Сезам, закройся!

Телефона на месте не было.

Не останавливаясь, Лиза проверила один за другим все карманы. Ничего. Не сбиваясь с шага, девушка открыла сумку и изучила ее содержимое. Сотового не было нигде.

– Плохо, очень плохо, – пробормотала Минина.

С потерей телефона Лиза утратила возможность связи с внешним миром. Кроме того, в телефоне девушки была записная книжка со всеми контактными номерами. Как бы ни был он бесполезен здесь, в лесу, за несколько десятков километров от города, наличие мобильника внушало некую уверенность, как ниточка, которая не в состоянии удержать от падения, но за которую можно подергать.

«Его у меня вытащила инспекторша? – подумала Минина. – Или вахтерша?»

Фурия продолжала идти вперед. Глаз на усике смотрел из прически на Лизу неотрывно, не моргая.

– Я не могу понять, где мой мобильный телефон, – громко сказала Минина вслух.

Фурия остановилась.

– Наверное, оставила в машине, – так же громко продолжила Лиза.

Скрывать потерю сотового не было никакого смысла.

– Это часто бывает, – сказала инспекторша. – Я сама постоянно забываю, куда положила свой мобильник. Давайте я отведу вас к Валентину Эмильевичу, пока он свободен, вы с ним побеседуете, а потом заберете телефон. А если вам, Елизавета, нужно срочно позвонить, я могу дать вам свой.

Глаз на усике, выглядывающий из густых черных кудрей, при этом насмешливо прищурился.

– Спасибо, мне не срочно. Я просто хотела позвонить маме и сообщить, что меня взяли на работу, – кротко сказала Минина и аккуратно потрогала шип на кольце.

Она стремилась встретиться с директором НИИ так же сильно, как и он – с ней.

Прикрытая дверь в лабораторию распахнулась с глухим стуком. В комнату медленно вошел Утюгов. Рядом с ним возвышались двое парней – накачанные тела, большие руки и глубоко посаженные глаза не оставляли никаких сомнений насчет того, для чего они – такие – понадобились тщедушному и пожилому Валентину Эмильевичу. У Ильиной сбилось дыхание, она резко побледнела. Ева продолжала помешивать желтую жидкость. Ее темные глаза стали от гнева почти черными. Она не боялась. Напротив – она ненавидела тех, кто без стыда и совести калечил чужие тела, жизни и судьбы.

– Лариса Николаевна, – сухо сказал директор, – вы нарушили инструкцию, запрещающую уродам покидать закрытую зону.

Услышав слово «урод», Ильина дернулась, как от удара.

– Трое суток карцера, – припечатал Утюгов.

Он был скор на расправу. Парни, похожие на орангутангов и в анфас, и в профиль, шагнули вперед. Лариса отчаянно завизжала, закрывая лицо своими тонкими длинными пальцами.

По ее несчастному лицу, покрытому веснушками, потекли слезы. Ощущая, как все внутри сжимается от гнева, Ева шагнула вперед и стала перед Ильиной, закрыв ту от профессора. Даже вытянувшись вверх, она едва доставала подруге до груди.

– У нас что, фашизм? – негромко спросила Ершова, дрожа от ярости. – Рабовладельческий строй? Инквизиция? Почитайте Конституцию и Уголовный кодекс нашей страны. Вы – преступник, и я этого так не оставлю!

Глаза Утюгова сжались в две узкие щелочки.

– Волосатое тело тоже суду продемонстрируете? – спокойно спросил он.

– Да, – спокойно ответила Ершова.

– Правда?

Валентин Эмильевич расхохотался, показав желтые редкие зубы.

– И ее тоже в карцер, – махнул он рукой. – А через пару часов я посмотрю, как эта наглая девица будет валяться у меня в ногах и умолять выпустить ее на поверхность.

Орангутанги сделали еще один шаг вперед.

– Я – Ева Хасановна Ершова, лейтенант ФСБ России, – сухо сказала Ева, демонстрируя удостоверение рукой, свободной от пробирки. – И ни меня, ни Ильину вы не тронете.

Утюгов остановился.

– А ведь я это подозревал, – негромко сказал он. – Чувствовал: что-то не так, но не догадался что. Думал, вы из налоговой.

В его движениях появились мягкость и вкрадчивость, как у сытого кота.

– Значит, так, – сказал профессор, разглаживая свои редкие брови, – Ларису Николаевну в карцер на пять дней, а Еву Ершову – бессрочно. Ты там неизбежно тронешься рассудком, но никто и никогда не узнает, почему это произошло. Сошла с ума, и все тут. Андерстэнд?

Парни равнодушно сделали еще один шаг вперед.

– Вы шутите? – спросила Ева.

Парни сделали еще один шаг. Ильина заорала от ужаса и рванулась к выходу в тщетной попытке убежать. Ей это не удалось – орангутанги сбили несчастную девушку с ног. Падая, Лариса взмахнула рукой, выбив тем самым пробирку с ярко-желтой жидкостью из рук Евы.

Дзззинь!

Стеклянный сосуд описал в воздухе дугу и приземлился точно на клетку с мускулистыми крысами, зло глядящими через прутья. Через секунду грызуны оказались мокрыми, перепачканными и цветом похожими на цыплят.

– Что вы наделали, идиотки?! – заверещал директор.

Спустя мгновение Ева и Лариса оказались на полу со скрученными за спинами руками. Ильина продолжала плакать. Ершова подняла холодные глаза и посмотрела на директора. В те несколько секунд, пока пробирка находилась в воздухе, потом падала на клетку, разбивалась и обливала крыс, она успела опустить руку в карман и отправить Рязанцеву сигнал SOS по телефону.

– Володя, спаси меня, – прошептала она одними губами.

Один из парней сильно ударил ее по ребрам. Потом крепкие руки подхватили их с Ларисой и потащили вниз, на подземные этажи.

На улице уже темнело, когда Богдан вышел из бара, в котором встречался с Рязанцевым, и сел в свой «Крузер». Начинался дождь. На душе у него было неспокойно. Не заводя двигатель, Овчинников взял телефон и набрал сотовый Лизы.

– Пусть возвращается, – громко сказал он вслух. – Девочке надо лечиться у психиатра и возвращаться к нормальной жизни, а я, получается, подталкиваю ее к очередному убийству. Кроме того, как бы она ни была умна и изворотлива, дело может оказаться ей не по зубам – слишком силен противник. К тому же Утюгов находится на своей территории, и у него полно сообщников и соглядатаев. Я даже боюсь предположить, что профессор сделает с Лизой, если поймает ее на горячем!

Приняв решение, Богдан сразу же почувствовал облегчение. Правда, секунду спустя его настроение снова испортилось.

«Телефон абонента выключен или находится вне зоны обслуживания», – сказали в трубку.

– Ничего себе, – сказал Овчинников, глядя прямо перед собой. – Она выключила телефон? Немыслимо! Не далее как сегодня утром Лиза говорила мне, что никогда его не отключает.

Сердце Богдана сжал тугой обруч.

– Да, я готов был стать убийцей и отправить профессора к праотцам, но я не готов подставлять человека, который мне лично ничего не сделал, – пробормотал он. – А так… я послал девочку в самое пекло.

Неподалеку от «Крузера» Богдана стоял «УАЗ Патриот» полковника. Машина цвета «баклажан» была совсем новой – Рязанцев купил себе «УАЗ» после того, как его синяя «десятка» была раздавлена «Хаммером» в лесной стычке с бандитами[1]. В ту же секунду Овчинников увидел, что полковник бежит к своему «Патриоту».

– Похоже, проблемы не только у Лизы, – негромко сказал он.

«УАЗ» полковника с ревом вылетел со стоянки.

«Я не верю, что это случайное совпадение, – подумал Овчинников, – в НИИ определенно что-то происходит».

Повинуясь импульсу, он повернул в замке ключ зажигания. Через мгновение Богдан уже мчался по проспекту вслед за Рязанцевым.

Лиза шла по коридору, когда вдруг услышала где-то вдалеке женские крики и плач. Фурия бросила на девушку растерянный взгляд и сбилась с ноги. Глаз на усике испуганно нырнул в глубину прически инспекторши.

– Ой, что это? – спросила Лиза, не забывая сохранять на лице наивное выражение.

– Видимо, кошки, – неуверенно сказала инспекторша. – Вернее, коты.

– А почему они кричат «помогите»? – округлила глаза Минина.

Ее трезвый ум при этом работал как часы. Она узнала этот высокий дребезжащий голосок – он принадлежал несчастной трехметровой дылде с красивыми светлыми глазами и россыпью веснушек.

«Это из-за меня. Они хотели меня предупредить, нарушили местные фашистские правила, и теперь у них проблемы», – поняла Лиза.

Минина не была сентиментальной. Она вообще была девушкой с абсолютно аналитическим разумом – эмоции никогда не мешали ей думать и действовать. Но при этом Лиза ценила то, что делают для нее другие. Ценила не сердцем, а головой – и была готова рисковать своей жизнью за тех, кто рискнул ради нее. Жизнь была для Лизы шахматной партией, и те, кто был за нее – сознательно, по собственному выбору, а не волею случая, – автоматически приобретали в глазах Елизаветы большой вес. Они как бы становились для нее – «тоже я». Вся ее хитрость, ум, опыт и таланты тут же переходили в распоряжение этих других людей, ставших для Лизы союзниками.

Жертвы, которых убивала Минина, изначально не были для нее людьми вообще. Но если ей удавалось разглядеть в потенциальном трупе человека, она тут же отказывалась от задания. Елизавета приехала в институт за жизнью Утюгова, но теперь у нее появилась еще одна цель.

– Спасите! Помогите! Не хочу в карцер! – вопил тоненький, как фальцет, голосок.

Лиза не ощущала сочувствия к кричавшей. Она думала. Даже если она уколет профессора шипом кольца – тонким, как кончик инсулиновой иглы, – он скончается не ранее чем через неделю: яд, от которого не существовало противоядия, был рассчитан как раз на этот срок. Смогут ли девушки продержаться в карцере минимум семь дней? Ответ на этот вопрос известен Лизе не был.

– Я лейтенант ФСБ! Вы нарушаете Конституцию и Уголовный кодекс нашей страны, а также трудовое законодательство и Всемирную декларацию прав человека! – отчаянно закричал другой женский голос.

«Я так и поняла, что брюнетка – из органов госбезопасности», – с удовлетворением подумала Минина.

Услышав крики, фурия остановилась, ее лицо покрылось красными пятнами.

– Какие странные коты, – удивленно сказала вслух Лиза, пошире распахнув свои маленькие глаза. – А что такое карцер? Или как там? «Карцерт»?

– Может, концерт? – сказала инспекторша, хватаясь за предложенную Лизой соломинку. – Наши сотрудники иногда занимаются художественной самодеятельностью…

– А-а-а, так это они репетируют, – протянула Минина.

– Точно, – с облегчением сказала фурия, с трудом переводя дух.

Глаз снова выглянул из прически. Он, как и хозяйка, пережил большой стресс. На его белке появилась красная прожилка.

Два молчаливых амбала сосредоточенно тащили Еву и Ларису по коридору в сторону лифта. Когда Ева попыталась уцепиться за косяк, тюремщик ударил ее – сильно, безжалостно, как тряпичную куклу, а не как человека, и Ершова тут же оставила попытки вырваться.

«Володя, скорее, – прошептала она, мысленно призывая Рязанцева на помощь, – пожалуйста!»

– Только не туда, где мозгоеды, только не туда! – плакала Лариса. На ее лицо падали лучи заходящего солнца.

Конвоиры дотащили девушек до лифта и нажали на кнопку. У Евы мелькнула мысль, что эти здоровые, но совершенно тупые и апатичные парни, лишенные воображения и похожие на двух роботов, с поедателями мозга уже встречались.

На Ершову навалился запоздалый ужас. Она до последнего верила, что Валентин Эмильевич не посмеет отправить ее в карцер.

– Конечно, отправит. Ему же это ничем не грозит, – пробормотала самой себе Ева. – Через несколько дней мозгоеды уничтожат все самое вкусное в наших головах, сделав нас спокойными, тупыми роботами, понимающими человеческую речь, четко выполняющими команды и вполне здоровыми с точки зрения врачей. Волосы с моего тела удалят, и никто даже не заметит, что со мной что-то не так. Ну, депрессия. Ну, характер испортился. Ну, воображения нет, и доброта куда-то пропала… И что?

Ева почувствовала, что у нее подкашиваются ноги.

«Только не это, – подумала она, глядя в пол. – Я никогда больше не смогу любить! Я перестану понимать, что такое красота. Я уже никогда не вспомню о том, что бывают на свете верность, лояльность, благородство и честность. Все это жадно съедят мозгоеды, проникнув в мою голову».

Девушку передернуло. Лифт приехал. Его створки открылись с тихим звоном. Равнодушные тюремщики затолкали Ершову и Ильину в стальное чрево лифта и нажали на кнопку «минус четыре». Девушек везли в карцер, и они ничего не могли с этим поделать.

Получив от невесты сигнал SOS, Рязанцев не стал терять ни минуты. Тягостное ожидание последних дней трансформировалось у него во взрыв бешеной активности. Полковник вскочил, бросил на стойку бара деньги и побежал на парковку к машине.

– Я поеду туда, в институт, – сказал он сам себе на бегу, – а группу поддержки вызову позже, в дороге.

Начинал накрапывать дождик. Ветер усиливался. «УАЗ» полковника цвета «баклажан» стоял на парковке и терпеливо ждал хозяина. Эту машину Владимир Евгеньевич купил месяц назад – после того, как его «десятка», завязшая в песке, была атакована двумя бандитами на «Хаммере» и отправилась на металлолом. Спустя некоторое время после того случая Рязанцев с Евой отправились в автосалон, увидели «УАЗ Патриот» и тут же дружно влюбились в этот внедорожник.

– Что там у нее случилось, у моей девочки? – пробормотал полковник, заведя двигатель. – Недаром меня мучили тяжелые предчувствия.

Он попытался связаться с невестой, но ее мобильный не отвечал, находясь вне зоны обслуживания. Полковник не мог знать, что в данном случае телефон не был выключен, а на самом деле пребывал там, куда не проникали радиолучи – под землей, в подвале. Спецсвязь также не работала. Нажав на газ, Владимир Евгеньевич вырулил с парковки. В заднее стекло он увидел, что за ним выезжает и черная «Тойота Лендкрузер».

– Овчинников? – с сомнением спросил сам себя Рязанцев. – А почему он за мной едет?

Но через секунду он выбросил Богдана из головы, сосредоточившись на дороге.

Дверь в приемную Утюгова была обита пупырчатой кожей какого-то непонятного животного.

– Это шкурка цыпленка, – пояснила инспекторша, все еще находясь в благодушном расположении духа, – только цыпленок был громадным. Примерно в два этажа ростом.

Тут она спохватилась, закрыла рот рукой, и глаза у нее стали большими и испуганными.

– Хорошая шутка, – улыбнулась Лиза. – А на самом деле кожа, конечно, самая обыкновенная, а то и вовсе дерматин.

– Конечно, ха-ха, – сказала фурия, внутренне ужасаясь припадку болтливости, который настиг ее в самый неподходящий момент.

Инспекторша нажала на ручки двери и открыла ее. Стены приемной были покрыты бежевыми обоями. Развешенные по стенам картины изображали природу зимой, весной, летом и осенью. Художественные достоинства полотен были весьма сомнительными. В распахнувшемся проеме Лиза увидела большой кожаный диван, столик с кофейным аппаратом, сейф и стол из светлого, похожего на ольху, дерева. За столом, на котором стояла ваза с увядшими розами, сидела голубоглазая секретарша – такая красивая, что Минина тут же заподозрила подвох. Васильковые, как у куклы, глаза были окружены ореолом пушистых черных ресниц. Пухлые губки бантиком нежно улыбались, приоткрывая белоснежные зубы. Из-под стола виднелись длинные и идеально красивые ноги.