Локальный конфликт

Наконец приехали «чистильщики». Примерно сотня. Стали располагаться на постой. Вместо метл и лопат вооружены они были кто огнеметом, кто ручным пулеметом, и у всех на поясах висели милые побрякушки — обычные и световые гранаты, связки наручников, зазубренные длинные кинжалы для разделки мясных туш, пистолеты с еще не привернутыми глушителями.

Огнеметчиков, по незнанию, можно было принять за сотрудников санэпидслужбы, которые приехали дезинфицировать дома и выгонять из них расплодившихся там тараканов.

Выглядели они впечатляюще, а бронежилеты добавляли к ним несколько килограммов, делая их и без того мощные фигуры еще более массивными, так что казалось, будто каждый из них вполне может рассчитывать на успех в конкурсе культуристов. Такое же впечатление создает американский футболист. Никто и не подозревает, что за накладными плечами панциря может оказаться обычное, не обремененное излишним количеством мускулов, тело. В чем-то даже тщедушное и некрасивое, а его обладателю стыдно показаться на пляже без майки.

Если так пойдет и дальше, то вскоре и повернуться здесь будет негде. Вся округа окажется запруженной солдатами и техникой, а все шло к тому, что штурм села начнется не раньше завтрашнего утра. А может, и того позже.

Егерям тоже достался один «чистильщик» по имени Коля — заросший многонедельной щетиной детина огромного роста. Если бы он следил за бородой и время от времени подправлял ее ножницами, то стал бы похож лицом на молодого Льва Толстого, этакий купец-разночинец, забравшийся в военную форму. Имя Миша ему подходило гораздо больше, чем Коля. Встреть такого зарубежные гости на улице, подумают, что сведения, будто у русских в городах медведи гуляют без присмотра, оказались верными.

Вместе с ним приехал огромный волкодав неизвестной породы, который, встав на задние лапы, оказывался повыше Коли, а тот на полголовы превосходил ростом любого егеря, хотя и они, за исключением Голубева, считались ребятами высокими. С Колей все сразу же завели хорошие отношения. Кто же захочет ссориться с хозяином такой страшной на вид собаки? Но человеком он оказался добродушным, и его собака тоже никого не кусала и тушенку, рыча, не выпрашивала…

Глава 5

Что-то утробно ухнуло, раскатилось эхом и, многократно усилившись, осталось вдалеке, там, где лежало село, но из-за расстояния звук обратно в лагерь вернулся приглушенным, точно побитым.

В селе дружно залаяли собаки. Птицы, привыкшие к людскому присутствию и уже не ожидавшие никакой пакости, кинулись прочь.

Земля содрогнулась, как при легком землетрясении. Алюминиевая ложка дребезжала в кружке, как звонок будильника, но и без него все проснулись при первых же раскатах грома с мыслью «Вот он, Страшный суд пришел». Знали бы они, какая им отпущена на нем роль. Спали егеря в форме. Им осталось только натянуть ботинки, но ноги за ночь опухли, подросли на один-два размера и в ботинки залезать никак не хотели. Где часы? Сколько времени? Морду набить тому, кто их будит.

Протирая слипающиеся веки, егеря выбежали из палаток. Ресницы тут же принялись заклеивать падающие хлопья снега. Мир был точно заключен в экран телевизора, по которому шла белая рябь. Никаких кнопок, чтобы настроить его. А может, запись оказалась бракованной, но за неимением другой пришлось смотреть ее.

Артиллеристы с покрасневшими от недосыпа глазами, чем-то похожие на вампиров, вкусивших крови и захмелевших от нее, старательно скармливали гаубицам содержимое оранжевых ящиков. Пушки, как раскушенную скорлупу орехов, выплевывали дымящиеся гильзы. Падая на снег, они шипели как змеи. Артиллеристы в руки их брать боялись. Еще укусят. Тогда в санчасть придется бежать. Отфутболивали гильзы ногами, чтобы не мешали, а то споткнешься, упадешь… тогда и в санчасть не шибко-то побежишь.

Стволы выбрасывали снаряды, но в них тут же запихивали новое угощение, не давая ни секунды передышки. Так они, не ровен час, подавятся.

Нечто подобное творилось по всему периметру блокированного села.

Орудийные залпы не умолкали, слившись в монотонный гул, от которого начинало гудеть в ушах, будто ты оказался глубоко под водой. Слов теперь не разберешь, если не кричать на ухо, но так — сорвешь связки и на время станешь немым.

Над селом распускались серые цветы. Немного постояв, так чтобы их все увидели, они распадались на мельчайшие частицы, оседали пылью на крышах домов, заволакивали улицы. Там снег шел серый. Вскоре село оказалось полностью накрыто туманом. Он поднимался над крышами, был почти непроницаем, сквозь него можно было различить лишь дома, стоящие на окраинах села.

Вспышек видно не было, не летели в стороны куски кирпичей, остатки разрушенных крыш. Ничего не горело. Артиллеристы, похоже, ставили дымовую завесу, вот только они почему-то ошиблись и, вместо наступающих федералов, укрывали позиции боевиков. Оказавшись в такой завесе, вмиг почувствуешь себя ежиком, заблудившимся в тумане. Станешь кричать: «А-у-у». На ощупь искать товарищей, но из серой мглы будут возникать то стена дома, то ничего не понимающая собака, которая того и гляди схватит тебя за ногу и проверит, насколько прочна ткань твоих штанов, а то и того хуже — наткнешься на боевика, но он тоже ничего не увидит и будет с вытянутыми вперед руками пробовать выбраться из тумана…

— Ничего не понимаю, — сказал Голубев, — что это они делают?

Он смотрел на артиллеристов. Наверняка у них в ушах затычки. Спрашивай, не спрашивай их — ответа дождешься не раньше, чем они выпотрошат ящики до последнего снаряда. Надо заметить, что делали они это на широкую руку, совсем как гуляки, которые не заботятся о завтрашнем дне. Зачем об этом думать? Ведь завтра подвезут новые снаряды. Перебудили всех. Даже тот, кто впал в летаргический сон, проснется от такого шума.

Обстрел мог продолжаться несколько часов. Времени не спеша попить кофе и съесть сухой паек вполне хватит. Егеря потянулись обратно в палатки, словно то, что творилось снаружи, их уже не интересовало.

Кудимов вскипятил на спиртовке чайник, заварил кофе — у егерей в запасе еще осталось немного нерастворимого бразильского. Когда по палатке растекся сладковатый аромат, Кудимов стал разливать варево в протянутые ему кружки. Получив свою порцию, егеря бросали в кружки куски сахара. Но дрожь земли передалась рукам, они так гудели, точно накануне пришлось сильно потрудиться. Завтрак превратился в настоящее испытание. Легко можно было облиться горячим кофе. С таким диагнозом в госпитале засмеют.

— Из-за этого тумана мы не увидим, как боевики сосредоточиваются на окраине села и готовятся к прорыву, — проворчал Кудимов.

— Лучше слушать тихую музыку, — сказал Голубев.

— Особенно если уши тампонами заложены, — согласился молчаливый Евсеев.

— Я знаю — ты эстет. Любишь классику. Но согласись, что от такой канонады на душе становится приятно. Гораздо приятнее, чем когда тишина.

— Не то слово.

Повар не появлялся. Испугался, наверное, артподготовки. Ведь не могут же у него закончиться продукты, и он сейчас, наверное, думает, из чего ему приготовить завтрак. Голод пришлось утолять оставшимися с вечера галетами, размачивая их в кофе. Так егеря отбивали привкус плесени. Несмотря на то, что галеты были упакованы в полиэтилен, они немного подмокли, начали плесневеть. Этот привкус могли оценить только гурманы, а таковых среди егерей не было. Егеря по-братски разделили галеты. На каждого пришлось по пять штук. Пища эта не очень вкусная и малокалорийная, но отказываться от нее никто не стал. Напротив, ели с завидным аппетитом, как в других случаях не стали бы уписывать и молочного поросенка.

Свежий воздух хорошо влияет на аппетит. Надо только выглянуть из палатки, вдохнуть пару раз, чтобы почувствовать зверский голод, и — съешь все, что угодно, и каша, от которой в казарме воротишь нос, покажется райским угощением.

— Батюшки, у меня колбаса осталась, — удивился Луцкий, который зачем-то полез в вещь-мешок.

Эту его реплику встретили дружным гиканьем.

Остатками горячей воды умылись, распарили кожу на подбородках и щеках, а потом прошлись по ним бритвами, соскребая под корень щетину, будто поросль вредных сорняков. Егерям был чужд суеверный страх хоккеистов из НХЛ, которые в период розыгрыша кубка Стэнли вообще не брились. У тех, кто добирался до финала, отрастали внушительные бороды, прямо как у ваххабитов. Окажись они в таком виде на улицах российских городов, всех бы тут же забрали в отделение милиции до выяснения личностей.

Темнело здесь быстро. Солнце ретиво закатывалось за горы, а утром не спешило снова появляться. Медлило. Когда же проходили все сроки и казалось, что стряслась глобальная катастрофа и солнышко кто-то украл, по горизонту начинали растекаться потоки крови, как будто там — на другой стороне Земли — шла страшная битва, которая затопит весь мир. Солнце принималось лениво и сонно карабкаться на небеса. Из темноты появлялся тусклый мир. Постепенно он становился все прозрачнее, обретая ясные очертания, и глаза убеждались, что ничего в нем за ночь не изменилось.

Канонада утихла неожиданно. Никто и предположить не мог, что у артиллеристов так быстро закончатся снаряды. Или они решили побастовать, потребовать под шумок у начальства давным-давно обещанные премиальные и командировочные?

Но тишина в этот мир так и не вернулась. В барабанные перепонки въелся гул, будто ты поднес ухо к морской раковине, а она что-то начинает тебе рассказывать, и отголоски этого рассказа ты слышишь даже тогда, когда раковину давно уже выбросил, зарыл в песок или привез домой, закрыл ее в шкафу, а сам отправился на службу. Если заткнуть уши руками, эффект будет обратный. Рассказ станет звучать громче.

Завыла сирена — сродни пожарной.

— На работу пора. Выметайтесь из палатки! — громко сказал Кондратьев.

Егеря, похватав «игрушки», стали строиться возле палатки. Мягкая дверь при этом с минуту оставалась открытой. В проем выпорхнуло все тепло и весь нехитрый уют, а вместо них в палатку забрался холод. Там его и закрыли, как в ловушке. Ему долго придется в одиночестве просидеть. Несколько часов. А он-то думал поживиться. Единственное занятие, которое он сможет придумать, — это, пожалуй, заморозить недопитое кофе в кружках. Тогда получится шоколад по-татарски. Вкусно…

Артиллеристы с невозмутимым видом, как и раньше, восседали на ящиках, на пустых уже, правда, любовались на суету в лагере, улыбались чему-то.

Командир батальона расхаживал перед строем, заложив руки за спину. Ему не хватало для большего эффекта и полноты картины гаванской сигары в зубах. Ведь Россия, в отличие от глупых американцев, не вводила эмбарго на торговлю с Кубой, а поэтому любой вполне легально мог насладиться вкусом этих сигар и не портить себе легкие суррогатом, выращенным в штате Алабама или Айдахо.

— Мы придаемся в помощь «чистильщикам», — начал комбат, оглядывая ряды своих подчиненных.

Как только его взгляд касался чьего-то лица, оно сразу каменело, десантник или егерь выпрямлялся, стараясь сделаться как можно выше, разве что на мысочки не вставал. Последствия от этого взгляда были примерно такие же, как от легкого удара током, — по телу пробегала дрожь, а глаза на миг стекленели. Майор продолжал речь.

— Наши доблестные артиллеристы, — кивок в их сторону, — обстреляли село снарядами с усыпляющим газом. Там, вот уже… — он сверился с часами, — двадцать минут, как тихий час, — улыбка, пауза, — но, в отличие от пионерского лагеря, этот тихий час продлится около суток… Молчать. Слушать меня, — резко бросил он, когда ветер донес до него шепот, пронесшийся по рядам солдат, которые делились друг с другом догадкой, отчего вчера здесь маячили офицеры химических войск, — газ впитался в кровь. В воздухе он уже рассеялся и вам стал не опасен. На противогазы не поглядывайте — они вам будут не нужны. Итак, все, что будет оказывать сопротивление, — уничтожать, не раздумывая. То, что сопротивления не оказывает, — кольцевать и вытаскивать из домов на улицу. Там их будут собирать «мусорщики». С пациентами, отдыхающими в санатории, можно не церемониться. Если кому что сломаете — припоминать не буду. Все понятно?

— Так точно, господин майор, — рявкнул строй.

— Превосходно. Выдвигаемся повзводно. Обшариваем каждый дом, чтобы ни одна крыса не прошмыгнула незамеченной. Если кто уйдет — шкуру с вас спускать буду.

Спереди солдат прикрывали БТРы, а в небе опять появились вертолеты на тот случай, если кто-либо из боевиков окажется невосприимчив к воздействию усыпляющих газов и захочет поупражняться в стрельбе по движущимся мишеням. Тогда ему быстро объяснят, что занятие это вредно для здоровья.

Накануне, уже под самый вечер, когда все, за исключением часовых, готовились отправиться на покой и смотреть сны, за неимением возможности смотреть телевизор, им раздали по связке наручников, которые теперь украшали пояса, точно добытые в бою скальпы. Толком им ничего так и не объяснили, да и загодя отравленный сновидениями мозг воспринимал информацию с трудом. Сейчас же все становилось на свои места или, скорее, становилось более понятным, нежели казалось это вчера вечером. Тогда же майор раздал им оперативно отпечатанные на компьютере карты села с отметками, где, по донесениям разведки, могли находиться опорные огневые точки.

Чтобы не мешаться и не создавать сутолоку, для каждого отряда обозначили участки. Вначале вышла небольшая заминка. Радиопередача из села продолжалась. Кто-то из руководства не сразу понял, что это магнитофонная запись, и отложил на несколько минут выдвижение из лагеря, не подозревая, что радист в эти секунды сладко спит, как и Егеев, чьи призывы транслировала рация.

Идти было трудно не только из-за того, что ноги глубоко проваливались в рыхлый снег, а выдрать их обратно было так же сложно, как и из болотной трясины. Еще надо было сложить вес бронежилета, каски и оружия, и тогда получалось, что на каждого приходилось килограммов по пятнадцать дополнительного веса. Вначале он не ощущался, но с каждым шагом становился тяжелее, словно кто-то невидимый взваливал им на плечи очередной блин для штанги, или подбрасывал в карманы булыжники, или… страшно подумать, увеличивалось гравитационное притяжение Земли.

Мучиться одышкой они еще не стали, но уже подумывали о том, что если в селе все спят, то не было никакого смысла идти туда пешком. Гораздо комфортнее и быстрее проделать этот путь на бронемашинах, которые развезли бы солдат по заранее закрепленным за ними домам, прямо как такси. Слезая с брони, солдаты бы говорили: «Эй, браток, ты меня к тому дому-то привез?» «К тому, к тому, не сомневайся, — отвечал бы водитель, — и не задерживай меня. Видишь, сколько народу еще очереди ждут», — и показывал бы на бронемашину, на которой еще десяток человек.

БМПешки тащились слишком медленно, приходилось приспосабливать к ним свой шаг. Появлялось навязчивое желание — обогнать машины и побыстрее добежать до села. Может, там снег будет не таким глубоким, а то измотаешься, пока дойдешь, так, что с тебя пот будет катиться градом, точно ты только что из бани, и вся одежда пропитается им, начнет подмерзать, и ты, чего доброго, схватишь сильную простуду.

Ждали, что сейчас или очень скоро, в любую секунду, из села начнут обстрел, а пока боевики, прильнув к прицелам, выжидают, когда солдаты подойдут поближе. Даже если боевики спят, шум двигателей должен разбудить их. В отрядах растекалось нервное напряжение. Тем, кто шел в гуще строя, ничего не оставалось, как смотреть в спину своим товарищам. Оказавшись в своеобразном замкнутом мире, стиснутые со всех сторон, они находились в полном неведении, что происходит снаружи. Чтобы увидеть село, им надо было подпрыгнуть высоко вверх, но как сделать это, имея лишних пятнадцать килограммов веса? Егеря молчали, не переговаривались, боясь словами спугнуть удачу. По спинам стал стекать пот, пока не от усталости, а от нервного напряжения. Они миновали позиции артиллеристов. Те загнали в стволы очередную порцию снарядов, теперь уже обычных, а не химических. Если кто-то в селе очнется — его успокоят.

Ноги ставили осторожно, след в след, разгребали снег ногами, утаптывали его, точно создавая некое подобие защитной подушки. Если под ней окажется противопехотная мина, то подушка, может быть, чуть-чуть смягчит удар. Суеверия все это. Если рванет — так рванет, медики вряд ли соберут. Надеяться приходилось лишь на удачу, Господа Бога да его посланников, которые шли впереди бронемашин с миноискателями. Но все же, прежде чем сделать очередной шаг, и даже уже сделав его, солдаты еще миг думали, а стоит ли переносить на эту ногу всю тяжесть тела. Кто-то мог просто наступать на отпечатки гусениц и колес бронемашин, ни о чем не беспокоясь, но в этом случае всем нужно было выстроиться в две цепочки позади каждой машины.

Село почти не пострадало, только в некоторых домах потрескались стекла, точно по улицам пробежала орда хулиганов, забрасывающих окна камнями. Пожалуй, им пришлось потрудиться, выкапывая камни из снега. Руки небось замерзли и посинели. Но отчего-то орда совсем не оставила после себя следов. Впрочем, их мог засыпать снег. Село казалось необитаемым.

Солдаты теперь едва поспевали за бронемашинами. То ли водители прибавили скорость, то ли пехотинцы слишком устали. Если так пойдет и дальше, то, когда они доберутся до села, настолько измотаются, что придется устраивать привал, чтобы хоть немного передохнуть.

Вот оно… Бронемашины объехали подбитую БМП. Она не мешала продвижению колонны, и ее не нужно было оттаскивать в сторону, но смотреть на нее не хотелось. Тленом от нее не тянуло, но что-то в этой машине было неприятным, будто она, всего за полтора дня, превратилась в истлевший гроб, место которому на кладбище. Она уже начинала покрываться ржавчиной, точно и сама была подвержена тлену. Ржавчина походила на раковую опухоль. У этой машины — рак брони, который, усеяв края пробоин ржавчиной, стал поедать металл, постепенно разрастаясь. Чтобы справиться с этим недугом, надо удалить поврежденные болезнью участки, трансплантировать вместо них новую броню и новые органы, выращенные в лабораториях по клонированию, но все равно эта БМП в лучшем случае превратится в некое подобие зомби.

Она будет полуживым организмом — и это почувствует ее новый экипаж. Нет, лучше переплавить ее и не мучиться. Солдаты уже не видели, как из машины вытаскивали мертвые тела, — они к тому времени оказались зажатыми между домами, и если сейчас из окон по ним открыли бы стрельбу, то укрыться им было почти негде.

Снег слепил глаза. Надели солнцезащитные очки, став похожими на слепых, бредущих за поводырем. Это ощущение усиливалось из-за того, что тупоносый БТР напоминал ротвейлера. Он принюхался и, не уловив никаких враждебных запахов, двинулся дальше. Он сдабривал воздух сгустками выхлопных газов, щедро опрыскивая ими идущих следом солдат. Солдаты морщились, отворачивали головы, судорожно хватались за подсумки, где лежали противогазы, делали маленькие вдохи и подолгу держали в легких процеженный через стиснутые зубы воздух, расставаясь с ним с некоторым сожалением.

Начинала кружиться голова. Того и гляди, упадешь в обморок от кислородного голодания. Не позавидуешь тем, кто идет в первых рядах. Несмотря на все ухищрения, они наглотались выхлопных газов. Как назло, труба выплескивала новые их порции, делая лишь короткие передышки, в течение которых десантники и егеря судорожно, будто только что вынырнувший из глубины пловец, хватали воздух ртами, словно ели его. Заткнуть бы эту трубу шапкой или перчаткой. Становилось жалко регулировщика, который стоит на оживленном перекрестке. Он-то вынужден дышать загаженным воздухом несколько часов. Теперь понятно, почему у него редко бывает хорошее настроение, когда он останавливает очередной автомобиль.

От колонны отпочковалось несколько десантников. Часть из них окружила два крайних дома на тот случай, если кто-то из его обитателей забудет, где располагаются двери, и начнет выбираться через окна, другие подошли к калиткам. Вот один толкнул ее, но калитка оказалась запертой со двора.

Черной пустотой зияла прямоугольная глазница, чуть повыше земли. По ночам, когда ветер расшалится, в нее должно сильно поддувать. Ветер может набросать в подвал снега и сделать там некое подобие холодильника, в котором здорово хранить зимой замороженное мясо.

В этом прямоугольном проеме не хватает пулемета.

Здесь было неестественно тихо, как в могиле. Им казалось, что они вторгаются в мир мертвых, а за то, что они потревожили покойников, их ждет смерть. Соответствующее пророчество обязательно должно быть прибито к стене дома, но все как-то не показывалось на глаза. Интересно, додумались боевики развешивать на домах памятные таблички, сообщавшие, что здесь с такого-то по такое время жил знатный борец за свободу Истабана такой-то и такой-то? Скорее всего — нет. Как десантник справился с закрытой калиткой — егеря уже не видели. Они должны были осматривать следующий дом.

Кондратьев развернул корпус влево, это движение продолжила голова, взглядом он остановил егерей. Левая рука соскользнула со ствола автомата, поднялась на уровень глаз ладонью к себе, согнулась пополам, так что подушечки пальцев ударили по коже. Получаются резкие щелчки. Он манит за собой. Дом почти не виден. Его опоясывает высокий, под два с половиной метра, забор из листового железа, куски которого держатся на вкопанных в землю железобетонных столбах. Они никогда не сгниют. Быстрее железо осыплется ржавой трухой. Если они глубоко проросли в землю, то и бронемашиной их не сломаешь и не выкорчуешь. На таких обычно крепятся телеграфные столбы.

Края забора острые, будто специально по ним прошлись напильником и заточили. Захочешь посмотреть, что творится во дворе, встанешь на мыски… нет. Все равно ничего не разглядишь. Только ноги глубже провалятся в снег. Попробуешь подтянуться на руках, порежешь до крови ладони, а руки сами разогнутся от боли. По железу густо и неэкономно прошлись зеленой краской. Прямо выкупали в ней железо, точно из ведра поливали, но кое-где она уже отслоилась, вздулась пузырями, как брюки или джинсы на коленках, а местами и вовсе отвалилась, обнажив начинающий ржаветь металл. Он был мокрым, когда его красили. На тот случай, если забор не сможет остановить любопытных и те все же перемахнут через него, придумав какой-нибудь способ (приставят лестницу или еще что-нибудь), во дворе точно поджидает злая собака, спущенная с цепи, а то, что на воротах нет соответствующей надписи, так это лишь для того, чтобы собачьи клыки стали для непрошеных визитеров неприятным сюрпризом. Хорошо еще, что поверх ограды не подвесили гирлянды колючей проволоки и не подключили к ним ток, тогда уж точно за забором должен был оказаться секретный объект. По бокам изгороди не хватает только смотровых вышек с пулеметами и часовыми. Оставалось, как добрым странникам, постучаться в калитку, дождаться, когда придут хозяева и откроют ее. Не высаживать же ее гранатой.

Кондратьев сунулся к калитке, чуть не прислонившись к ней ухом, точно хотел подслушать и подсмотреть, что за ней творится. Постоял так миг и несильно толкнул калитку подошвой ботинка и — юркнул в сторону, спрятавшись за забором. Металл этот — не броня, автоматная пуля легко прошьет его. Что прячься за ним, что не прячься — все едино. Но несколько мгновений все же выиграть можно.

Калитка отворилась, не издав ни звука. Ее петли так хорошо были смазаны, что совсем онемели. Поняв, что в прятки играть не с кем, Кондратьев осторожно заглянул во двор, скользнул по нему взглядом и, не найдя ничего подозрительного, просочился внутрь, а следом по одному в ворота, прикрывая друг друга, тихо, как бестелесные тени, проскочили остальные егеря.

Все. Они остались одни в небольшом мирке, отрезанным от всего окружающего высоким забором. Но если подойти к нему, постучаться, то на этот звук могут откликнуться такие же, заключенные в соседнем мирке, десантники. Они смогут переговариваться азбукой Морзе, но лучше все же покричать. Хотелось верить, что мир этот необитаем. Но вдруг сейчас калитка захлопнется на щеколду и отовсюду начнут появляться трясущие оружием туземцы. Они нарочно притаились на время, чтобы завлечь в ловушку белых пришельцев.

Сонное местечко. Только снежок потревожен змейкой следов, оставленных здесь, судя по небольшим размерам, женскими сапожками. Справа — сарай. Но слово это не очень подходило для массивного кирпичного сооружения. Некоторые с удовольствием в нем поселились бы. Рядом еще одна пристройка, совсем маленькая, но кирпичей на нее уже не хватило и ее сделали из досок и без окошек — скорее всего, конура для очень большой собаки. Сейчас она спит, видит во сне, как гложет кости с огромными кусками мяса, а изо рта у нее капает слюна. На деревьях кое-где еще остались горстки снега, но они почти все уже облетели, как листья осенью, упали на землю и начали таять, а может, это почки начинают набухать.

Кондратьев подкрался к крыльцу, постоял, прислушиваясь, но только снег чавкал под ногами его солдат. Остальные звуки были неразличимы. Когда он стал подниматься по ступенькам, те заскрипели, предупреждая хозяев о том, что к ним кто-то идет. После такой наглой провокации, когда нервы у всех натянуты почти до точки разрыва, можно уже забрасывать дом гранатами, а потом, когда дым рассеется, успокоятся осколки, приступить к его осмотру.

«Кремень», — с гордостью думали егеря, мельком поглядывая на Кондратьева. У того и от скрипа ни один мускул на лице не дрогнул. Похоже, он вообще не услышал этот звук, отфильтровав его, как не заслуживающий внимания.

На вид ступеньки были такими новыми и крепкими, что закрадывалась мысль: «А не первая ли это их зимовка?»

Кондратьев дотронулся до бронзовой ручки, надавил на краешек рычага вниз, а когда тот поддался и зубчик, который вгрызался в косяк, отпустил его, убравшись в пасть на выдвижной челюсти, потянул ручку на себя. Дверь стала отворяться. Кондратьев отклонился, отступил на шаг. Из дома в лицо пахнуло теплом. Половичка перед входом нет. Ноги вытирать здесь не принято, а может, сразу же обувь сбрасывают, переобуваясь в чистое. В тапки там какие-нибудь. Поди найди их без хозяев.

В прихожей было темновато. Двигаться приходилось почти на ощупь, а поскольку обе руки держались за автомат, то дорогу осторожно искали носками ботинок, заботясь о том, чтобы не угодить, к примеру, в тазик, ведро или какой-нибудь столь же звонкий музыкальный предмет, так необходимый в хозяйстве. Но все они относились к категории безопасных предметов. Гораздо хуже наступить в мышеловку, которая изготовилась защищать доверенный ей кусочек хлеба, сыра или колбасную кожуру. Вдоль стены валялись какие-то тюки, такие же, что выносили из села утром его жители. Может, эти тюки были слишком тяжелые, но проверять, что в них, пока рано. Некрасиво лазить по чужим вещам.

Приходилось поглядывать себе под ноги, а то за что-нибудь зацепишься, равновесие потеряешь, грохнешься прямо на пол, при этом руки выставить вперед, чтобы смягчить удар, конечно, не успеешь, ведь они держатся за автомат и не отпустят его. Он обязательно упрется при падении в грудь и в ребра и, чего доброго, что-нибудь там сломает, да и коленкам достанется — в лучшем случае на синяки хватит, а в худшем… Возле одного из тюков сопровождавшая их поисковая собака остановилась, лизнула его, повернула морду к егерям и заскулила. Ее глаза светились в полумгле, точно на мордочку ей дважды капнули фосфорной краской. Когда она обследовала дом, уши ее трепетали, как трава, с которой играет ветер.

Кондратьев почувствовал тяжелый душный запах немытого человеческого тела. Но это не трупный запах. Если, зайдя в вагон метро, ощущаешь такой же «аромат», то начинаешь искать глазами, где же примостился бомж, чтобы не сесть рядом или неподалеку. Лучше отойти в противоположный конец вагона. Пусть там тесно, но зато воздух чище. Обычно бомж занимает угловое место и спит, прислонившись к стенке. Если в вагоне так много людей, что тебя припечатывает почти к бомжу, то, найдя источник этого тяжелого запаха, отворачиваешься в сторону, стараешься делать вдохи как можно реже, а потом, когда вагон останавливается на следующей станции, выскальзываешь на свободу.

Чем ближе Кондратьев подходил к тюку, который лизнула собака, тем отчетливее становился запах. Обыкновенный тюк. Ничем глаза его не выделили бы среди остальных. Но сознание уже стало дорисовывать детали. О Господи, так это человек. Он сидел на полу в очень неудобной позе. Если не менять положения, то кровь в теле быстро останавливается, тело немеет, и тогда даже попытки разогнуть ноги или руки будут сопровождаться резкими болями, от которых останавливается сердце. Согнутая колесом, спина упиралась в стену, голова уткнулась в колени. Лица не видно. Видна только копна всклокоченных, давным-давно немытых и нечесаных волос, так что и не скажешь теперь, какого они на самом деле цвета, светлые или темные. Рук тоже не видно — они откинуты назад.

Камуфляжная форма поистрепалась, но по ней, даже без споротых нашивок, все же можно было определить, к какому подразделению принадлежал этот человек. Новоосколовский ОМОН, три месяца назад попавший в засаду на Старой дороге. Тринадцать убитых, восемнадцать раненых, пятеро пропавших без вести. Теперь эти цифры можно чуть подправить. Сделав глубокий вздох и задержав дыхание, Кондратьев присел на корточки. Ботинок у омоновца вовсе не было. Голые грязные ступни побелели от холода. И только сейчас Кондратьев увидел, что ноги омоновца густо спеленуты куском колючей проволоки. Руки, скорее всего, тоже. Колючки въелись в кожу, и казалось, что это мутировавший вид водоросли, который может жить на суше, опоясал его, присосался и, как пиявка, пьет кровь. Она срослась с кожей. Кровь на ранах запеклась, но любое движение тревожило эти бурые, похожие на кору старого дерева, наросты, вот они и не заживали.

Кондратьев приподнял голову омоновца. Лицо у него было измученным, уставшим, глаза впали, скулы обтянула кожа. Он спал. Дыхание выбивалось с хрипом. «Судя по обвисшей форме, он весил когда-то килограммов на десять побольше, чем сейчас», — подумал Кондратьев, вставая с корточек, посмотрел на егерей.

— Топорков, Кудимов — осторожно, очень осторожно, вытащите его наружу и дождитесь санитаров, — он говорил тихо, боясь разбудить омоновца. Проволоку не снимайте. Все равно у вас это не получится. Только раны потревожите. В госпитале это сделают получше.

Грязь в раны уже наверное занесли. Хорошо еще, что они не воспалились.

Егеря закинули автоматы на спины, оттащили бывшего пленника от стены, чтобы сподручнее было брать. Топорков обхватил его подмышки, Кудимов — ноги и, немного согнувшись под тяжестью тела, поволокли омоновца короткими шажками. Их лица сияли, точно они нашли клад, но находка их была гораздо ценнее.

Санитаров видно не было. Только грузовик «мусорщиков» маячил на окраине села, готовясь принимать груз. Егеря поплелись в лагерь. Ноша их почему-то сделалась легче, хотя по всему должно быть наоборот. Главное, чтобы их не посчитали за дезертиров, которые ищут любой предлог, чтобы не участвовать в зачистке села.

Где же обитатели дома? Кондратьев стал испытывать острое желание задать им несколько вопросов, чтобы удовлетворить свое, ставшее за последние минуты очень большим, любопытство. Если они не внемлют словам, то можно прибегнуть и к другим методам убеждения. Но Кондратьев боялся, что поговорить с хозяевами не дадут. Этим приятным занятием станет заниматься кто-то другой.

Ох, думал Кондратьев, ему будет трудно сдержать своих людей, попадись им сейчас кто-нибудь из боевиков. Не совладают они со своими чувствами. Пристрелят. Потом придется отмазываться, говорить, что найденные боевики оказывали сопротивление и могли сбежать. «Но как же это — ведь они должны спать», — скажут Кондратьеву. «Должны», — подтвердят химики. Последнюю точку поставят медэксперты.

Кондратьев заглянул в первую комнату. Свет вливался в нее через незашторенное окно — его было слишком много, и все предметы казались засвеченными, а глазам после полутемной прихожей требовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть и начать что-то различать, кроме потоков света.

Центр комнаты занимал прямоугольный стол, накрытый цветастой скатертью, а на ней было разбросано несколько шоколадок «Марс», небольшая пачка чая, сахарный песок в полиэтиленовом пакете, стояли чашки на блюдцах, возле них ложечки, белый пластмассовый чайник.

— Маловато как-то, — сказал Голубев.

Собака протиснулась между ног егерей, на мгновение задержалась перед пустующей комнатой, удостоив ее лишь мимолетным взглядом. Шоколад она не любила, а мяса на столе и под столом не оказалось, так что ничего интересного для нее здесь не было. Она скользила по деревянному полу, точно по льду, коготки при этом тихо цокали — этот звук был непривычным и резал уши.

Собака гавкнула один раз. Она что-то нашла. В углу комнаты все увидели лаз в подвал.

Шерсть у собаки встала дыбом, губы подобрались в складки, обнажив оскаленные страшные зубы. Из пасти исторгалось утробное рычание. Она стояла возле открытого лаза в подвал, придавив передними лапами сколоченный из нескольких досок люк.

Из лаза высовывался боевик. На поверхности оставалась голова в вязанной черной шапочке и верхняя часть груди. На нем была байковая рубашка в сине-белую клетку, а что там внизу — не видно. Он застыл в этой позе, немного запрокинув голову набок, ноги у него подогнулись, и он обязательно упал бы, скатившись по лестнице обратно вниз в подземелье, но широко расставленные руки застряли. Он повис на руках.

Вход в подвал он заблокировал надежно, прямо как Винни-Пух, который в гостях у Кролика съел все запасы меда, раздался вширь, и теперь надо ждать целую неделю, пока он похудеет и сможет выбраться.

Но, похоже, неделя уже миновала. Егеря взяли его за руки, потянули на себя и без труда вытянули. Рубашка у боевика задралась, пятнистые мешковатые штаны чуть не сползли. Когда егеря отпустили его, он гулко треснулся головой об пол. Череп был покрепче, чем арбуз, не треснул, и боевик отделается только шишкой. Большой шишкой.

— Поосторожнее вы, — сказал Кондратьев, едва сдерживая желание пихнуть боевика ногой под бок.

Боевик лежал на животе. Носком ботинка его пошевелил Голубев, но боевик никак на это не отреагировал. Голубев отстегнул от пояса наручники, защелкнул их на запястьях боевика, скорчил гримасу.

— С почином, — сказал Кондратьев, — на свежий воздух его. Пусть на улице немного поваляется. Не простудится. Смотри, какой лохматый.

У боевика была длинная борода, а волосы покрывали его живот, спину и грудь.

— Точно, этот на морозе спать сможет. Шерсти как на собаке, — сказал Голубев.

— А вот собачку мою не трожь, — вставил слово «чистильщик» Коля, — ей такие сравнения могут не понравиться.

— Не буду, не буду. Извини, — заторопился Голубев. — Надо взять его за ноги и протащить по полу. Пусть бородой все здесь подметет. На полу пыли много скопилось. О чистоте в доме несколько дней никто не беспокоился. И такой способ транспортировки — самый удобный. Ну а то, что он, — Голубев кивнул на боевика, — пересчитает лбом пороги и ступеньки, так это не беда. Может, умнее станет. Ньютон вот придумал свои законы, только когда ему яблоко на голову свалилось. Доказал этим, что получать шишки — полезно.