Смерть в чужой стране

На этот раз она тут же спустилась в каюту. Брунетти задержался ровно на столько, чтобы шепнуть Монетти:

— Поезжай обратно, но самым длинным путем.

Потом он спустился вниз следом за ней.

На этот раз она села ближе к носу катера и уставилась в лобовое стекло. Солнце уже закатилось, и при скудном свете вечерней зари едва можно было различить ломаную линию крыш на фоне темного неба. Он сел напротив нее, отметив, как прямо и напряженно она держится.

— Нам предстоит еще много формальностей, но я думаю, что завтра мы уже сможем выдать тело.

Она кивнула, чтобы показать, что слышит.

— Что будет делать Армия?

— Простите? — сказала она.

— Что будет делать Армия в этом случае? — повторил он.

— Мы отошлем тело домой, его родным.

— Нет, я говорю не о теле. Я говорю о расследовании.

Тут она повернулась и посмотрела ему в глаза. Ему показалось, что ее смущение притворно.

— Я не понимаю. Какое расследование?

— Нужно выяснить, почему его убили.

— Но я уверена, что это ограбление, — сказала она, и в голосе ее прозвучала просьба подтвердить эту уверенность.

— Возможно, что так, — сказал он, — однако я сомневаюсь.

Когда он это сказал, она отвела глаза и посмотрела в окно, но панорама Венеции уже потонула в ночной темноте, и в стекле она увидела только собственное отражение.

— Мне об этом ничего не известно, — заявила она твердо.

Слова эти прозвучали так, будто она уверена, что они станут правдой, если только повторять их достаточно часто и таким категорическим тоном.

— Что он был за человек? — спросил он.

Она ответила не сразу, но когда ответила, Брунетти ее ответ показался странным.

— Честный. Он был честный человек.

Странно сказать такое о молодом человеке. Он подождал, не прибавит ли она еще чего-нибудь. И поскольку она молчала, он спросил:

— Как хорошо вы его знали?

Он смотрел не на ее лицо, а на его отражение в окне. Она глубоко втянула воздух и ответила:

— Я знала его очень хорошо. — Но потом голос ее изменился, стал более небрежным и несерьезным. — Мы проработали вместе несколько месяцев.

— Какую работу он выполнял? Капитан Дункан сказал, что он был санитарным инспектором здравоохранения, но я не уверен, что понимаю, что это значит.

Она заметила, что глаза их в окне встретились, поэтому повернулась и посмотрела прямо на него.

— В его обязанности входило обследование помещений, в которых мы живем. Мы, то есть американцы. Кроме того, если на постояльцев поступали жалобы от хозяев квартир, его делом было выяснить, что там случилось.

— Что-нибудь еще?

— Он должен был посещать посольства, которые обслуживает наш госпиталь. В Египте, в Польше, в Югославии, обследовать кухни, следить за их санитарным состоянием.

— Значит, он много ездил?

— Да, порядочно.

— Он любил свою работу?

Она ответила без всяких колебаний и с большим нажимом:

— Да, любил. Он считал ее очень важной.

— А вы были его командиром? Она улыбнулась еле заметно.

— Наверное, можно и так сказать. На самом деле я педиатр; мне просто предложили работу в санитарной инспекции, чтобы иметь подпись офицера и при этом врача там, где это требуется. Но фактически это Майк руководил работой нашего отделения. Время от времени он давал мне что-то на подпись или просил меня написать просьбу о поставках. Потому что, если с просьбой о чем-либо обращается офицер, все делается быстрее.

— Вы когда-нибудь ездили вместе — я имею в виду поездки в посольства?

Даже если этот вопрос и показался ей странным, по ней этого нельзя было заметить, потому что она отвернулась и снова устремила взгляд в окно.

— Нет, Майк всегда ездил один. — И без всякого предупреждения она встала и пошла к трапу в задней части каюты. — А ваш водитель или кто он там знает дорогу? Мне кажется, мы возвращаемся ужасно долго. — Она толкнула одну дверцу и внимательно посмотрела по сторонам, но здания, стоявшие по обоим берегам канала, были ей незнакомы.

— Да, дорога обратно занимает больше времени, — с легкостью солгал Брунетти. — У нас много каналов с односторонним движением, так что доехать до пьяццале Рома можно только объехав вокруг вокзала. — Он увидел, что они как раз въехали в канал Канареджо. Через пять минут, а может, и меньше, они будут на месте.

Она вышла из каюты и встала на палубе. Внезапный порыв ветра чуть было не сорвал с нее фуражку, и она придержала ее рукой, а потом сняла и зажала под локтем. Когда она оказалась без этого жесткого головного убора, стало ясно, что она более чем хорошенькая.

Он поднялся по ступенькам и стал рядом с ней. Катер свернул вправо, на Большой Канал.

— Очень красиво, — сказал она. Потом спросила уже другим тоном: — Почему вы так хорошо говорите по-английски?

— Я изучал его в школе и в университете и некоторое время жил в Штатах.

— У вас очень неплохой английский.

— Благодарю. А вы говорите по-итальянски?

— Unpoco,[14] — ответила она, потом улыбнулась и добавила: — Moltopoco.[15]

Впереди показалась стоянка у пьяццале Рома. Брунетти встал перед молодой женщиной и схватил причальный канат, готовясь накинуть его на сваю, как только Монетти подведет катер поближе. Он набросил чал на столб и завязал его профессиональным узлом.

Монетти вырубил мотор, и Брунетти спрыгнул на набережную. Молодая женщина спокойно приняла протянутую ей руку и выскочила из лодки вслед за ним. Они вместе двинулись к машине, которая по-прежнему стояла перед постом карабинеров.

Заметив приближающееся начальство, шофер спрыгнул с переднего сиденья, отдал честь и распахнул перед женщиной заднюю дверцу автомобиля. Она подвернула свою форменную юбку и села.

Брунетти жестом показал шоферу, чтобы тот не закрывал за ней дверцу.

— Спасибо, что приехали, доктор, — сказал он, нагнувшись и держа одну руку на крыше машины.

— Не за что, — ответила она, не затрудняя себя выражением благодарности за то, что он отвез ее на Сан-Микеле.

— Буду ждать нашей встречи в Виченце, — сказал он, наблюдая за ее реакцией.

Реакция оказалась неожиданной и сильной. Он увидел, что в глазах ее мелькнул тот же страх, который он уже заметил, когда она в первый раз посмотрела на рану, убившую Фостера.

— Зачем?

Он вкрадчиво улыбнулся:

— Возможно, я узнаю больше о том, почему его убили.

Она протянула мимо него руку, чтобы закрыть дверцу. Ему ничего не оставалось, кроме как отступить. Дверца захлопнулась, молодая женщина наклонилась вперед и сказала что-то шоферу, машина тронулась. Брунетти стоял и смотрел, как она влилась в поток транспорта, выезжающего с пьяццале Рома, и покатила вверх по автостраде, ведущей к дамбе. Там она исчезла из виду — безликая бледно-зеленая машина, возвращающаяся на материк после поездки в Венецию.

Глава 5

Не озаботившись узнать, заметили ли карабинеры их возвращение, Брунетти направился обратно к лодке, где нашел Монетти, снова погрузившегося в свою газету. Много лет тому назад какой-то иностранец — он не помнил, кто именно, — заметил, что итальянцы читают ужасно медленно. Однажды Брунетти сам наблюдал, как некто мусолил одну-единственную газету на всем протяжении дороги от Венеции до Милана, и с тех пор всякий раз вспоминал это высказывание. У Монетти, конечно же, времени было много, но он, судя по всему, прочел только первые страницы. А может быть, начал читать ее по второму разу от скуки.

— Спасибо, Монетти, — сказал Брунетти, ступая на палубу.

Молодой человек взглянул на него и улыбнулся:

— Я постарался ехать как можно медленней, синьор. Но это же просто с ума сойти — все эти маньяки садятся тебе на хвост и едут прямо впритирку.

Брунетти научился водить машину лет в тридцать, пришлось сделать это, когда его назначили на три года на должность в Неаполе. Он всегда волновался, водил плохо, медленно и осторожно, и слишком часто его охватывала ярость из-за таких же вот маньяков, только водивших не лодки, а машины.

— Ты не отвезешь меня на Сан-Сильвестро? — спросил он.

— Если хотите, синьор, я довезу вас прямо до конца калле.

— Спасибо, Монетти. Хочу.

Брунетти снял причальный канат со столба и аккуратно намотал его на металлическую скобу на борту. Потом прошел вперед и стал рядом с Монетти. Они двинулись по Большому Каналу. Все, что можно было увидеть в этом конце города, мало интересовало Брунетти, так все это походило на трущобы. Они проехали мимо железнодорожного вокзала, здание которого удивляло своим унылым видом.

Брунетти было легко не обращать внимания на красоту города, ходить по нему, глядя и при этом ничего не видя. Но всегда случалось так: то окно, которое он никогда не замечал раньше, попадет в поле его зрения, или солнце блеснет в каком-то проходе под аркой, и он вдруг чувствовал, как сердце у него сжимается, отзываясь на что-то бесконечно более сложное, чем красота. Когда он задумывался об этом, то приходил к выводу, что дело тут, наверное, в звуках речи, в том, что в городе живет меньше восьмидесяти тысяч человек, и быть может, в том, что детский сад, в который он ходил, помещался в палаццо пятнадцатого века. Он скучал по этому городу, когда находился в отъезде, точно так же, как скучал по Паоле, и только здесь он ощущал себя цельным и завершенным. Одного взгляда по сторонам было достаточно, чтобы убедиться в мудрости окружающего. Он никогда ни с кем не говорил об этом. Иностранец не понял бы его; любой венецианец счел бы подобный разговор излишним.

После того как они проехали под Риальто, Монетти повернул вправо. В конце длинной калле, которая вела к дому Брунетти, он на секунду задержался у набережной, чтобы Брунетти спрыгнул на землю. Не успел Брунетти помахать рукой в знак признательности, как Монетти уже развернулся туда, откуда приехал, и направился обедать домой, мелькнув на прощанье синим огнем.

Брунетти пошел по калле, ноги у него устали от всех этих прыжков в лодку и из лодки. Он занимался этим, кажется, целый день, с тех пор как первый катер подобрал его здесь более двенадцати часов тому назад. Он открыл огромную дверь дома и тихонько притворил ее за собой. Проем узкой лестницы, крутым винтом ведущей вверх, служил великолепной акустической трубой, и даже на четвертом этаже было слышно, когда кто-то шел по ней. Четыре этажа. От одной только мысли об этом ему стало тяжко.

Добравшись до последнего поворота лестницы, он почувствовал запах лука, и это сильно облегчило ему преодоление последнего пролета. Прежде чем сунуть ключ в замочную скважину, он взглянул на часы. Девять тридцать. Кьяра еще не легла, и он хотя бы сможет поцеловать ее перед сном и спросить, сделала ли она домашнее задание. Зато с Раффаэле, даже если он дома, этот номер не пройдет — на первое вряд ли хватит смелости, а о втором спрашивать бесполезно.

— Чао, папа, — крикнула из гостиной Кьяра.

Он повесил пиджак в стенной шкаф и прошел по коридору в гостиную. Кьяра, которая удобно устроилась в мягком кресле, подняла голову от раскрытой книги, лежавшей у нее на коленях.

Войдя в комнату, он машинально включил свет у нее над головой.

— Ты что, хочешь ослепнуть? — спросил он, наверное, в семисотый раз.

— Ой, папа, я и так все вижу.

Он наклонился и поцеловал ее в личико, поднятое к нему.

— А что ты читаешь, мой ангел?

— Эту книжку мне дала мама. Клевая история. Тут про гувернантку, которая пошла работать к одному дядьке, и они влюбились друг в друга, но у него на чердаке жила взаперти сумасшедшая жена, ну вот они и не могли пожениться, хотя и сильно любили друг друга. Я как раз дочитала дотуда, где пожар. Вот бы она сгорела!

— Кто бы сгорел, Кьяра? — спросил он. — Гувернантка или жена?

— Жена, глупый.

— Почему?

— Тогда Джейн Эйр, — ответила она, превратив это имя в кашу, — сможет выйти замуж за мистера Рочестера. — С этим именем она расправилась точно так же.

Брунетти хотел было задать еще вопрос, но девочка уже вернулась к пожару, и он пошел в кухню, где Паола стояла, нагнувшись к открытой дверце стиральной машины.

— Чао, Гвидо, — сказала она, выпрямляясь. — Обед через десять минут. — Она поцеловала его, повернулась к плите, где в луже масла подрумянивался лук.

— У меня только что состоялась литературная дискуссия с нашей дочерью, — сказал он. — Она объясняла мне замысел великого произведения английской классической литературы. Наверное, для нее было бы лучше, если бы мы заставляли ее смотреть бразильские мыльные оперы. Она с головой ушла в пожар, который убьет миссис Рочестер.

— Ах, да ну тебя, Гвидо. Все уходят с головой в пожар, когда читают «Джейн Эйр». — Она помешала ломтики лука на сковородке и добавила: — По крайне мере когда читают в первый раз. И только гораздо позже понимают, какая на самом деле хитрая и лицемерная сучонка эта Джейн Эйр.

— Это что же, такие идеи ты преподносишь своим студентам? — спросил он, открывая шкафчик и доставая бутылку «Пино Нуар».

Рядом со сковородкой, стоявшей на огне, лежала на тарелке уже нарезанная ломтиками печенка. Паола поддела эти ломтики шумовкой и шлепнула их на сковородку, потом отступила, чтобы не попасть под брызги масла. Она пожала плечами. Занятия в университете только что возобновились, и ей явно не хотелось в свободное время думать о студентах.

Помешав на сковородке, она спросила:

— Какая из себя эта капитан-доктор?

Брунетти достал два стакана и налил вина и ей, и себе. Прислонившись к столу, он протянул Паоле стакан, выпил немного и ответил:

— Очень молодая и очень нервная. — Видя, что Паола все еще помешивает печенку, он добавил: — И очень хорошенькая.

Услышав это, она выпила вина и посмотрела на Брунетти, держа стакан в руке.

— Нервная? Что это значит? — Она еще выпила вина, подняла стакан к свету и сказала: — Это не такое хорошее, как то, что мы получили от Марио, верно?

— Да, — согласился он. — Но твой кузен Марио так озабочен тем, чтобы сделать себе имя в международной торговле вином, что ему недосуг выполнять такие маленькие заказы, как наши.