом недвижимостью. Но никто из троих детей даже не догадывался о том, что задолго до своей гибели их отец потерял все свое состояние и что страховая компания не выплачивает страховку по той причине, что считает, будто он покончил жизнь самоубийством. Всем сказали, что это был несчастный случай. И люди, которые были там вместе с ним, не зная о его письме и о его обстоятельствах, не подвергали это сомнению.

Каждую ночь она лежала, снова и снова прокручивая в голове их последний разговор. Она знала, что будет всю жизнь упрекать себя в том, что не поехала в Мексику сразу же. Это было бесконечное переплетение чувства вины и самобичевания, дополнявшееся постоянным ужасом перед наплывом счетов и оставленными безграничными долгами, которые нечем было оплачивать. Последние четыре месяца она жила в неописуемом страхе.

То, что произошло с ней, поставило ее в полную изоляцию, и единственным человеком, который знал, через что ей приходится пройти, был их адвокат Джек Уотерман. Он сочувствовал ей, помогал и всячески поддерживал ее. В то утро они договорились, что в августе она выставит дом на продажу. В этом доме семья прожила четыре с половиной года, и дети успели его полюбить, но делать было нечего. Она понимала, что придется обратиться за финансовой помощью, чтобы они могли продолжить учиться в своих школах, но пока не могла сделать даже этого. Она все еще пыталась сохранить в тайне масштабы их финансового краха и делала это как ради Аллана, так и для того, чтобы избежать повальной паники. Пока люди, которым они должны деньги, будут думать, что у них есть средства, они дадут ей некоторую отсрочку выплаты. Она сваливала вину за задержку погашения долга на бюрократические проволочки с оценкой завещанной недвижимости и налоги на наследство, а сама просто тянула время. И никто об этом не знал.

В газетах промелькнули сообщения о том, что прекратили существование некоторые компании, в которые он вкладывал капитал. Но к счастью, никто не связал одно событие с другим, чтобы получить полную картину краха. В большинстве случаев это объяснялось тем, что широкой общественности не было известно, что он являлся главным инвестором. Фернанда день и ночь жила в страхе разоблачения, стараясь справиться со своим горем, потеряв единственного мужчину, которого она когда-либо любила, и помочь детям пережить их горькую утрату. Она была настолько ошеломлена и напугана, что с трудом понимала, что с ней происходит.

На прошлой неделе она побывала у своего доктора, потому что несколько месяцев страдала бессонницей, и он предложил ей пройти курс лечения, но она не захотела. Фернанда хотела попробовать справиться с недугом, не принимая никаких лекарств. Изо дня в день она заставляла себя двигаться хотя бы ради детей. Ей предстояло расхлебать всю эту кашу и в конце концов найти возможность поддержать их. Но временами, особенно по ночам, у нее случались приступы паники.

Фернанда взглянула на настенные часы, висевшие в ее огромной элегантной, отделанной белым мрамором кухне, где она сидела, и увидела, что через пять минут должна ехать за детьми в школу, а следовательно, надо поторапливаться. Скрепив резинкой новую стопку счетов, она бросила их в ящик, где хранились и все прочие. Она где-то слышала, что люди сердятся на умерших, которых они любили, но она пока до этого не дошла. Она могла лишь плакать и сожалеть, что Аллан позволил вскружить себе голову успеху, который в конечном счете уничтожил его и разрушил их жизнь. Но она на него не сердилась, а лишь печалилась по этому поводу и пребывала в постоянном страхе.

Она торопливо вышла из дома – миниатюрная стройная женщина в джинсах, белой тенниске и сандалиях, с сумочкой и ключами от машины в руке. У нее были длинные прямые белокурые волосы, которые она собирала в косицу, и, если приглядываться, она выглядела точь-в-точь как ее дочь. Эшли было двенадцать лет, но она быстро росла и уже была одного роста с матерью.

Когда Фернанда выходила, по ступенькам поднимался Уилл, но она по рассеянности захлопнула за собой дверь. Уилл, высокий, темноволосый мальчик, был почти точной копией своего отца. У него были большие синие глаза, и он отличался атлетическим телосложением. Последнее время он выглядел скорее как мужчина, чем мальчик, и делал все возможное, чтобы помочь своей матери. Она все время либо плакала, либо была расстроена, и он очень тревожился за нее, хотя старался этого не показывать. Она на мгновение задержалась на ступенях и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его. Ему было всего шестнадцать лет, а выглядел он как восемнадцатилетний или двадцатилетний юноша.

– С тобой все в порядке, мама? – задал он бессмысленный вопрос. С ней было не все в порядке уже четыре месяца. В ее глазах поселился страх, и он ничего не мог с этим поделать. Она взглянула на него и кивнула.

– Да, – сказала она и отвела взгляд в сторону. – Я еду за Эш и Сэмом. А тебе, когда приду домой, приготовлю сандвич, – пообещала она.

– Это я могу сделать сам, – улыбнулся он. – У меня сегодня игра. – Он играл в лакросс и бейсбол, и она любила присутствовать на играх, в которых он участвовал, и на тренировках и всегда старалась не пропускать их. Но последнее время она пребывала в таком смятении, что он не был уверен, что она видит то, что происходит, хотя и присутствует на игре.

– Хочешь, я съезжу за ними? – предложил он. Теперь он был мужчиной в доме. Он, как и все они, пережил шок и теперь изо всех сил старался соответствовать своей новой роли. Ему все еще было трудно поверить, что отца больше нет и он никогда не вернется. Это была огромная встряска для них всех. Его мать, казалось, стала другим человеком, и он даже беспокоился, когда она садилась за руль. На дороге она представляла собой угрозу безопасности.

– Я справлюсь, – заверила она его, не убедив этим ни его, ни себя, и направилась к своему фургончику.

Открыв дверцу, она помахала рукой и села в машину. Мгновение спустя она выехала со стоянки. Он смотрел ей вслед, заметив, что она повернула направо, не обратив внимания на указатель «стоп» на углу. Потом, понурив голову, словно на его плечах лежал непосильный груз, он отпер своим ключом входную дверь и вошел в тихий пустой дом. Своей дурацкой поездкой на рыбалку в Мексику его отец навсегда изменил их жизнь. Он вечно куда-то уезжал, делал то, что казалось ему очень важным. За последние несколько лет он почти никогда не бывал дома. Он делал деньги. За три года он ни разу не присутствовал ни на одной игре, в которой участвовал Уилл. Пусть Фернанда не сердилась на него за то, что он сделал с ними, умерев, зато Уилл сердился. Теперь всякий раз, когда он смотрел на мать и видел, в каком она состоянии, он ненавидел отца за то, что тот сделал с ней и с ними всеми. Он бросил их. Уилл ненавидел его за это, а ведь пока даже не знал всего, что произошло.

Глава 4

Сойдя с автобуса в Сан-Франциско, в южной части района Маркет, который был ему незнаком, Питер Морган долго стоял, оглядываясь вокруг. Когда он жил здесь, вся его деятельность сосредотачивалась в более фешенебельных районах. У него был дом на Пасифик-Хейтс, квартира в Ноб-Хилле, которую он использовал для операций с наркотиками, а также деловые контакты в Кремниевой долине. Ему никогда не приходилось обитать в бедных районах с дешевым жильем. Но сейчас, одетый в казенную одежду, выданную в тюрьме, он отлично вписывался в окружающую обстановку.

Он немного прошелся по Маркет-стрит, пытаясь привыкнуть к тому, что вокруг снуют люди, и чувствовал себя каким-то беззащитным. Он знал, что это скоро пройдет. Но после четырех с половиной лет пребывания в Пеликан-Бей он ощущал себя на улицах словно яйцо без скорлупы. Он зашел в ресторанчик, купил гамбургер и чашку кофе и не спеша смаковал еду и ощущение свободы. Ему показалось, что ничего более вкусного он никогда в жизни не пробовал. Потом он немного постоял снаружи, просто наблюдая за людьми. Мимо проходили женщины, дети и мужчины, которые, судя по всему, знали, куда и зачем идут. Видел он и бездомных, ютящихся возле подъездов домов, и пьяных, бредущих куда-то нетвердой походкой. Стояла теплая погода, и он решил пройтись по улице просто так, без какой-либо определенной цели. Он знал, что, как только переступит порог общежития для условно освобожденных из заключения, ему придется снова подчиняться правилам. Поэтому, прежде чем явиться туда, ему хотелось почувствовать вкус свободы. Два часа спустя, спросив у кого-то дорогу, он сел в автобус и отправился в район Миссии, где находилось общежитие.

Общежитие располагалось на Шестнадцатой улице. Выйдя из автобуса, он быстро нашел его и остановился перед входом, окидывая взглядом свое новое пристанище. Дом не шел ни в какое сравнение с местами, где ему приходилось жить до того, как он попал в тюрьму. Он невольно вспомнил о Джанет и об их маленьких дочерях. Интересно, где они теперь? Все годы c тех пор, как он видел их в последний раз, он очень скучал по своим дочерям. В тюрьме он прочел в каком-то журнале, что Джанет снова вышла замуж. Родительских прав его лишили несколько лет назад. Ее новый муж, наверное, удочерил их. Ему давно нет места ни в ее жизни, ни в жизни его детей. Усилием воли он выбросил из головы мысли об этом и поднялся по ступеням лестницы в ветхое здание, дверь которого была открыта для лиц, условно освобожденных из заключения.

В общежитии воняло кошками, мочой и подгоревшей пищей, а крашеные стены облезли. Для человека, получившего степень бакалавра в Гарварде, оказаться в таком месте было все равно что попасть в ад, но ведь и Пеликан-Бей не назовешь раем, тем не менее он выжил, пробыв там более четырех лет. Он знал, что выживет и здесь. Он был из тех, кто выживает.

За конторкой сидел высокий тощий беззубый темнокожий, на обеих руках которого Питер заметил следы от инъекций. На нем была рубаха с короткими рукавами, но это его, казалось, не смущало. Несмотря на темную кожу, на щеках у него была татуировка в виде слезинок, а это говорило о том, что он побывал в тюрьме. Он взглянул на Питера и улыбнулся. Вид у него был дружелюбный. По несколько растерянному выражению глаз Питера он сразу узнал в нем человека, только что освободившегося из тюрьмы.

– Могу я чем-нибудь помочь, приятель? – спросил он.