Помоги проекту - поделись книгой:
Виктор ТОЧИНОВ
ВЕЛИКАЯ СТЕПЬ
ПРОЛОГ
Сегодня у Хрусталёва был праздник — но получился он со слезами на глазах.
Исполнилось два года, день в день, как началась служба Вовки Хрусталёва. А значит, по всем законам божьим и людским, перешёл он из статуса «дембель» (тоже завистливо уважаемого всеми, даже «дедушками российской армии») — в статус «полного дембеля». А это, господа-товарищи, нечто уже заоблачно-недосягаемое и зависти не подверженное — смешно и глупо завидовать идеалу. Совершенству.
Херня есть, господа хорошие, царский «полный генерал» или «полный георгиевский кавалер» — сущая херня-с. Полный дембель — вот венец и квинтэссенция мироздания. Ведь ПД может всё. Именно всё. Уставы для него уже не писаны. Какие, к Чубайсу, дембельские работы?! Полный дембель выше этого — в разы. На порядки. Он может послать на известные три буквы не только лейтёху недоделанного, не знающего, что в уставах между строк изложено, — и сам генерал туда же отправится, ежели позабудет, что солдат, кроме хреновой тучи обязанностей, ещё и два-три права святых имеет.
Полный дембель должен выглядеть соответственно чину и званию — и Хрусталёв был готов выглядеть. Парадка ПД — это не просто парадка, о-о-о-о… А уж у Вовки Хрусталёва… Белоснежные аксельбанты, концы коих украшали автоматные патроны, отполированные старательными черпаками чуть не до прозрачности, сапожки — хром! — укороченные, расчётливо примятые в гармошку пассатижами… Бляха ремня не просто сточена напильником «чтоб звезда торчала» и надраена асидолом до испускания лазерных лучей — теми же черпаками… Нет! Бляха заново сделана первогодком из урюков, знающим толк в чеканке, и герб на ней изображает… А, бля, какая на хрен разница, что он изображает — всё псу под хвост.
Праздник накрылся.
Потому что встречал Хрусталёв знаменательный день в наряде. На КПП. И даже не в Девятке, где кое-какие радости жизни до сих пор остались, а в самой занюханной дыре. На точке. На Третьем Посту. У чёрта в заднице…
Но его никто неволить не стал, всё чин-чином, какие разговоры. Хочешь — демобилизуйся, пожалуйста. Сделай последний снимок для дембельского альбомчика на фоне башни у озера — и вали из Девятки. Дуй в любую точку России-матушки. Если, конечно, маршрут следования знаешь, а проездные документы выпишем. Только до вокзала или аэропорта, извини, подвезти не можем. Ты как-нибудь уж на своих двоих или автостопом — тут попутные верблюды попадаются.
Но после Прогона путешествовать автостопом по степям Хрусталёву не хотелось. И другим дембелям не хотелось. Все, кроме троих местных урюков (раньше — местных), остались на сверхсрочную… А урюки ушли в степь и не вернулись. Ни в каком виде не вернулись. Даже голов их к периметру не подкинули…
Ну а законтрачился — бери АКС и не петюкай. Приказ на точку — езжай на точку. Раньше, до Прогона, контрактников уважали. А теперь… В Девятке ещё туда-сюда, но на Посту… Спишь — как на срочной, жрёшь — что на срочной, сношают так же… Стереги бочки с ГСМ да заправляй нефтевозы с полуострова… Черпаков нет. На сорок шесть рыл — ни одной бабы занюханной. Из всей половой жизни нормальным мужикам остаётся кулак да два истрёпанных до дырок журнала, разъятых на листики… а каждая там красотка — хорошая твоя знакомая со своим ласковым прозвищем.
Правда, есть ещё Рюхач, дерущий и в хвост и в гриву… Но это уже для любителей.
Вовка злобно посмотрел на прапорщика Рюханова — тот дрых на топчане сном обожравшегося младенца. Вот — стали гонять в караулы прапоров. Офицеров даже… Ну и что с того? Дрыхнет, сука… Губами причмокивает. Бабу свою, видать, вспоминает. Ребята говорили, что его прапорщица на передок слабовата. То-то Рюхач волком на всех и дни в календаре вычёркивает. Если так — сразу, как сменимся, надо на неё залезть всенепременно. Вполне в тему: Рюхач меня тут раком ставил, а я там — Рюханиху. Спи, спи, рогатенький… Небось неделю назад, когда Гамаюна ждали, не дрых… Носился как наскипидаренный, и нас гонял — разве что траву не красили. Потому что краска зелёная кончилась.
…Фары Хрусталёв заметил издали. Шум мотора услышал чуть позже. Не встревожился — свои. Кому ещё? Чужие на верблюдах да на арбах всё как-то…
Фары исчезли — как раз там, где должны были исчезнуть. Машина нырнула в ложбину в трёх километрах от Поста. Шла с полуострова — и одна. Ночью — и одна. Странно.
Хрусталёв закрутил ручку телефона. В похожие аппараты Ильичи и Свердловы в старых фильмах просили барышню дать им Смольный… Вовка знал, что на проводе никакой барышни нет, и она ему не даст — ни Смольный, ни вообще… Заорал не слишком вежливо: «Дюшес? Дюшес, твою мать?! Мармелад давай!» Дюшес что-то проквакал неразборчивое, но с Мармеладом соединил. «Мармелад?! Я Бутон! Бу-тон!!! По трассе чёрт несёт кого-то!! Подсвети!!! Свету дай, козёл!!! Понял??!!»
Хрусталёв надрывался в тайной надежде разбудить прапорщика Рюханова — куда там… Мармелад наконец понял — Вовка услышал дикие вопли сзади, на невеликой территории Поста. Наверх, к прожекторной площадке, телефон не протянули — второпях забыли, потом всё руки не доходили. Теперь драли глотку, как в той комедии: алло, гараж? заводи кобылу!
Прожекторист, похоже, кемарил у себя на вышке — пятно света поползло с бензиновых ёмкостей к приближающейся машине с запозданием. Поползло рывками, медленно и неуверенно.
Ну наконец, не прошло и полгода… «Урал». Тентованый. Свои, всё правильно… И всё-таки — почему одни? Без колонны. И без конвоя? Даже если с Четвёртого, всё равно… Чует сердце — ЧП там, и не слабое…
А потом с Хрусталёвым стало твориться непонятное.
Урал медленным зигзагом объезжал обломки свай, в шахматном порядке украшающие бетонку. Остановился, где положено. Из кабины выскочил человек в камуфляже, торопливо пошагал к КПП. «Прапорщик Волковец, — козырнул небрежно, — отворяй быстрее, в семи кэмэ — опять напоролись, сотни две, если они вдруг следом дёрнулись…» — «Пропуск?» — «Какой, на хер, пропуск, от конвоя одна машина осталась…»
Хрусталёв вёл этот странный разговор с прапорщиком через крохотное окошечко двери — сам не понимая, как возле него оказался… Где-то глубоко, на самом дне сознания, бились мысли, что всё он делает неправильно, что нарушает все инструкции, что надо немедленно будить Рюхача, что одиночная машина без пропуска — уже ЧП, и что с этим Волковцом что-то не так, как-то странно он говорит, равнодушно, хоть слова произносит страшные, что надо…
Мысли трепыхались. Руки отодвинули засов. Дверь скрипнула. Хрусталёв шагнул в ночь. Автомат остался на столе, у древнего телефона.
«Кто в машине?» — «Живых нет, все двухсотые, открывай…» Волковец говорил на одном дыхании, монотонно, почти не разбивая речь паузами. Вовка механически взялся за ворота, напрочь забыв, что уже две недели ворота открываются изнутри, кнопкой…
«Волк?!» — в голосе проснувшегося таки Рюханова слышалось безмерное удивление. Даже потрясение. Хрусталёв стал поворачиваться, обрадованный, что наваждение закончилось, что сейчас всё встанет в его голове на место, — и застыл. Лицо прапорщика Волковца боковым зрением казалось совсем не таким, как при прямом взгляде, да это было и не…
«Волк, тебя же на Ак-Июсе…» — рука Рюханова метнулась к кобуре. И тут же метнулся вперёд Волковец. Хрусталёву показалось, что десантный нож лишь угрожающе дёрнулся к нему. Вовка не сразу понял, что чёрная струя, хлынувшая ему на грудь — кровь. Его кровь. Кровь из горла. Он закричал — так ему казалось. Зажал рану, очень плотно зажал яремную вену пальцами — так ему тоже только казалось.
На спуск Рюханов давил рефлекторно, с двадцатью сантиметрами стали в сердце. Выстрела Хрусталёв не слышал. Второго тоже. Просто из спины Волковца что-то дважды вылетело, оставив рваные дырки на камуфляжной ткани. Крови не было. Реакции Волковца — тоже. Он неторопливо вытирал нож о рукав оползшего на ступени Рюханова…
Эту картинку Хрусталёв видел странно повёрнутой — лежал на земле. В луже собственной крови. Картинка быстро темнела — начиная с краёв. Больно Вовке не было…
Человек, назвавшийся прапорщиком Волковцом, повернулся к «Уралу», махнул рукой. Лицо прапорщика оказалось не таким, каким виделось Вовке и Рюханову. Его, пожалуй, и лицом-то не назвать — из всех черт синевато-глинистая маска сохранила лишь глаза…
Через борта машины (отнюдь не тентованой) посыпались фигуры в камуфляже. Без оружия — по крайней мере без огнестрельного. Лица(?) — точная копия Волковца. Беззвучно проходили через КПП, бросив машину.
Вовка Хрусталёв всего этого не видел.
Спустя час на Третьем Посту живых не осталось. Последним зарезали позабытого было прожекториста.
Часть первая
ОТКЛЮЧЕНИЕ
I. Гамаюн
1
Проснулся Гамаюн на рассвете — как всегда, без будильника.
Милена посапывала рядом, она любила поспать по утрам. Он осторожно встал, бесшумно оделся, тихонько прошёл на кухню — боялся разбудить, от проснувшейся до срока Милены лучше держаться подальше. Скажи кому, что он, начальник всесильного Отдела, местным прозвищем которого — Карахар — аборигены пугают детей на самых дальних кочевьях, — намекни кому, что подполковник Гамаюн чего-то боится и от кого-то предпочитает держаться подальше — не поверили бы. А зря. У всех есть свои маленькие слабости. У него была Милена.
Завтракать Гамаюн не стал, сразу отправился на утреннюю прогулку — тоже привычка. Хотя сегодня, может, и стоило подкрепиться — день предстоял долгий и событиями переполненный. Много чего, так уж сложилось, должно было сегодня произойти в дополнение к его рутинным обязанностям.
Сегодня — расширенное совещание у Таманцева. Звучит тоже рутинно и достаточно мирно, но всё не так просто… И чем оно закончится и во что всё выльется — не знает никто. Даже Гамаюн, которому по штатному расписанию положено знать всё.
Сегодня — «орлята» затеяли переворот. Путч. Мятеж. Говоря по иностранному — ку д'эта. Тоже, по большому счёту, рутина. Заговоры на Девятке плодятся как черви в навозной куче — и вреда от них примерно столько же. Но… Расслабляться нельзя, иначе очередной опереточный путч станет последним. Для Гамаюна — последним.
Сегодня — отключение «двойки». Вот это серьёзно. Вот про это мало кто знает — в отличие от совещания и переворота. Фактически, со всеми подробностями, — четыре человека, Гамаюн пятый. Вполне возможно, что скоро узнают все и будут называть с трепетом, с большой буквы: Отключение. И делить жизнь на «до» и «после» Отключения. Как сейчас делят на «до Прогона» и «после». А если карта не так ляжет… Тогда не узнают. И не станут никак называть. Некому будет называть…
И — так уж совпало, но именно к сегодняшнему утру Нурали-хан собирает к ставке, что под Гульшадской горой, своих архаровцев — отовсюду, с самых дальних кочевий… И будет их, по разведданным Сирина, тысячи полторы… А по сведениям из источников Гамаюна — больше.
Гораздо больше. В разы…
Что пришло хану в голову, конечно, неизвестно. Может, решил произвести смотр и воинский парад в честь праздника Заклания Чёрного Барана (есть тут такой, и вроде должен на днях состояться). Мирный парад с последующей демонстрацией степных трудящихся… Но почему-то слабо верится.
И в самом деле, если взглянуть на всё глазами хана, то беспредел получается полнейший: кочевали себе люди спокойно, из года в год, одними и теми же путями, спустились с предгорий к озеру, на весеннюю тюбеневку — и нате вам, подарочек от Тенгри-Ла, айдахар ему в душу. Стоит на исконном месте ханской ставки, на высоком, вдающемся в Балхаш полуострове — Девятка во всей своей красе. Со всеми прилегающими сооружениями, и со штабом, и с жилым городком, и с объектами соцкулътбыта, и с казармами почти на восемь тысяч душ, и т. д. и т. п. — даже с так и не снятым истуканом Вечно Живого на главной площади, на «пятачке»… И — со свежеустановленными минными полями по периметру.
Нет, понятное дело, прославленный классиками телеграф Узун-Кулак давно и исправно морзировал Нурали-хану о свалившихся ниоткуда пришельцах — но мало ли чего долгими степными зимами у костров болтают… Воочию хан убедился во всём чуть больше месяца назад, в апреле. Срок достаточный, чтобы прощупать сильные и слабые стороны захватчиков и составить план генеральной их зачистки.
Может, начнут и не сегодня — неизвестно. Но надолго расположить всю орду у горы невозможно — призванных на службу здесь, как всюду и везде, кормит воинское начальство. Хан. Из личных отар. Так что долго держать под знамёнами свою дикую дивизию Нурали никак не станет…
2
…Гамаюн неторопливо шёл по просыпающейся Девятке, перебирая в мыслях все события дня грядущего… Увидел обогнавшего Лягушонка в цивильном и с удочками (хотя рыбалку тот презирал) — и понял, что за текучкой позабыл про одно важное для себя событие.
Сегодня его должны были убить.
Доходное, кстати, дело — награда назначена, по слухам, немалая, в самой твёрдой местной валюте. В баранах.
Награда за голову Карахара.
Местное прозвище подполковника — Карахар — было сокращением. Полное имя насчитывало слогов двадцать, произносилось нараспев, как японские хайку, и незапоминаемо было в принципе. Переводилось красиво: «Чёрная Птица, повелевающая Драконами Земли».
Гамаюн втайне гордился. Драконы Земли — звучит, согласитесь? Хотя означает сей термин лишь танки да БМП… Сокращение звучало хуже, вызывая в памяти малобюджетные боевички о гениях кунг-фу: «Карахар» — «Чёрный Дракон»…
Но местные жители таких боевичков отроду не видели и именем Карахара пугали детей, наряду с Хурай-Ла, вечно голодным демоном Земли…
Дети пугались и того и другого. Плакали. Но Карахара пугались больше.
«Орлята» на заседании своего штаба постановили было начать историческое выступление с ликвидации Гамаюна — на его традиционной утренней прогулке.
Потом, поразмыслив, отказались от тактики индивидуального террора. Решили действовать классически, по проверенной схеме: мосты, вокзалы, почта, телеграф… Ну, честно говоря, мосты с вокзалами в Девятке не наблюдались, а почта-телеграф пришла в последнее время в некое запустение: телеграммы посылать некуда, письма с посылками не поступают… Но здание наличествовало, даже уцелела над ним часть двуязычной вывески со странным словом «байналыс», изображённым кириллицей.
(Что сие означало, Гамаюн примерно догадывался — или «отделение», или «связи». До Прогона знание подполковником тогдашнего местного наречия ограничивалось вывесками на магазинах: «нан» — «хлеб», «балык» — «рыба», «азык тулик» — «продовольственный»… Теперь — учил старательно, хотя мова нынешних аборигенов во многом отличалась от прежней.)
«Орлят» заброшенная почта не интересовала. Но к захвату действительно важных объектов они подготовились. Правда — не только они. Гамаюн тоже.
А начальника Отдела пернатые решили прихлопнуть или в ходе операции, или потом — когда ликующее освобождённое население начнёт украшать фонари сатрапами и угнетателями. Здравую мысль о том, что поспешная утренняя ликвидация подполковника мгновенно поднимет на ноги Отдел и всю Девятку, серьёзно осложнив операцию, — эту банальную идею внушил заговорщикам негласный сотрудник Гамаюна, занимавший в иерархии «орлят» не последнее место. Всё бы хорошо, но…
Чуял Гамаюн во всём этом деле некий посторонний запашок — а на свой нюх он привык полагаться. Больно уж всё ко времени, вся эта карнавальная революция… Как раз к отключению. И кавалерия Нурали-хана за холмами — лишь протруби.
Ни о том, ни о другом «орлята» не знали и знать не могли. Но назначили выступление именно на сегодня. Значит? Вариант простой — к этим придуркам внедрён и мягко на них влияет не только человек Отдела. Есть ещё кто-то за кулисами — и цели его, мягко говоря, непонятны.
Ясно одно: если покушение на Гамаюна всё же состоится, то агент в штабе «орлят» — канал для дезинформации. Используют его втёмную, или переметнулся, — неважно. Важно другое. Возможностей проверить этот источник нет. Водевильный путч может оказаться ширмой для чего-то смертельно опасного. И если…
Короче, с Гамаюном или без него, но Отдел нанесёт в случае покушения немедленный превентивный удар. Страшной силы слепой удар по площадям. «Двойку» отключат так, что включать будет нечего. Орду Нурали-хана выметут огненной метлой — так, что вести давно запланированные масштабные переговоры будет не с кем. «Орлята» вкупе с борцами за другие идеи будут немедленно повязаны и мгновенно, пока не зашевелились «демориальцы» и жёны-друзья-родственники, водворены на гауптвахту, и там срочно вспыхнет бунт, жестоко подавленный с применением оружия — и оппозиции в Девятке не станет.
Совсем не хотелось Гамаюну подобного поворота событий. На счету каждый человек — а завихрения с заговорами скоро пройдут, люди перестанут рваться с пеной у рта к штурвалу — как только сообразят, что штопор перешёл в управляемое пике. В полёт хоть куда-то…
И с Нурали, понятно, надо договариваться — а не втягиваться в бесконечную войну. И «двойку» отключать надо с умом, не рубить сплеча. Но рисковать всем и всеми Гамаюн не мог.
А ещё — Гамаюну просто хотелось пожить. Да вот выпала такая лакмусовая бумажка. Собственная голова.
3
…Он вышел на набережную — ею именовалась бетонная дорожка по краю скального обрыва с бетонной же оградкой. Никто не выстрелил из многочисленных окон трёх самых удалённых от центра домов жилого городка — дальше лишь гаражи и периметр. Даже не попытался приступить к процессу выстрела — а закончить сие действие едва бы позволили, ребята Ткачика прикрывали окна плотно. Хотя профи в антиснайперских делах был среди них лишь Лягушонок. И не в одних антиснайперских. Но практический зачёт для молодых не состоялся… Ну и ладно. Пошли дальше.
Гамаюн пошёл дальше, вглядываясь в серовато-белёсую даль озера — вид с высокого берега открывался роскошный. Балхаш больше похож на море — противоположного берега не видно, а свой — от горизонта до горизонта. И вода — солёная. Не чуть солоноватая, как до Прогона, — солёная.
Жить летом, да у тёплого моря, — курорт, а вот зимой, резко-континентальной зимой… Зимой Девятка чуть не вымерзла. Система центрального отопления, не рассчитанная на такую солёную водичку, накрылась быстро и бесповоротно. Опреснитель. Котельная. Трубы и радиаторные батареи в квартирах.
Зима выдалась кошмарная. «Двойка» и «единичка» лишились развешанных по стенам тэнов — не хватало, ладили самодельные. Нихромовая проволока на чёрной бирже стала дороже спирта и сигарет — её по привычке натягивали между рамами двойных окон, пока не додумались, что эти промежутки лучше всего набить старым тряпьём, тепло ценнее света — стали навивать самопальные спирали на что попало; мазут в резервных (уже в резервных!) ёмкостях убывал, как первач из бутыли в тёплой компании; изношенные электросети не выдерживали тройной нагрузки — коротило-искрило-вспыхивало; пополненная добровольцами пожарная команда не знала сна и отдыха… В конце концов накрылась подстанция — конкретно накрылась, на три недели авральных работ. И, по закону подлости, — ровнёхонько тридцать первого декабря, вечером, — праздник был грустный. Началась эра буржуек и каменок, сожгли всё, что горело, нужное и ненужное — дети, невзирая на запреты, шастали в степь сквозь весьма тогда прозрачный периметр, за вязанками тоненьких ломких стеблей, сгорающих быстро, как порох… А разъезды кочевников, пусть немногочисленные, добирались и тогда к Девятке с ближних зимовий… Работы Гамаюну хватило. Он работал — жестоко. Для первого впечатления. Здесь встречают не по одёжке — по оружию и умению им владеть. Тогда, зимой, он и заработал своё прозвище, которым пугали детей даже на дальних кочевьях.
Тяжкая была зима. Они перезимовали, выжили.
Но на подходе лето — и тоже очень хочется выжить…
4
— Товарищ подполковник! — пулемётчик вытянулся, выкатил грудь колесом. — Докладывает сержант Гнатенко! За время моего дежурства непредвиденных происшествий не случалось! В шесть часов полёта три минуты от второго причала отвалили три маломерных судна согласно приказу полковника Радкевича! На острова поплыли, за яйцами…
Последние слова сержант-контрактник произнёс не по-уставному грустно… Видать, опостылела яичная диета. Ничего, скоро сайгаки пойдут сплошным косяком к летним пастбищам, разговеешься…
— Вольно! Продолжайте несение дежурства, — Гамаюн шагнул вперёд, по въевшейся привычке проверять всё и всех провёл пальцем по не успевшему нагреться на солнце металлу ДШК[1].
Смазки оставлено куда больше, чем рекомендует наставление по стрелковому делу. И правильно — здесь, над озером, от мельчайших, невидимых глазу капелек солёной воды, металл ржавеет мгновенно… Молодец Гнатенко, бережёт оружие — а его, оружия, мало, и большей частью устаревшее, и спасённое от утилизации, и восстановленное буквально из металлолома.
Эти, к примеру, ДШК лет тридцать назад составляли всю хилую местную ПВО «двойки» и «единицы» — главных объектов, ради которых и существовал весь невеликий городок, не обозначенный на картах, — Балхаш-9. По-серьёзному с воздуха их прикрывал ныне канувший Прибалхашск — истребителями-перехватчиками и зенитно-ракетными дивизионами. Потом пулемёты заменили «Стрелой-2», ещё позже — «Стрелой-3», и они лежали себе в консервационной смазке и дождались-таки своего часа, когда выяснилось, что озеро стало после Прогона не только куда солонее, но и гораздо глубже. И что завелись в неведомых глубинах невиданные зверюшки — крупные и опасные.
Но Гнатенко молодец, надо сказать Румянцеву, пусть отметит парня.
Разговор с сержантом происходил в декоративной башенке, венчающей край утёса и навевающей мысли о старинных замках, о Вальтере Скотте, о доблестном рыцаре Айвенго и о других доблестных и не очень рыцарях. Безымянный архитектор, решивший облагородить вид городского пляжа Девятки, именно этими мыслями и руководствовался, а также воспоминаниями о Ласточкином Гнезде в Крыму. Облагородил. И получилось красиво. Дембеля прощальный снимок в альбом делали на фоне башни — традиция. На смотровой площадке звучали вечерами юные голоса, звенела гитара и проходили всякого рода инициации: первая сигарета, первый поцелуй, первый прыжок с зубца вниз, в озеро (метров двадцать до воды, между прочим, попробуй-ка даже не ласточкой, даже солдатиком, слабо? — стать мужчиной так куда почётнее, это не табак смолить и не губами по губам елозить).
Когда с озера сошёл лёд, Гамаюн безапелляционно конфисковал эту готическую фортецию. Под пулемётную точку. После первых жертв айдахара. А зубцы к чёрту сломал — для стопроцентного сектора обстрела. Не в романе живём, не до романтики…
5
…Три судёнышка подходили с озера. Переднее и замыкающее топорщились стволами, на палубах краснели бочонки глубинок. На идущем посередине — вёдра и ящики, с горой наполненные яйцами. Интересно, кто кого переупрямит — птицы, привыкшие от века гнездиться на трёх островках в паре километров от берега или полковник Радкевич, регулярно уже месяц собирающий несомые ими яйца? А они, бедолаги, несут новые. Надо бы объявить мораторий, а то следующей весной…
Гамаюн оборвал сам себя, поняв, что просчитывает планы уже не на дни и месяцы вперёд — на годы. Не стоит. До отключения — не стоит.
Он вышел из айвенговской башни, и прошёл соединяющий её с берегом мостик, и собирался продолжить прогулку по-над заминированным безлюдным пляжем, и проходил мимо «шилки» с неисправной ходовой, используемой как неподвижная огневая точка, и хотел о чём-то спросить её наводчика, когда…
Нет, его не убили. Даже не попытались. Просто взревели ревуны (тавтология, но так и было). А колокола громкого боя — забили. Тревога. Наводчик метнулся мимо Гамаюна, не спрашивая дозволений и разрешений, — всё правильно, всё на рефлексах, не зря гоняли.
Гамаюн прикрыл ладонью глаза от солнца. Неужто Верблюд? Да нет, не может быть. Тут мелковато, такой громаде не поднырнуть, не подплыть скрытно.
Три моторки действовали как и положено по сигналу тревоги: очищали батареям сектор стрельбы — закладывали широкую дугу, в сторону от причалов и пляжа, — выпустив вперёд безоружную. Вслед им под водой быстро, быстрее судёнышек, двигалось нечто — невидимое, угадываемое лишь по возмущениям поверхности. Большое и опасное нечто. Догоняло. Совсем радом… Все артсистемы — бесполезны. Если не жертвовать людьми и лодками.
Ну, бля, Гнатенко!!! Давай!!! Им ведь ни хрена с лодок под таким углом не видно… Лупи! Не жалей патронов! Огонь!!!
Гнатенко его не слышал, но и сам знал службу, звук от ДШК перекрыл и рёв ревунов, и бой колоколов. Вода вскипела — там, где колебалась над массивной невидимой тушей. И плыл там, конечно, не Верблюд.
Там плыл айдахар.
Водяной змей.
Тревога оказалась почти учебной. Айдахар наскочил молодой и мелкий — длиной метров двадцать, много двадцать пять. И, похоже, учёный. Из местных, а не заплывший издалека по весне. Чтобы отпугнуть змея, достаточно оказалось двух длинных очередей Гнатенко. Пули, ясное дело, сквозь слой воды и толстую шкуру даже не пощекотали айдахара, но характерные звуки их ударов по воде были твари знакомы. И она поспешно отступила вдаль и вглубь.
Все расчёты сработали идеально — и у «шилок», и у безоткаток.
И у бомбомётов: эти самодельные конструкции метали посредством порохового зарядика здоровенные красные бочонки — боевые части от старых зенитных ракет С-75. Атак с воздуха на Девятку не предвиделось, да и семьдесятпятки давно списаны и утилизированы, но зачем-то сохранённые БЧ теперь неплохо играли роль глубинных бомб. Убить айдахара могли лишь практически прямым попаданием — но отпугивали надёжно, даже самых матёрых. Хотя против Водяного Верблюда вся их артиллерия — и самопальная, и штатная — не смотрелась. Это вам не айдахар, не уж-переросток с непомерным аппетитом.
Поделиться книгой: