Бичо-Джан

Заныла зурна, зазвенела чунгури. Шуша подняла с ковра свой бубен и стала ударять в него в такт музыке.

Али волчком завертелся по разостланному ковру.

Ах, что это была за лезгинка! Какие-то дикие прыжки, обезьяньи жесты и такие смешные ухватки, что нельзя было на них смотреть без хохота.

Все присутствовавшие покатывались со смеху, глядя на диковинную пляску. Шуша выронила бубен и, закрыв лицо покрывалом, хохотала до слез. Кико уткнулся в расшитую шелками мутаки (подушку) и вздрагивал от судорожного смеха.

Прибежала старая Илита и, всплеснув руками, так и залилась мелким старушечьим хохотом.

Наконец Али разошелся до того, что стал на голову и начал выделывать в воздухе уморительные движения ногами. Потом ловко перекувыркнулся и подполз на коленях к маленькому князьку.

— Ну, что? Доволен ты моей пляской? Это еще что: Али плясал на голодный желудок, а вот ты вели накормить хорошенько, так он тебе всех твоих слуг на джигитовке за пояс заткнет. Прикажи только.

— Эй, не больно ты хвастайся, мальчонок; не то пальцы мои попробуют крепость твоих ушей, — произнес Петро, грозя карлику.

— А ты не хвастайся, дядя, — усмехнулся лезгин, — потому что старому дубу не угнаться за лозой виноградной… Ветки дуба крупны и корявы, а виноградная веточка, видишь, как бьет хлестко, хоть бы словами, и то ладно пока.

Петро закусил губу, потому что все остальные присутствовавшие не могли не одобрить ловкого ответа лезгина.

Кико подозвал Шушу и долго на ухо шептал ей что-то. Девочка тотчас же поспешила на кухню замка и притащила оттуда дымившуюся чашку с бараньим шашлыком, обильно приправленным салом, чесноком и рисом, и целую груду только что испеченных к ужину горячих лавашей.

Маленький оборванец с жадностью накинулся на еду, и в несколько минут от вкусного блюда не осталось ни кусочка.

Тогда Илита велела карлику следовать за собой и провела его в гардеробную князя. Там она долго рылась в сундуках, пока нашла старое платье Кико, который ростом был немного ниже взрослого двадцатилетнего Али.

Когда получасом позднее переодетый в суконный кафтан, новые чувяки и шаровары Али с бараньей шапкой на голове появился перед Кико, тот захлопал в ладоши от восторга.

— Ну вот, ты сыт и одет в хорошее платье, Али. Можешь идти, откуда пришел, но навещай нас почаще в замке. Мы скоро уедем отсюда. А с тобою так весело проходит время! Ты так умеешь веселить и смешить, — ласково говорил своему новому другу Кико.

— А коли приглянулся я тебе, господин, оставь меня у себя. Али тебе верным слугою будет. Ему некуда идти. Он один-одинешенек на свете, сирота и байгуш (нищий).

— Бедный Али! — произнес задумчиво Кико. — Это ужасно — быть одному на свете! Оставайся пока в замке. А когда приедет отец, я упрошу его взять тебя домой, на Алазань, в наше поместье. Ты мне понравился, Али, с тобой так весело, право. Только я ничего не могу решить без князя-отца.

— Благодарю тебя, князек. Верь, Али станет служить и тебе, и твоему князю-отцу.

И говоря это, Али снова приложил руку к сердцу и низко склонился перед Кико, который был в восторге от своего нового слуги.

* * *

Али поселился в замке князя Тавадзе, и они с Кико стали неразлучны.

До тех пор у маленького князя был один товарищ в играх, проказах и шалостях — Шуша. Кико дружил с девочкой, благо, девочка эта могла заткнуть за пояс первейшего проказника-шалуна. Но все же это была Шуша, девочка, которая, кстати сказать, проказничая с Кико, всегда удерживала своего маленького друга, когда тот чересчур расходился и шалил не в меру.

— Этого нельзя, голубь мой. Храни тебя Господь и святой Георгий, разве можно так прыгать. Еще ножку повредишь! Не скачи так быстро, упадешь, упаси Боже… — часто говорила она. Ну, ни дать ни взять — бабушка Илита.

А Али совсем не останавливает Кико, несмотря на то, что он старше Шуши на целых шесть лет. При нем и то можно, и это позволительно.

Чего-чего только они не проделывают с ним! Влезут на башню, наберут камешков и бросают наперегонки оттуда — чей упадет дальше. А то и новое занятие придумали: каждый вечер стреляют из винтовок в цель на дворе замка. Призовут чепаров и давай состязаться в стрельбе. И всегда Али остается победителем. У него на редкость острые глаза и ловкий прицел, точно у горного орленка. А то Али вдруг вызывает на бой все мужское население замка.

Особенно любит бороться Али с Петро. Кико всегда хохочет до слез, глядя на эту борьбу. Петро — большой и толстый — пыхтит, как старый баран после водопоя, а Али маленький, но ловкий и увертливый, как кошка. И борется он всегда со смешными прибаутками, от которых все присутствующие буквально валятся со смеху на траву.

Толстый Петро всегда остается побежденным, ловкий маленький Али — победителем.

— Молодец татарчонок! Ай да джигит! — одобряют его зрители.

А Кико, захлебываясь от восторга, бежит к Илите и требует, чтобы устроили пирушку в честь победителя.

Во время же угощения Али (а с ним и всего населения замка) Кико поет по просьбе присутствующих.

Тут уже приходит в восторг сам Али. Такого голоса, как у маленького князя, он не слыхал в лезгинских аулах (селениях). Али задумывается под песни маленького князька; печальная тень осеняет его некрасивое горбоносое лицо.

Но лишь только кончается сладкая песня, смолкает звонкая чунгури, Али снова дурачится, кривляется, сыплет шутками на потеху слушателям.

А вечером, с закатом солнца, чепары седлают коней и по холодку сопровождают Кико, Али и Шушу в горы.

Горбатый лезгин и тут далеко превосходит их. Так, как он, никто не умеет скакать.

— Шайтан (дьявол по-татарски) так не скачет, — уверяет всех Али, перепрыгивая со всего разбега широкую трещину в горах на одной из самых лихих лошадок замка.

Дух захватывает у Кико и Шуши при виде бешеных прыжков или скачек по узенькой тропинке над самым краем бездны.

Кико удерживает своего друга.

— Али! Безумный! Ты упадешь! Разобьешься! Не смей!

Но Али только скалит свои белые великолепные зубы — единственное, что есть прекрасного в его безобразном лице.

Вечером поздно они возвращаются в замок.

Али, поужинав с чепарами и омыв лицо и руки, идет на кровлю дома, сбрасывает с себя свой бешмет и, присев на корточки поверх одежды, обращается лицом к востоку и шепчет свой яссы-намаз (так называется вечерняя молитва у магометан).

Али — магометанин. Он молится Аллаху и совершает не менее трех раз в день молитву, которой всегда предшествует омовение лица и рук ключевой водой, как это требуется по закону магометан.

А Шуша, в это время ужинающая с бабушкой Илитой и Кико в горнице замка, начинает обычный разговор.

— Заворожил тебя хитрый лезгин, голубь мой, — говорит Шуша, — ты не надышишься на него, Кико. А про бедную подружку Шушу и вовсе позабыл… У меня сердце не лежит к этому татарчонку.

— И у меня тоже, — вмешивается в разговор старая Илита. — Ты, внучка, правду говоришь: уж больно востер да плутоват этот Али. Не нажить бы нам с ним беды!

— Ну, вот еще! Какая там беда, бабушка! Какой же он плут, наш Али! Он — смелый орел, храбрый джигит, — срываются горячие слова с уст маленького князя.

— А по-моему, он хитрая дагестанская лиса, — брезгливо поджимая губы, говорит Шуша.

— А ты — трусливая белка, пугливый заяц, вот ты кто! — вспыльчиво кричит Кико.

— Я трусливая белка?!

И Шуша, вскочив из-за стола, сгоряча топает ногою.

Никто еще в жизни не смел так говорить с нею. Не она ли скачет верхом на лошади, как любой джигит? Не она ли лазит по горам, над безднами, как кошка? Не она ли не хуже любого чепара стреляет в цель?

Шуша в первую минуту вся так и зашлась от гнева. Ее глаза засверкали, как угольки, а губы задрожали от волнения. И вдруг из черных глаз брызнули слезы. Чтобы скрыть их, девочка закрыла разрезным рукавом своей чохи лицо и птицей метнулась из комнаты.

Сконфуженный Кико остался вдвоем с Илитой. Доброе от природы, чуткое сердечко мальчика забило тревогу. За что он обидел Шушу, своего верного, испытанного друга? А что, если бабушка и Шуша правы? Что, если Али только представляется верным и преданным слугою, а на самом деле…

Но тут в щелочку двери просунулось горбоносое лицо с мышиными глазками, засверкали белые зубы, и Али произнес умильно:

— Пойдем во двор, князек, Али показывать будет, как лезгины у нас в аулах ловят диких коней.

Вмиг забыл Кико и Шушу, и все неприятности, и все сомнения, и он стрелою бросился из горницы, увлекая за собою своего любимца.

* * *

Сине-черная бархатная ночь повисла над горами. Серебряный месяц выплыл из-за облаков и залил своим млечным сиянием горы.

В его призрачном свете высокие утесы кажутся огромными великанами, а старые чинары с их развесистыми ветвями бросают странные, уродливые тени на уступы скал. Кругом притаился черный лес, а внизу, вся залитая лунным сиянием, дремлет роскошная Алазанская долина с ее поместьями и усадьбами. Красивая, змейкой бегущая по ней река Алазань кажется сверкающим плавленым серебром в сиянии месяца.

И там, далеко внизу, и здесь, в горах, на уступе, под навесом грозного утеса, все сонно и тихо.

Ворота замка плотно закрыты. На страже снаружи замка дремлет чепар.

Черная башня еще более внушительно, нежели днем, высится над стеною замка.

Но что это? Из ее верхнего оконца, находящегося на полторы сажени выше стены, выглянул человек. Вот он быстро делает что-то у окна. Это Али.

Что он делает один ночью в башне? Но вот еще несколько движений, и большой тяжелый моток веревки, развернувшийся, как змея, упал на землю по ту сторону каменной ограды замка. Веревка тихо закачалась от одного своего конца, прикрепленного к окну, до другого, лежавшего на склоне утеса.

Али прислушался — не разбудил ли легкий шорох собак и не привлек ли внимания сторожевого чепара.

Нет. Все по-прежнему тихо кругом. Тогда он нахлобучил папаху по самые брови, вскочил на окно, обхватил руками и ногами болтавшуюся в воздухе веревку и стал быстро и бесшумно скользить по ней вниз, как ловкая обезьяна. Всего несколько секунд — и Али уже на земле по ту сторону замка. Мгновенье постоял он у стены, чутко прислушиваясь к ночным звукам.

Ничего не слышно. Ни сторожа, ни собак.

Тогда Али бросился наверх по горной тропинке, к лесу. По мере приближения его к чаще все быстрее и быстрее делаются его шаги. Странная фигура горбуна теперь, при свете месяца, казалась каким-то маленьким чудовищем. Еще более странная тень его бежала за ним по склонам утесов, ни на шаг не отставая.

Но вот и лес. Черным и мрачным кажется он после облитых лунным сиянием гор. Месяц слабо прокрадывается сюда сквозь густые ветви деревьев, в лесу темно, как в могиле. Али идет на ощупь. Он бывал здесь, очевидно, не раз и знает дорогу. Быстро и уверенно ступают его ноги по знакомой тропинке.

— Кажется, здесь?

Али остановился. Вытер пот, градом струившийся у него по лицу, и свистнул. Постоял, прислушиваясь, и свистнул снова, протяжно и выразительно, на этот раз подражая голосу какой-то птицы. И снова замер на месте, прислушиваясь.

Сначала все было тихо. Только слегка шелестели деревья под легкой лаской ночного ветерка. Вдруг резкий и пронзительный крик филина раздался неподалеку от Али.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ночная беседа. Али оказывается сердечнее своих господ

— Это ты, Али?

— Я, господин, — тихо ответил тот и прибавил. — Что за ночь! Я ничего не вижу.

— Ступай за нами. Здесь неподалеку наш шалаш. Там и свет, и вино есть, чтобы утолить жажду. Ты устал, вероятно?

— Али на то и горный джайтан, чтобы никогда не уставать. А что касается вина, то разве повелитель не знает, что оно запрещено нам нашим пророком?

— Ты прав, как всегда, Али, — раздался другой голос, более молодой, и чья-то рука опустилась на плечо горбуна.

— Ну, идем скорее… Не здесь же, в темноте, беседовать о деле, — произнес с заметным нетерпением третий голос. И все четверо быстро зашагали по лесной тропинке: Али впереди, три человека за ним гуськом.

Вскоре они увидели огонек, приветливо мигавший из самой чащи.

— Ну, вот мы и дома. Входи, Али, и рассказывай. Времени у нас немного.

— Да, немного. Послезавтра возвращается князь Павле и увезет Кико из замка.

Али стоял посреди шалаша, наскоро сложенного из веток молодых чинар, перевитых диким виноградом. В шалаше на грубо сколоченной скамье стоял небольшой фонарь, а в углу лежала смятая сухая трава да корзина с провизией.

Трое людей вошли следом за Али в шалаш. Один из них был Вано Мичашвили, другой — его сын Давидка; третий, черноглазый юноша лет шестнадцати, высокий и рослый, был второй сын Вано, по имени Максим, похожий на старшего брата как две капли воды.

Вано первый опустился на ворох сена в углу. Сыновья последовали примеру отца. Али почтительно остановился в дверях, скрестив на груди руки.

— Итак, — произнес Вано, хмурясь, — через день приезжает Павле, а ты еще ничего не сделал, молокосос. Хорошо же ты отплатил мне за мою услугу, оказанную тебе и твоей сестре! И за хлеб мой тоже отплатил недурно! Одной услуги требовалось от тебя только, да и та, видно, тебе не под силу. Хвастаться ты только умеешь, паренек. Хорош джигит! Полюбуйтесь на него, дети!

И Вано окинул презрительным взглядом жалкую фигуру горбуна.

Юноша весь затрепетал под этим взглядом. Кровь бросилась в лицо Али.

— Нет, мой господин! — вскрикнул он горячо. — Нет, Али умеет быть благодарным тому, кто спас его от смерти. Не забыл Али той минуты, как ты десять лет тому назад вырвал меня полумертвого из лап свирепого медведя. Помню, как, идя за хворостом, набрел я нечаянно на берлогу медведицы и как та изломала бедного Али в своих лапах и сделала навеки калекою. Помню, как ты подоспел тогда со своей винтовкой и всадил весь заряд в ухо рассвирепевшему зверю… Не забыл я, как спас жизнь Али, и о том не забыл, как ты, после того как умерли родители Али от оспы, приютил его самого и его годовалую сестренку Магуль у себя в доме… Помнит Али, что тогда же поклялся великою клятвою служить тебе верой и правдой и жизнью, господин…

— Ну, жизни от тебя не потребуется. На что мне твоя жизнь? — усмехнулся Вано недоброй усмешкой. — Ты должен отдать Кико в наши руки. Недаром же я послал тебя в горный замок Тавадзе. Слышишь меня, Али?

— Слышишь, что говорит отец? — сурово переспросил Давидка.

— Если ты не изменник, то должен сдержать обещание, данное твоему благодетелю, — подтвердил и Максим.

— Нет, Али не изменник! — горячо воскликнул горбун. — Али сумеет сдержать клятву. Да! Али доставит сюда Кико, как это ни трудно, если… вы, в свою очередь, дадите клятву, что не причините маленькому князю никакого вреда.

— Как ты смеешь ставить нам условия, урод ты этакий! — в один голос закричали Давидка и Максим, вскакивая на ноги и хватаясь руками за рукоятки кинжалов, заткнутых у них за поясом.

— Тише, дети! Не горячитесь! — остановил их отец и обратился к Али:

— Успокойся. Жизни Кико не грозит опасность. Нам нужна не жизнь этого мальчишки, а те огромные богатства, которые он унаследует от своего отца после его смерти. Судьба несправедлива к нашему дому. Один Кико получит все эти алазанские виноградники и поля, поместья, горный замок, превосходные стада овец и табуны коней, в то время как мои молодцы-сыновья должны будут довольствоваться такими же подачками от него, какие из милости дарит мне его отец… Согласись, что это несправедливо, горбун, — заключил свою длинную речь Вано вопросом, обращенным к Али.

Но тот молчал, угрюмо уставив в землю свои мышиные глазки. И только по прошествии нескольких минут ответил:

— А что ожидает Кико в твоем доме?