Иоганна. Так проще всего было бы его позвать.
Отец. Я прошу вас — две минуты. Две минуты, и я сам его позову. Если вы будете еще настаивать на этом.
Иоганна (удивленная последней фразой, останавливается и смотрит на него в упор). Отлично. Чего же вы хотите?
Отeц. Хочу поговорить с невесткой о молодом семействе Герлахов.
Иоганна. Молодое семейство Герлахов разбилось вдребезги.
Отeц. Да что вы говорите?
Иоганна. Ничего нового: и это вы сами разбили его.
Отец (расстроенный). Боже мой! Это просто по неловкости. (Сочувственно.) Но мне показалось, что вы знаете способ все поправить.
Иоганна быстро направляется в глубину сцены налево.
Что вы делаете?
Иоганна (включая полный свет). Начинается допрос — я включаю прожектора. (Возвращается и становится под люстрой.) Где мне встать? Здесь? Отлично. А теперь, под холодным светом абсолютной правды и абсолютной лжи, заявляю, что не стану ни в чем сознаваться по той простой причине, что мне не в чем сознаваться, кроме как в своем собственном бессилии, я одна. Я уеду, буду ожидать Вернера в Гамбурге. Если он не вернется... (Жест отчаяния.)
Отец (очень серьезно). Бедная Иоганна, мы причинили вам столько зла. (Внезапно изменившимся голосом, доверительно, но и весело.) А главное — будьте красивы.
Иоганна. Что вы сказали?
Отец (с улыбкой). Я сказал — будьте красивы.
Иоганна (резко и оскорбленно). Красива?
Отец. Вам это легко.
Иоганна (с той же интонацией). Красива! Очевидно, чтоб вы лучше меня запомнили в день расставания?
Отец. Нет, Иоганна: в день, когда вы пойдете к Францу.
Иоганна потрясена.
Ну, две минуты истекли: прикажете позвать вашего мужа?
Она делает отрицательный жест.
Отлично, пусть это будет нашей тайной.
Иоганна. Вернер все узнает.
Отец. Когда?
Иоганна. Через несколько дней. Да, я повидаю вашего Франца, повидаю вашего домашнего тирана, лучше обращаться к богу, чем к его угодникам.
Отец (после паузы). Я рад, что вы решили попытать ваше счастье. (Принимается потирать руки. Спохватывается и прячет руки в карманы.)
Иоганна. Позвольте мне в этом усомниться.
Отец. Почему?
Иоганна. Потому что наши интересы противоположны. Я хочу, чтобы Франц вернулся к нормальной жизни.
Отец. Я также этого хочу.
Иоганна. Вы? Да стоит ему только высунуть нос, как жандармы схватят его и семья будет обесчещена.
Отец (улыбаясь). Мне кажется, что вы не вполне представляете себе мое могущество. Пусть только сын мой спустится, и я тотчас же все улажу.
Иоганна. Ничего лучше не придумать, если вы хотите, чтобы он тотчас убежал в свою комнату и заперся там навсегда.
Пауза.
Отец (опустил голову и уставился на ковер. Глухим голосом). Один шанс из десяти — что он откроет вам дверь, один из ста — что выслушает вас, один из тысячи — что ответит вам, будь у вас этот тысячный шанс...
Иоганна. Что тогда?
Отец. Согласились бы вы сказать ему, что я должен умереть?
Иоганна. А разве Лени?..
Отец. Нет. (Поднял голову.)
Иоганна (пристально смотрит на него). Так вот в чем дело! (Не отрывая от него взгляда.) Вы не лжете. (Пауза.) Один шанс из тысячи. (Вздрагивает и, спохватившись, добавляет.) Надо ли спросить его, хочет ли он вас принять?
Отец (поспешно, испуганно). Нет, нет! Простое сообщение, ничего больше: старик умирает. Никаких комментариев. Обещаете?
Иоганна (улыбаясь). Клянусь на Библии.
Отец. Спасибо.
Иоганна продолжает смотреть на него.
(Сквозь зубы, словно желая объяснить ей свои действия, но глухим голосом, как если бы он говорил самому себе.) Мне хотелось бы помочь ему. Не предпринимайте ничего сегодня. Лени вернется поздно, он, вероятно, будет утомлен.
Иоганна. Тогда завтра?
Отец. Да. В середине дня.
Иоганна. Где я вас найду, если вы мне понадобитесь?..
Отец. Нигде. (Пауза.) Я уезжаю в Лейпциг. (Пауза.) Если вас постигнет неудача... (Жест.) Я вернусь через несколько дней. Когда вы или выиграете или проиграете.
Иоганна (взволнованно). Вы оставите меня одну? (Спохватившись.) А почему нет? (Пауза.) Ну, счастливого вам пути, и умоляю, не надо никаких пожеланий...
Отец. Погодите! (С извиняющейся улыбкой, но очень серьезно.) Боюсь вызвать ваше раздражение, дитя мое, но повторяю, вам надо быть красивой.
Иоганна. Опять!
Отец. Вот уже тринадцать лет, как Франц никого не видел. Ни души.
Иоганна (пожимая плечами). Кроме Лени.
Отец. Лени не душа. И я не уверен в том, что он ее видит. (Пауза.) Он откроет дверь, и что же произойдет? Вдруг испугается? Навсегда замкнется в своем одиночестве?
Иоганна. А что изменится, если я размалюю себе лицо?
Отец (мягко). Он любил красоту.
Иоганна. К чему она была ему — сыну промышленника?
Отец. Он завтра вам скажет об этом.
Иоганна. Ничего он мне не скажет. (Пауза.) Я некрасива. Понятно?
Отец. Если вы некрасивы, то кто же?
Иоганна. Никто. Существуют лишь замаскированные уроды. А я не хочу больше носить маску.
Отец. Даже для Вернера?
Иоганна. Да, даже для Вернера. Оставьте ее себе. (Пауза.) Понятен ли вам смысл моих слов? Меня делали... красивой. Для каждого очередного фильма. (Пауза.) Простите, это мое больное место. Когда мне об этом напоминают, я теряю голову!
Отец. Это я должен просить прощения, дитя мое.
Иоганна. Оставьте. Откуда вам знать. А если бы и знали, не важно. (Пауза.) Я была, вероятно, миловидна... Мне говорили, что я красива, л я поверила. Разве я знала, что мне делать на земле? Нужно как-то оправдать свое бытие. Обидно, что они ошиблись. (Резко.) Ну а корабли? Они служат оправданием?
Отец. Нет.
Иоганна. Я так и думала. (Пауза.) Пусть Франц принимает меня такой, какая я есть. В этом платье и с этим лицом. Первая случайная женщина всегда достаточно хороша для мужчины.
Пауза. У них над головой раздаются шаги Франца. Неровные шаги, то замедленные, то быстрые, то просто топот на месте. Иоганна смотрит на отца с волнением, словно спрашивая: «Так это Франц?»
Отец (отвечая на ее взгляд). Да.
Иоганна. И вы целые ночи напролет...
Отец (бледный и напряженный). Да.
Иоганна. Я отказываюсь.
Отец. Вы думаете, он сумасшедший?
Иоганна. Неизлечимо.
Отец. Это не безумие.
Иоганна (пожимая плечами). Что же это тогда?
Отец. Горе.
Иоганна. А кто несчастнее безумца?
Отец. Он.
Иоганна (резко). Я не пойду к Францу.
Отец. Пойдете. Завтра, в середине дня. (Пауза.) Другого шанса нет ни у кого из нас: ни у вас, ни у него, ни у меня.
Иоганна (повернувшись к лестнице, медленно). Я поднимусь по этой лестнице, постучу в эту дверь...
Пауза. Шаги стихли.
Хорошо, я буду красивой. Чтобы защитить себя.
Отец улыбается ей и потирает руки.
Занавес
АКТ ВТОРОЙ
Комната Франца. Налево в нише дверь (выходит на площадку). Железный засов. В глубине комнаты — огромная кровать, без тюфяка и простыней: на пружинном матраце — свернутое одеяло. По обе стороны кровати — две двери: одна ведет в ванную, другая — в туалет. Справа у стены — стол и один стул. Слева — свалена в кучу сломанная мебель, битые безделушки: остатки былой меблировки. Справа в глубине комнаты, над кроватью, — огромный портрет Гитлера. Там же полки с катушками магнитофонной пленки. По стенам развешаны плакаты, напечатанные на машинке и прописью: «Просьба не мешать». «Страх запрещен». Стол завален устрицами, бутылками из-под шампанского, бокалами, линейками и пр. Стены и потолок в пятнах от сырости.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Франц, Лeни.
Франц в солдатской форме. Мундир рваный, местами сквозь дыры просвечивает тело. Он сидит спиной к Лени и на три четверти спиной к зрителю. Под столом спрятан магнитофон. Лицом к зрителю, в белом фартуке, Лени подметает комнату. Она работает спокойно, неторопливо, без лишней суетливости, как подобает хорошей хозяйке. У нее ничего не выражающее, почти сонное лицо. В то время как Франц говорит, Лени изредка поглядывает на него, она явно следит за ним, выжидая, когда он кончит вещать.
Франц. Незримые обитатели потолка, внимание! Незримые обитатели потолка, внимание! Вас обманывают. Два миллиарда лжесвидетелей! Два миллиарда ложных показаний в секунду! Выслушайте жалобу человечества: «Нас предали наши действия. Нас предали наши слова и наш подлый образ жизни...» Ракообразные, подтверждаю мои показания: они не думали того, что говорили, и не совершали того, что хотели. Мы заявляем суду: невиновны. Главным образом, не вздумайте выносить приговор на основании признаний, пусть даже подписанных. В наше время говорили: «Обвиняемый сознался, следовательно, он невиновен». Дорогие слушатели, мой век был веком разбазаривания: в высших сферах решили истребить род людской. Начали с Германии, уничтожив ее до конца. (Наполняет бокал.) Лишь один говорил правду: рухнувший Титан, воин и мирянин, свидетель-очевидец, испокон веку и навсегда, in secula seculorum [1]. Это — я. Человек мертв, и я свидетельствую за него. Века, я дам вам ощутить, каков был привкус моего века, и вы оправдаете обвиняемых. Факты, я на них плюю: предоставляю их лжесвидетелям; я предоставляю им причины случайные и основные. У нашего века был свой особый привкус. Мы постоянно ощущали его. (Пьет.) И пили, чтобы его заглушить. (Задумавшись.) И странный же это был вкус. А? Что? (Внезапно поднимается, содрогаясь от ужаса.) Но я еще вернусь к этому.
Лени (думая, что он закончил запись). Франц, мне надо поговорить с тобой.
Франц (кричит). В присутствии Крабов — молчать.
Лени (ровным голосом). Послушай, дело серьезное.
Франц (Крабам). Значит, вы спрятались под скорлупой? Браво! Прощай, нагота! Но зачем вы сохранили глаза? Самое уродливое, что было у нас. А? Зачем? (Ждет ответа.)
Раздается треск.
(Вздрагивает. Изменившимся, глухим, хриплым голосом, скороговоркой.) В чем дело? (Поворачивается к Лени, смотрит на нее подозрительно и строго.)
