Помоги проекту - поделись книгой:
Когда Кико спрашивал у своих друзей, Горго и Магуль, что это за вещи, те или отмалчивались, или делали вид, что не слышат его вопроса.
Часто Кико брал свою чунгури и пел песни. Като, Горго и Магуль замирали от восторга, слушая его. А если дома находился и Вано с сыновьями, что бывало, впрочем, редко, так как хозяин горного гнезда и его старшие дети чаще были в отлучке, то и они, бросив дело, слушали маленького певца.
— Эк хорошо поет мальчишка!.. Не одну тысячу туманов (монета, равняющаяся десяти рублям) дал бы за такие песни любитель, — не раз срывалось с уст всегда хмурого и сурового Вано, и после этого он сильно задумывался, решая какой-то сложный вопрос.
А из-за высокого утеса еще один невидимый слушатель жадно ловил каждое слово песен Кико.
Этот слушатель был горбун Али, старательно избегавший встречи с маленьким пленником своего господина. Когда Кико распевал свои песенки, аккомпанируя себе на подаренной ему Като чунгури, Али положительно не находил себе места.
Печальные, полные тоски по родине, по отцу и родному дому, звуки голоска Кико падали, как раскаленные камни, в сердце Али, и совесть не давала ему покоя.
Незлой от природы, Али мучился своим поступком. Ему было жаль Кико, и в то же время он не посмел ослушаться своего господина, которому был обязан жизнью и благополучием своим и своей сестры.
Однажды Кико проснулся среди ночи.
Ночник в виде плошки, наполненной бараньим жиром, стоял в углу круглой башенной комнаты и освещал ее. В этой комнате, перегороженной надвое ветхой шелковой тканью, спали Като с Магуль, а по другую сторону занавески — он и маленький Горго.
Какой-то шорох и голоса разбудили Кико. Он быстро протер глаза.
Чья-то легкая тень скользнула в это время из комнаты.
Кико едва-едва успел разглядеть белую одежду Като. Затем все стихло. И вот среди ночи Кико расслышал чьи-то спорящие голоса и тихий сдавленный плач.
Мальчик быстро вскочил с тахты и, не рассуждая больше, кинулся на лестницу, движимый одною мыслью — заступиться за того, кто плачет, кого обижают. Но, сделав несколько шагов по крутой и узкой лестнице наверх, в высшую часть башни, он замер от неожиданности, услышав долетавшие до него слова.
— Не женское дело, Като, мешать мужчинам проявлять их удаль и боевую отвагу. Да и потом, Като, у нас пятеро сыновей, и надо позаботиться об их будущем.
— Но, Вано, — расслышал Кико голос Като, — им надо дать воспитание, отослать их учиться в Тифлис, а не приучать жить грабежом и разбоями.
— Как ты смеешь вмешиваться в мои дела! — загремел, забыв всякую сдержанность, Вано. — Не умей я так искусно приобретать для моих детей богатства, они остались бы нищими. Так не мешай же мне. Слышишь?
Кико рванулся было вперед на защиту Като. Смелый мальчик весь горел желанием постоять за ту, которую сейчас обижали. Но неожиданно он почувствовал, как кто-то цепко ухватился за полы его чохи, а тихий голосок зашептал ему в темноте на ухо.
— Господь с тобой, Кико! Опомнись, безумный! Или ты хочешь, чтобы он насмерть заколотил тебя?
И слабые детские ручонки Горго оттянули Кико назад в горницу.
Он последовал за своим троюродным братом, позволил ему уложить себя на тахту и, уже лежа подле Горго, спросил:
— Что означает все это?
— Молчи, молчи, Кико… — зашептал испуганно мальчик. — Все равно ты не сможешь ничего переделать. Слушай: завтра отец и два старших брата в сопровождении Али, вооруженные винтовками, поскачут в горы. Вернутся они, может быть, не скоро, через несколько дней, но привезут с собою много прекрасных вещей. Может быть, приведут и коней. Матушка приготовит им обильный ужин, из погреба достанут нетронутые меха с вином, и они до утра будут все четверо есть, пить и петь песни. А матушка будет плакать, крестить и обнимать меня. А Дато с Михакой будут подслушивать у дверей, что будет говориться за пирушкой. Так уж всегда бывает…
— Значит, — начал раздумчиво Кико, — это правда, что твой отец, Горго, душ…
Он не договорил. Снова послышался легкий шорох за дверью, Като вошла в комнату, и мальчики притворились спящими.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Сборы на темное дело. Обещание Вано. Несчастье
Яркие солнечные лучи разбудили Кико. Ржание коней и громкий говор нескольких человек доносились со двора.
Магуль стояла перед ним.
— Вставай, солнце души моей, и беги во двор провожать наших. Вано уезжает нынче. Давидку с Максимом берет с собою; хотели и Михако, да мать не пускает. Молод еще Михако для поездок в горы. Аллах ведает, что ждет их там. Еле упросила мать его оставить. Плакала… как плакала. Пойдем, алмаз мой. На дворе помоемся у источника.
Магуль, схватив Кико за руку, метнулась с ним вниз по лестнице башни.
Во дворе они нашли всю семью в сборе. Тут был и Али, при появлении Кико с преувеличенным старанием занявшийся тремя оседланными лошадьми, которых он выгуливал по двору. Сам Вано, Давидка и Максим, одетые по-дорожному, с винтовками за плечами, с кинжалами, заткнутыми за пояс, тихо разговаривали с Като.
— Вай-ме (грузинское восклицание при выражении радости, горя или испуга), — со слезами говорила бедная женщина, — не ездите никуда! Оставайтесь дома! Недоброе чует сердце мое!..
— Ну, пошла-поехала! Бабьи бредни! На печке им прикажешь валяться, что ли? — прикрикнул на жену Вано. — Благодари Бога, что Михако еще оставил дома. Пришей его к своей юбке, пусть около сидит.
Рыжеволосый Михако сердито покосился на мать и, побледнев от обиды, произнес тихо:
— Я не девчонка и не малыш, чтобы сидеть дома. Возьми меня, отец, с собою.
— Не твое дело учить меня, молчи, пока не вырос, — строго осадил его Вано и, заметев появившегося во дворе Кико, крикнул:
— Ну, как поживаешь, племянничек? Образумился, небось. Вот и славно! Если впредь себя хорошо будешь вести, радость увидишь. Берегись только пытаться удрать отсюда. Михако и Дато, вам его поручаю. Смотрите за ним в оба. Ну, а теперь прощайте. Оставайтесь с Богом. Нам надо в путь.
Вано вскочил в седло и галопом первый поскакал со двора. За ним поскакал Али.
Като бросилась было к Максиму и Давидке, чтобы проститься с ними, но те нарочно отклонились от ее объятий, вскочили на коней и поспешили за первыми всадниками.
Печальная мать направилась в дом в сопровождении Магуль и ластившегося к ней Горго, который своим добрым отношением во что бы то ни стало хотел загладить грубый поступок старших братьев.
Задумавшийся Кико остался во дворе, прислонившись к стволу единственной чахлой чинары.
— Эй ты, байгуш (нищий)! — крикнул ему Михако, особенно злой сегодня из-за постигшей его неудачи (он так хотел сопутствовать братьям и отцу). — Спой нам, что ли. Бери свою деревяшку и побренчи на ней. Я теперь остался старший в доме, следовательно, могу приказывать тебе. Эй ты, тебе говорят, что ли!
Кико не отвечал ничего. Только от оскорбления крепко сжал губы.
Тогда Дато, желая подслужиться к старшему брату, подскочил к Кико и дернул его за волосы.
— Эй ты, глухой байгуш, не слышишь разве, что тебе говорит Михако?
Такого оскорбления Кико уже не мог снести. Быстрым движением сбил он с ног толстого, неповоротливого Дато, пригнул его к земле и, сидя верхом у него на груди, спокойным голосом произнес, отчеканивая каждое слово:
— Запомни раз навсегда, что Кико не байгуш. Кико — князь Тавадзе с Алазани и сумеет постоять за себя.
Подержав так несколько секунд ошалевшего от неожиданности и старавшегося освободиться толстяка, он вскочил снова на ноги и, не говоря ни слова, пошел разыскивать Горго.
Третий день отсутствует Вано. Като проглядела все глаза, наблюдая в окошко башни, не скачут ли домой всадники. А тут, как нарочно, круто переменилась погода. Подули ветры, пошли дожди. Внезапный холод сменил в горах знойное лето. Шумливее заиграли горные реки. Теперь в круглой башне постоянно топился бухар (камин), единственный во всем здании. Всюду на манчалах (жаровнях) бессменно поддерживались горячие уголья, потому что холодные ветры то и дело проникали во все щели и бродили по башне и ее пристройкам.
На душе обывателей горного гнезда было не радостнее, нежели в природе. Като заметно волновалась за участь мужа и детей. Горго разделял ее заботы. Магуль беспокоилась за брата, который, каков бы ни был, а все же был единственным близким ей по крови существом.
Что же касается Кико, то бедный мальчик совсем извелся, тоскуя по отцу и родному дому. Правда, теперь, после того происшествия с Дато, троюродные братья перестали приставать к нему, даже Михако проникся некоторой долей уважения к бесстрашному мальчугану. Но от этого тоска не уменьшалась в сердце Кико. Ах, как он страдал в разлуке с дорогими его сердцу людьми! И будущее было для него закрыто. Ведь если верить словам Вано, то Кико никогда уже не увидит своего отца. А что значили слова Вано о том, что его, Кико, ждет какая-то радость? Какая же радость может быть в разлуке с отцом?
Кико так задумался о своей судьбе, что не заметил Като, протягивавшей ему чунгури.
— Спой нам, Кико, соловушка алазанский. Может, легче от твоей песенки станет на душе.
То же просили Магуль и Горго в один голос:
— Спой, Кико, пожалуйста, спой.
Маленький князек не стал упираться. Принял чунгури из рук тетки, настроил и, ударив по струнам, запел:
Копыта лошадей, громкое ржание и голоса, на миг заглушившие и стон ветра, и шум дождя, прервали пение Кико.
— Это наши вернулись! — обрадованно вскричала Като и первая, с легкостью девочки, бросилась во двор.
Магуль, Горго и Кико побежали за нею.
В полутьме быстро спустившихся в ненастье сумерек они увидели троих людей, несших что-то на руках.
— Вано! Давидка! Максим! — не своим голосом крикнула Като. — Вы ранены! Вай-ме! Кто из вас ранен, отвечайте же во имя Бога!
— Успокойся, мать, — вынырнув откуда-то из темноты, крикнул Максим. — Все мы живы. Только чья-то пуля поцарапала грудь Али. Но и он жив.
— Али! Брат мой! Он ранен! Пустите меня к нему! — тоненьким жалобным голоском простонала Магуль и, сбив с ног не вовремя подвернувшегося на пути толстого Дато, который, усиленно сопя, забарахтался короткими ногами в воздухе, бросилась к Али, причитая с плачем:
— Горе мне, бедненькой Магуль, горе! Разгневала я Аллаха, покарал он меня. Возьмет Аллах к себе Али, останется одна-одинешенька на свете бедненькая Магуль!
И она стала биться головой о ноги раненого, пока Вано не прикрикнул на нее.
— Молчи, девчонка. И без твоего воя тошно. Ступай в горницу и не мешай нам. А вы тушите все огни в башне и в сакле, и чтобы тишина была полная. Авось погоня не заметит нашего гнезда и проскачет мимо. В двух шагах ни зги не видно — такая тьма.
— Так за вами погоня? — замирая от страха, прошептала Като.
— Да. Наскочили на засаду. Те стали стрелять, ранили Али, убили лошадь, за нами поскакали… Их много — человек десять… К счастью, темнота наши следы покрыла… А все-таки поосторожнее надо. Чтобы ни света, ни шума не было. Слыхали меня?
— О Господи! — могла только шепотом произнести княгиня. — Не зарились бы на чужое добро, свое сохранили бы лучше. Ну, а с Али как же?
— Плохо его дело, кажется, — произнес Вано. — Отнесите его вниз, в сакле положите. Только кто с ним возиться станет? Надо ему раны обмыть да полечить его, что ли. Не знахаря же звать из ближнего аула: сейчас догадается, в чем дело, дурная слава о нас пойдет.
— Я сделаю для него все, что возможно, — вызвалась Като.
— Ну, уж нет. А кто нам ужин подаст? Мы голодны, как чекалки. Пусть Магуль ухаживает за братом, — возмутились Давидка и Максим.
— Но она вне себя от горя, — попробовала протестовать Като.
— Дядя Вано, позволь мне ухаживать за Али, — прозвучал тихо голос Кико. — Я видел, как бабушка Илита перевязывала и лечила одного чепара, которого нечаянно ранили на стрельбе в цель, и кое-чему научился в тот раз.
— Ухаживать за Али? Ишь, что выдумал! — грубо захохотал Вано. — А ты мне его не отправишь к Аллаху, мальчишка? А? Ведь нельзя сказать, чтобы Али очень благородно поступил тогда с тобой…
— Теперь не время считаться с Али. Он слаб и изнемогает от раны, — ответил спокойно Кико. — Позволь мне и Магуль остаться с ним.
— Делай, что хочешь, — махнул рукою Вано. — Не мне же возиться с ним! Спасибо он должен сказать нам, что мы не бросили его на дороге.
И, положив Али с помощью сыновей на носилки, они осторожно отнесли его в ту самую саклю, где недавно лежал больной Кико.
— А теперь идем! — сказал Вано и оставил раненого на попечении Магуль и Кико.
Кико сказал правду. Он отлично запомнил, как старая Илита ухаживала за раненым чепаром. Прежде всего он обратился к плакавшей Магуль.
— Утри глаза и беги за водой. Да принеси мне чистого полотна. Слышишь? И свет зажги, чирок (плошка, наполненная бараньим жиром). Здесь темно, как в могиле.
— Вано не велел зажигать… — начала девочка и смолкла.
Кико, трепетавший от нетерпения, схватил ее крепко за руку и произнес повелительно.
— Делай, что тебе говорят, иначе Али умрет.
— Умрет! — испуганным эхом повторила татарочка и бросилась исполнять приказание своего маленького товарища.
Минут через десять она уже вернулась в саклю со всем необходимым для раненого.
Не теряя времени Кико принялся за работу. При неверном свете плошки он поспешил раскрыть грудь Али, на которой запеклась кровь, и, пользуясь тем, что раненый был без сознания, а следовательно, не чувствовал боли, ловко и проворно обмыл ему рану, забинтовал ее крепко принесенным Магуль бельем, предварительно нарвав его полосами. Потом он положил смоченный в воде платок на голову раненого, концом кинжала самого Али разжал ему зубы и влил в рот несколько капель воды. Магуль усердно помогала во всем мальчику.
Прошло немало времени, пока Али пришел в себя.
— Я еще жив… — прошептал он чуть слышно.
— Жив и среди друзей, — поспешил успокоить его Кико.
Поделиться книгой: