Помоги проекту - поделись книгой:
Александр Торин
Ангел смерти
Когда я заканчивал десятый класс, у сестры, живущей в пенале общежития МГУ, подошла многолетняя очередь на университетский кооператив в Теплом Стане. В апреле у нее родилась дочка.
Сестре хотелось купить трехкомнатную квартиру, но в те годы молодой семье с одним ребенком положены были только две комнаты. Не помогли ни кандидатские льготы, ни письма в исполком. Тогда решено было, что бабушка пропишется у любимой внучки под предлогом ухода последней за престарелой. А заодно и с правнучкой помощь выйдет.
Так мы перевезли бабушку в Теплый Стан. До сих пор помню служебный ГАЗик, в который погрузили два потертых чемодана. Бабушка прощалась с пенсионерами, обитавшими в нашем доме, в кабине стоял запах пряных стариковских духов. Потом – кольцевая дорога, девятиэтажна, аромат свежей краски в подъезде и показавшаяся мне огромной квартира на восьмом этаже. Сразу за домом уходил к Юго-Западу лесной массив, справа пробивался сквозь дымку университетский шпиль.
У меня появилась собственная комната, в которой можно было слушать музыку, курить и читать до рассвета.
Бабушка на новом месте так и не освоилась. Она привыкла к дому, в котором прожила почти пятнадцать лет, к соседям, обоям, трещинам на потолке, отдаленному гулу электричек. При каждом удобном случае она выбиралась в гости, жаловалась на духоту и давку в автобусах, общалась с соседями-пенсионерами и расхваливала наш микрорайон.
– Все-таки, – говорила она, – район у нас зеленый. Я так люблю липы, тополи. А у них что? Посадили между домами три деревца, – презрительно морщилась старушка. – Ни тени, ни прохлады, один бетон!
– Но мама, – раздражалась мать. – Скажи спасибо, что вообще деревья посадили, это же новый микрорайон. И потом, грех тебе жаловаться, выйдешь из подъезда – и сразу же лес.
– Да разве это лес? Темный какой-то, весь заросший. Вот у нас лесопарк – красота, сосны, канал.
– Мама, если бы ты знала, как я устала от твоих сентенций.
– Не сердись, – соглашалась бабушка. – У старых людей свои причуды. Я люблю эту квартиру, – она мечтательно закатывала глаза. – Надеялась я, что доживу свой век здесь, вместе с Сашенькой.
– Мальчик поступил в институт. Ему надо заниматься. И вообще, у него теперь своя жизнь.
– Ну и пусть занимается, – мило улыбалась бабушка. А я бы сидела с вами тихонько в комнате, смотрела телевизор. Разве я вам мешаю? Ведь как раньше было хорошо, какие фильмы замечательные. «Семнадцать мгновений весны». «Следствие ведут знатоки». А теперь такую дрянь снимают, смотреть нечего!
– Я пойду, схожу в овощной. – Отец начинал тихо закипать.
– Да, у нас картошка на исходе, – соглашалась мама. – И репчатый лук не забудь. Знаешь что, сходил бы ты в овощной на Фестивальной, там как-то снабжение получше. На прошлой неделе к ним морковь завезли и кабачки, Алевтина Петровна в пятницу три кило притащила.
– Вот и отлично, я тогда в хозяйственный загляну, – ворчал отец. – А то у меня сверло затупилось.
– А мы с Сашенькой прогуляемся, – улыбалась старушка. Помнишь, как в пятом классе мы изучали созвездия....
Пропали выходные. Прощайте институтские мои друзья, мудрый буддист Гера с бородкой и рыжеволосый Толик, обладатель уникальной коллекции записей группы «Куин». Прощайте, девочки, красное вино, сигареты. И ты, Таня, прощай. Прости, если сможешь... У каждого из нас в шкафу припрятан скелет прошлых грехов, обязанностей и долгов. А по долгам надо платить...
А вообще-то, взрослые зря думают, что малые дети ничего не понимают. Они понимают все без исключения, а в первую очередь – хрупкость окружающего их мира. Поскольку хрупкость эта угрожает существованию их детской оболочки, пахнущей манной кашей, мокрой от снега шубой и коммунальными коридорами.
Когда я был еще совсем маленьким, отец оказался на должности, которой мог позавидовать любой мало-мальски обладающий деловой жилкой человек. Его тогда назначили главным врачом СЭС. Для неграмотных: СЭС – это СанЭпидемСтанция. Что-то вроде Юнеско пополам со Всемирной Организацией Здравоохранения.
Ерунда, конечно. Но вот одна мелкая деталь: СЭС эта была бывшего Свердловского района Москвы. В подчинение ее входили все увеселительные и питательные организации столицы, включая чертову кучу центральных ресторанов. «Славянский Базар»., «Арагви»., и прочая, и прочая.
Когда мне было пять с небольшим лет, родители взяли меня в кино на фильм про доктора Айболита-66. Вместо доброго человека в белом халате, кормившего бегемотиков гоголем-моголем, на экране кривлялись злодеи-бармалеи, время от времени тонущие в болотной тине. Нормальные герои всегда идут в обход. Родители хохотали, а мне было скучно.
Потом волшебство закончилось, при ярком дневном свете город был все тем же, пахнущим бензином, бесконечными улицами, и подгоревшей кухней. Запахи лука и томатной пасты будоражили воображение, и я начал хныкать.
– Есть хочу.
– Сейчас, приедем домой. – Бормотал отец.
– Давай зайдем куда-нибудь. У нас дома есть нечего, надо продукты покупать и готовить. Ну в конце концов, раз в несколько лет можем мы себе позволить...
– Ну хорошо. Только дорого выйдет.
– Ну на один день хотя бы, давай забудем об этом. Ну пожалуйста...
Только теперь я понимаю, какие высочайшие эмоции овладевали директором того самого «Арагви». при виде отца с женой и сыном.
– Какие люди, какие люди, – суетился он. Люба! – глаза его, казалось, в ту же секунду вывернутся из орбит.
– Что, Атос Авагенович?
– Люба... Сколько раз я тебе говорил, стелить на столики новые скатерти. Но-вы-е. Я по-русски понятно объясняюсь?
– Понятно, Атос Авагенович.
– Так ты меня понял, Люба?
– Поняла, Атос Авагенович. Но вы же сами вчера сказали...
– Люба!
– Все поняла. Шашлычку?
– Папа, папа, шашлычку...
– Тихо ты! Вы, Атос Авагенович не волнуйтесь, мы здесь просто так, с семьей зашли...
– Да разве я не понимаю, дорогой! Семья – самое главное, у нас говорили: жена и сын как лоза, посаженная с любовью. Для вас все самое лучшее, как для Черчилля, клянусь мамой! Люба! Приготовь отдельный кабинет!
– В котором Черчилль обедал?
– Тот занят. Нет, приготовь Цэковский.
– Атос Авагенович, неловко как-то. Нам бы обычный столик.
– Никаких возражений, дорогой. Ты у нас почетный гость, и семья твоя... Семья и семя от одного корня, понимаешь?
Долма мне не понравилась. Шашлык был вкусный, но жесткий. Хлеб, правда, пышный, горячий. А вообще, лучше бы мы в тот ресторан не ходили.
– Ты сам хорош, герой. Принципиальный весь из себя, а что сын твой живет в подвале тебе наплевать.
– Замолчи!
– Это ты молчи. Посмотри, что делается вокруг. Все твои дружки живут в центре, в кирпичных домах.
– Я не продавался, и продаваться не буду!
– Зато я теперь понимаю, почему твоя первая жена ушла к адмиралу.
– Все, – взревел отец. – Я больше не могу!
– И я тоже не могу. Идиотизм имеет границы. Мы живем в прогнившей стране и должны как-то жить. Да, не смотри на меня с ненавистью. Я не могу больше сидеть в этом коммунальном подвале, пахнущем плесенью, понимаешь?
– Вот оно как, – рассуждала мама, закутав меня в шубу. Да, в том июне в Москве выпал снег, так бывает в жизни. Снег был холодным и мокрым, станция железной дороги совершенно гадкой и склизкой. Улицы кирпичного квартала, построенного в конце войны – темными и зловещими. – Ты думаешь, я права? Нет. А зачем? Хочется жить по-человечески. Уходит жизнь, мне уже тридцать пять лет. Но ты, Саша, скажи. Когда мы к бабушке приедем улыбнись и скажи: «Свалились, как снег на голову». Она растает. Мне это сейчас просто-таки необходимо... Тем более, что бабушка наша тоже сложный экземпляр. Господи, за что мне все это, почему я не родилась в крестьянском срубе, и не видела жизнь, как она есть, в суровом чередовании рождений и смертей. Но ты все равно не поймешь. Ты про то, что бабушке сказать надо помнишь?
– Как снег на голову, – пробубнил я.
Про снег на голову я как раз понимал. На платформе шел снег, падал, таял, растворялся в свете прожектора.
И когда мы прошли по «Институтскому». проезду к улице «Октябрьской». и увидели куцые балконы, мне не оставалось ничего, кроме как расплыться в идиотской улыбке трехлетнего пацана, и сказать:
– Бабуль. Свалились, как снег на голову. Папаня от нас уходит. Не сроднились они душевно. Пиздец, короче.
Так всегда говорил Коля из нашего двора, а он знал, что делает, ему было лет восемь, или даже девять, и мы боялись его как огня.
– О, Господи, Марина, чему ты научила ребенка! Что за ужасный блатной жаргон, вы так теперь разговариваете? – бабушка начала рыдать.
– Саша! – Мама начала плакать. – Где ты это услышал...
– Меня уже ничего не удивляет. Мальчик останется у меня.
– Мама. У нас сложный этап. Потом, эти соседские дети.
– Знаешь что, Марина, разбирайтесь. А ты пока отдай мне внука.
А я ведь понимал, что к чему. И, проснувшись на следующий день, поежился на сундуке и спросил:
– Ты моя бабушка?
– Угу.
– А кто мой дедушка?
– Какая тебе разница?
– Ну все-таки, ну пожалуйста, ну скажи!
– Ленин.
– Ты серьезно? – Я смотрел на нее голубыми глазами и думал об Инессе Арманд. – Так ты тоже Арманд?
Поделиться книгой: