Один

Великанши на протесты не взирали, методично оголяя великого аса.

– Шляпу снимать? – равнодушно поинтересовалась младшая.

Один притих, напряженно перехватил ответ усатой:

Не в шляпе же купать!

Великанша сдернула с аса шляпу, озираясь, куда бы повесить. Только теперь Один обратил внимание, что по стенам и вдоль стен висело и лежало разномастное мужское платье, явно великаншам по размерам не подходящее. Прикинув количество плащей, сапог, сандалий, мужских сорочек, Один даже зажмурился: это сколько же народу перевели на нет ведьмы!

Шляпу великанша пристроила рядом с короткой накидкой из вязаной козьей шерсти.

Теперь оставалось сунуть великого аса в чан. Но Один перехватил инициативу. Его единственный синий глаз полыхнул ярким лучом. Коснулся усатой. Потом Один перевел взгляд на среднюю.

Младшая, оторопев и разинув рот, смотрела, как ее подруги посветлели, побелели и замерли. Посреди пещеры, чуть не касаясь головой свода, возвышались две ледяные бабы. Уцелевшая великанша заверещала и опрометью, свалив входную дверь-скалу, кинулась наутек.

В глаз асу ударил солнечный свет. Один прижмурился, а когда привык ко дню после полумрака пещеры, беглянки простыл и след. Лишь где-то вдали горное эхо, насмешничая, дразнилось:

– Караул! Спасайте!

В проем, переминаясь и прячась друг за дружку, входили Локи и Хёнир. Один хмуро приветствовал приятелей, нахлобучивая на глаза шляпу:

– Изволили прибыть? И где ж вас духи носили?! Хёнир с любопытством обходил кругом ледяных истуканов, начавших потихоньку подтаивать.

Локи же, с энтузиазмом, за которым прятался страх перед великим, договорить Одину не дал:

– Зато я теперь знаю, где проход в царство цвергов! Вход в Альфхейм! И его нашел я!

Долго злобствовать Один не умел, тут же распорядившись:

– Тогда веди! Показывай!

– Да это тут, в двух шагах, – засуетился Локи, обрадованный, что так легко отделались: и от великанш, и от мести Одина.

С тех пор, как Локи принес из темных миров сокровище ванов и тайком подарил Фригг, ас ходил по лезвию ножа.

Беда Локи, что от появления на свет он кому-то завидовал: будь то блестящая бусина, стащенная вороной или сладкий пирог, доставшийся всем поровну.

Подростком Локи бился, дрался, плакал злыми слезами, доказывая свое превосходство, Но пантеон богов – мир жесткий, где каждому предопределено место, круг, из которого не вырваться. Обжегшись раз и другой, Локи приучился жить со стиснутыми зубами: лишь внутри копошился черный комок зависти, изредка вырываясь наружу жадным блеском глаз, который Локи тут же прятал за бравадой или усмешкой. Его считали немножко пройдохой, немножко ветреником – ни тем, ни другим Локи никогда не был. Он, изголяясь, чтобы угодить великим, в одном был уверен: никто из них не достоин и кончика мизинца бога Локи. И лишь поджидал, когда придет час объявить миру о приходе нового князя Асгарда.

Единственно, кому приоткрыл Локи свои планы, была светлая богиня Фригг. Локи и сейчас передергивало, когда он вспоминал, с каким презрением взглянула на него девушка, как резко вырвала руку, – они все еще не перешли границ робких пожатий ладони при встрече и прощании. Локи сделал вид, что не очень расстроился, услыхав о помолвке Фригг и Одина. Дерзкая девчонка еще заплатит.

Счастье, что Один, без зазрения совести шаря в чужих мозгах, не позволял себе проделывать подобное с друзьями.

Локи, где наглостью, где подхалимством, мог считать себя другом великого аса. Ниточки, на которых подвешено тщеславие, честолюбие, гордость любого существа, будь то великий ас или смертный, Локи изучил до тонкости.

Один смерил негостеприимное жилище: он бы сюда не вернулся. Неухоженное и сырое обиталище великанш царапнуло краешек сознания аса: не подшути великие так глупо над просительницами, эти три женщины, двум из которых Один принес смерть, прожили бы достаточно долго, чтобы народить много воинов и крепких дочерей.

Он пнул валун, закрывавший великаншам вход в их стоянку, и заспешил за удаляющимися Хёниром и Локи.

Гора, на вершине которой пластовался спрессованный снег, бросала на низину громоздкую тень.

Один сдернул шляпу, окликнул горы.

– Э-гей! – позвало эхо. Гул, шедший из недр горы, накренился. Снежный пласт закряхтел и ринулся, курясь пыльцой.

– В гору! В гору! – Один подпихнул Локи в спину.

Нырнул в трещину между скалами. Хёнир замешкался: лавина накрыла аса с головой. Усмиряясь, доползла до равнины, прильнув к стволам деревьев в предгорьях.

Хёнир, рыча, как февральский медведь, прорылся к поверхности. Один и Локи, хохоча, что легко отделались, подхватили приятеля под руки. Оббили снег с одежды и волос. Но, мокрый и взъерошенный, Хёнир теперь еще больше походил на разбуженного оттепелью зверя, которого раздразнили в берлоге.

– Будет вам, – отмахивался Хёнир, недоумевая, как это его угораздило. Хёнир всегда подозревал, что мешок с несчастьями всегда готов развязаться, когда ас Хёнир поблизости. Вещи и люди не слушались великого бога, словно чувствовали, с кем шуточка пройдет, а кому следует услужливо уступать.

Вина ли Хёнира, что он всегда выделялся в толпе, на голову выше и шире в плечах? Весь остальной мир казался асу с высоты его роста хрупким и ненадежным: блюда падали и кололись, стоило Хёниру пройти рядом, жарящийся на вертеле олень почему-то при виде аса норовил подгореть. И Хёнир предпочитал хижину в лесу, в стороне от сторонящегося его мира.

Мужество его, бесхитростное, было готово служить верно любому, в ком проснулась потребность в послушной рабочей скотинке. Хёнир звезд с неба не хватал, но, взявшись за кончик, упирался в землю ногами, пока вся сеть не покажется из трясины.

Их, таких непритязательных парней, в Асгарде поначалу, когда город лишь строился, нуждаясь в первопроходчиках и горячих головах, было каждый второй. Некоторые пообтесались, научившись ценить вино и пиры. Другие отмежевались, оставив блага цивилизации для изнеженных асов, а сами уходили в горы, селясь в пещерах и добывая пропитание луком и палицей.

Хёнир, со свойственной ему медлительностью, не примкнул ко вторым, но и среди первых выглядел белой вороной.

Он часто жалел Улля, еще чаще жалел о их последнем разговоре.

Тогда Вальгалла уже прорисовывалась в почти законченных башнях дворцов, в подворьях, дожидающихся скота. На площади возводили дворец Одина, прикрепляя золотую черепицу.

Улль и Хёнир встретились за воротами мертвых, Вальгринд оставалось навесить воротами.

Улль, в кожаных сапогах и меховой накидке, похлопывал рукавицей об обшлаг рукава. Прятал глаза. О том, что Хёнир остается, они переговорили накануне. Курчавая бородка Улля заиндевела от дыхания, покрылась капельками белесого налета.

Рыжая лисья шапка кичливо сидела, грозя свалиться, на самом затылке. Улль скользил лыжами, время от времени поправляя лук на плече.

Хёнир тоже не находил слов. Не мастак говорить, он и вовсе расклеился. Грубоватые шутки Улля под хмельную брагу, нескромные историйки, на которые приятель был умелец, да жаркое дыхание в затылок, когда ты на охоте идешь по следу подранка – Хёнир не умел сказать, что без Улля Вальгалла перестанет быть для Хёнира домом, в который хочется возвращаться. Он грубовато хлопнул приятеля по плечу:

– Ну, бывай, Улль!

Тот криво улыбнулся, стыдясь охватившей нежности:

– Будешь жив, встретимся!

И, не оглядываясь, заскользил по склону. Лыжи Улля оставляли на свежем снегу блестящий след, словно бесконечная лента уводила единственного друга Хёнира в неизвестные миры. Хёнир стоял у крепостных стен, пока не покраснели уши и щеки. Снег слой за слоем ложился на голову и плечи закаменевшего аса. И сыпался на оставленный лыжами Улля след, пеленой давным-давно скрыв фигуру ушедшего бога.

– Удачной охоты, Улль! – прошептал Хёнир. И был удивлен, когда не услышал ответа: «Удачной охоты, брат Хёнир!»

– Гора – эта? – Один ощупал низкий свод пещеры, из которой лучами отбегали многочисленные щупальца туннелей.

Локи развернул карту. Шевеля губами, пытался разобраться в путанице линий. На карте все выглядело просто и ясно: нужная пещера среди вереницы скал.

Ответил наугад:

– Нужно еще пройти на север. – Интуиция подсказывала Локи, что будь вход в подземелья цвергов поблизости, великанши давно бы переловили шустрых, но неосторожных карликов.

И для Одина, и для Хёнира, которому все меньше и меньше нравилась затея, ответ показался неубедительным. Но отступать было поздно. Один ограничился ехидным:

– Интересно, кого ты имел в виду, говоря, что пещера в двух шагах? Уж не шажки ли наших красавиц?

Локи сунул карту в отворот рукава и бодро зашагал, любуясь окрестностями. Хотя честно сказать, серые скалы цвета старой мыши и редкие проплешины мха по склонам, идиллический настрой не навевали.

Путники петляли между вросшими друг в друга скалами. Перепрыгивали расщелины, косясь на бурлящий под ними черный поток. Локи уже не делал вид, что природа его радует, а удача сама лезет в карман. Он все чаще и чаще доставал свой план, подозревая, уж не смухлевали ли карлики, подсунув подделку. Сомнения благоразумно придержал при себе.

Ночь в горах – словно темная птица: махнула крылом – и погасли краски, исчезли земля и небо.

Великие асы находились на полпути к вершине горы. Хёнир благоразумно предпочитал дожидаться рассвета. У Локи были иные заботы: что-то будет, когда терпение асов иссякнет. Один заупрямился, продолжая цепляться за приклеившиеся к камню мхи и редкие пуки травы. Приятели еще раздумывали, когда их подстегнул крик Одина с вершины:

– Смотрите! Пожар!

Хёнир, помогая Локи, взлетел первым. Протянул Локи руку. Но приятель уже сам, подтянувшись, перевалился через край и, встав с четверенек, вглядывался в красное свечение, охватившее полнеба.

Ярко алое у кромки горы, расходясь волнами и поднимаясь, свечение становилось гуще и плотнее там, где переходило в черную синь неба. Время от времени всполохи колебались от фиолетового до бледно-розового.

– Пожар… – зачарованно прошептал Хёнир: ничего величественней и прекраснее его грубая душа не видела, не знала.

– Чему гореть-то? – Один оценивающе пригляделся, велик ли крюк в обход пожарища. Непонятное явление могло встать на пути его планов. Сияние, померцав, вдруг рассыпалось каскадом искр, словно кто-то повернул к очагу граненый рубин.

– Вот оно, сокровище Ангвари! – торжествующе ткнул пальцем Локи, подаваясь к краю обрыва. Крохкая порода обломилась и Локи, не удержав равновесия, покатился по склону горы, обдирая ребpa и отчаянно чертыхаясь. Асы полезли следом: теперь, когда цель была так близка, можно передохнуть.

– Добро пожаловать! – встретил гостей хриплый голос, когда асы доползли до подножия.

Не успели Один и барахтающийся в груде тел Хёнир опомниться, как какие-то темные тени скрутили их по рукам и ногам и поволокли.

– Это уже приедается! – процедил Один, пробуя веревки на прочность. Он висел поперек седла вниз головой, а в спину упиралось чье-то жирное брюхо.

Тот, кому достался Хёнир, спешился и шел чуть впереди, таща за повод оседающую от тяжести здоровяка аса на задние ноги лошадь.

Локи, пройдоха – Один чуть шею не свернул, выглядывая приятеля, – устроился лучше всех: хоть и связанный, он восседал в седле, колыхаясь, будто свеча. За его спиной, придерживая аса, темнела фигура, судя по всему, юноши или подростка.

Наконец они, поплутав среди гор, выехали на равнину. Стало теплее. Один взмок, проклиная взятый в пещере великанш тулупчик: он сам себе казался сваренным заживо. Волосы прилипли ко лбу, а по спине щекотали струйки пота. Воздух, хрустящий морозом в горах, сгустился. От земли поднимались испарения обработанной под сев пашни. И Один возблагодарил предков, что, по крайней мере, они попали всего-навсего к чересчур подозрительным крестьянам.

Подворье, обнесенное частоколом из вогнанных в землю и заостренных кольев обхватом в два туловища, на обиталище мирных селян не походило. Как и мрачные тени, то и дело заслоняющие шугавший искрами костер посреди двора. Когда тень становилась к огню боком, Один успевал рассмотреть лица похитителей, благостью не светившиеся. В другое время и при других обстоятельствах ас не прочь был бы сразиться с этими парнями в боевом поединке. Лица дышали здоровой злостью и презрением ко всем и всему.

На пленников никто не обращал внимания. Асов свалили в какую-то клеть, отделенную от примыкающего сарая частым перебором решетки, и, казалось, о них тут же забыли.

За решеткой что-то хрипело, и время от времени вспыхивали зеленые искры зрачков хищника.

– Хорошо, хоть не в курятник сунули, – Локи заерзал, пытаясь растеребить узел веревки.

Дай-ка я, – Хёнир перекатился, пристроившись так, чтобы связанные запястья Локи оказались прямо перед ним, и начал грызть просмоленную и скрученную жгутом веревку. Один прильнул к щели, и очень даже вовремя: во двор, освещаемый факелами набежавшей прислуги, въезжала кавалькада всадников. Когда один из них был совсем близко, Один прижмурился, повернулся к Локи и прошептал

– Укуси меня, это же братец Улль!

Хёнир выпустил измусоленную, но лишь расслоившуюся ворсинками веревку, вслушиваясь в выкрики на дворе. А потом, словно гигантский червяк, пополз к стене клети, вопя во все горло:

– Улль! Удачной охоты! Удачной охоты, приятель!

Но тотчас замок, звякнув дужкой, отлетел в сторону Клеть распахнулась, и к пленникам ввалился Улль. Первым делом резанул веревку на запястьях Хёнира.

Локи и Один отвернулись, два аса хлопали по спинам друг друга пудовыми кулаками, глупо хохотали. Кроме: «А помнишь?», «А знаешь?» разобрать в беспорядочных возгласах приятелей было ничего невозможно.

Наконец два медведя разделились, отступив на полшага, но не выпуская плеч один одного. Первый запал поугас. Только тут Хёнир вспомнил, что он не один и кивнул Уллю.

– Ты посмотри, кто тут!

Улль помрачнел. Исподлобья глянул на перетрухнувшего Локи и стоящего в стороне Одина.

– Я-то вижу, – примериваясь, подошел к Локи поближе Локи попятился.

Кулак Улля, описав в воздухе широкую дугу с размаху въехал в подбородок аса. Из разбитой скулы брызнула кровь.

Локи пошатнулся, но промолчал, лишь сплюнув розовую слюну.

– Да ты что? – вскинулся Хёнир, перехватывая занесенную для второго удара руку приятеля. – Это же Локи, лучший друг Одина!

– Он знает, за что, – Улль рванул узел на оковах Одина и, обхватив за плечи Хёнира, повлек за собой, оставляя по-прежнему не проронившего ни слова Локи на усмотрение великого аса.

– Что все это значит, – задумчиво протянул Один, возясь с веревками Локи. Узел, намокший от слюны, набух и затянулся, а кинжал или нож Улль оставить не догадался.

– Да что с него возьмешь, – засорил Локи словами. – Дикарь, лесной охотник, кто знает, что такому взбредет в голову?

Надо было вывести прохвоста на чистую воду, но Одину не терпелось порасспросить Улла, кому принадлежит хутор среди гор и что за люди эти странные крестьяне, нападающие на путников.

В избе-пятистенке, сложенной из отесанных сосновых бревен, было душно. За столом, дубовой доской, положенной на два чурбака, сидело то ли шесть, то ли семь мужчин, разнясь по возрасту и одетых в одинаковые свитера из некрашеной шерсти. На столе, дымясь, стоял огромный котел с вареной рыбой. Улль и Хёнир, заняв правый край стола, яростно спорили, но в шуме голосов ничего нельзя было разобрать.

Остальные, отправляя в рот по целой рыбине, так что из зубастого грота являлся один голый рыбий хребет, оглушающе перекрикивали друг друга, отчего изба казалась набитой народом.

Для Одина и Локи потеснились, сунув каждому по порции, и тут же вернулись к прерванному разговору с соседом. Причем, соседом чаще всего оказывался тот, кто сидел на другом конце стола.

У печи крутила черной льняной юбкой девица лет семнадцати, ухватом извлекала из жаркого чрева котлы и, не глядя, плюхала на стол. Едоки на ее выходки помалкивали, лишь утираясь, когда горячие брызги обжигали лицо или руку.

Один отрывал от рыбешки белые гофрированные кусочки и, пожевав, незаметно сплевывал на пол, пока не догадался сунуть всю рыбину юлящей под ногами собаке. Собака заволокла добычу под стол и зачмякала. Только тут Улль поднял на Одина глаза:

– Не по нраву наше угощенье, великий?

Один был готов поклясться, что Улль в его сторону и не глянул с тех пор, как они с Локи переступили порог.

– Да ты прости, другого нет, да и рыба кончается. Это так, остатки: перехватили мои ребята подводу рыбаков, вот балуемся.

Один непроизвольно перевел взгляд на выстроившуюся шеренгу горшков и котелков. Улль понял: