Дом на отшибе

Черного человека Анна Николаевна увидела, когда поздно вечером возвращалась домой с дальнего ягодника.

— А я и гляжу, — рассказывала она всем на следую­щий день, делая круглые глаза и промокая слюнявый рот уг­лом головного платка, — чужой. Не наш. И одет чудно. Здравствуйте, говорю ему. А он так странно повернулся, буд­то шею выкрутил, — и вроде бы зашипел на меня, неслышно так. Я пригляделась — батюшки! — а через него окошко вид­но. Степановых дома окошко — просвечивает. Тут уж мне будто в голову тяпнуло — и не помню ничего. Ужас! Очну­лась в избе. Занавески задернула, на печь забралась, лежу, думаю: стукнет сейчас кто в окно или в дверь — сразу со страху и помру.

— Так это отец Гермоген был, — важно сказал дед Арте­мий, выслушав соседку. — Он и раньше появлялся. Я, было дело, видел его как-то. Точно как ты говоришь: большой, огрузлый, в черной рясе, и видно сквозь него.

А вот Василий Дранников бабке не поверил. Заметил рас­судительно, как и положено человеку с высшим образова­нием:

— В сумерках чего только не привидится. Ты бы уж на­род не смешила. Придумала тоже: черный человек.

А жена его, Светка, улыбнувшись, добавила:

— Ты у нас чисто сорока, баба Аня. Все через тебя узнаем. То черная машина, то черный человек. Что дальше-то будет?

На «сороку» Анна Николаевна обиделась. Буркнула:

— Смейтесь, смейтесь. Про машину тоже говорили, что привиделась...

Черный джип Анна Николаевна заметила два дня назад. Рано утром, еще затемно, отправилась в лес за черникой и, проходя мимо каменного, давно заброшенного дома, увидела за кустами плоскую лакированную крышу автомобиля. Уди­вилась, кто бы это мог быть, подумала сперва, что, наверное, городские заехали в одичалый безнадзорный сад. Да только ведь не сезон: малины почти нет, терновник не вызрел, ябло­ки вообще не уродились, да и рано еще для яблок-то. Так чего же им тут надо?

Подкралась Анна Николаевна ближе. Подивилась на не­виданную машину, внутри которой, наверное, десять чело­век могли спокойно рассесться. По налипшей грязи да по следам поняла, почему никто не слышал, как приехало в де­ревню это железное чудище: прибыло оно с неезженой сто­роны, по старой дороге, что шла мимо кладбища и терялась в лесу. Когда-то это был короткий путь в соседний район; те­перь тут разве на танке проехать можно.

Ну или на такой вот громадине: вон колеса-то, шире тракторных.

В доме что-то громыхнуло — будто железяку какую уро­нили или специально бросили, и Анна Николаевна вздрогну­ла. Вспомнилось, как лет пять назад вот такие же вот заез­жие убили старушку в соседнем Ивашеве, вынесли из дома все иконы и фарфоровый сервиз.

Много людей сейчас повадилось по заброшенным дерев­ням ездить: одни полы в заброшенных избах снимают, дру­гие по чердакам разное старье ищут, третьи просто хулига­нят — оставшуюся мебель крушат, стекла бьют, печи раску­рочивают. Забавы, ради могут целую деревню подпалить.

А этим-то что надо? Почему тихо приехали, ночью, с за­брошенной стороны? Заблудились, настоящей дороги не знали или таятся?

В заколоченном окне мелькнуло что-то, и Анна Никола­евна совсем перепугалась. Забыв о ягодах, пригнулась, по­вернула назад. Сперва быстро шагала, оглядываясь, потом не выдержала, побежала. Пока добралась до крайней жилой из­бы, все прокляла: и себя, старую, неуклюжую, и сапоги не­удобные, и портянки некстати сбившиеся, и тропку неров­ную. Ворвалась в деревню красная, задыхающаяся, едва жи­вая. Переполошила спавших еще Степановых: забарабанила им в окно, крича сама не понимая что, торопясь высказать все сразу, а оттого сбиваясь, впустую тараторя.

Ну чисто сорока.

Иван Степанов вышел на крыльцо с ружьем. В трусах, фуфайке на голое тело — и с заряженным ружьем на руках. Спросил, колко оглядывая округу из-под седых бровей:

— Что?

И Анна Николаевна вдруг сообразила, до чего смешны и надуманны ее страхи, потерянно махнула рукой и, чувствуя, как отнимаются ноги, опустилась на скамью, что была вкопа­на еще отцом нынешнего хозяина...

Ближе к вечеру собравшиеся мужики все же сходили по­смотреть, кто это приехал в заброшенный дом. Степановское ружье пока решили не брать. А вернувшись, доложили:

— Из города. Трое. Один как бы за главного. Говорит, что хочет дом купить.

— Председателев дом? — удивился дед Артемий, с мужи­ками не ходивший. — Каменный, на самом отшибе?

— Его.

Дед нахмурился, покачал головой:

— Ох, как бы не вышло чего. В том доме уж сколько лет никто не живет. И неспроста...

* * *

Историю этого дома в Матвейцеве знал каждый. Постро­ен он был в первые годы советской власти, во времена смут­ные и непонятные, когда приезжие чужаки рушили старый уклад и призывали идти в новую светлую жизнь.

Мишка Карнаухов, непутевый сын Петра Ивановича Кар­наухова, вернулся в деревню после трех лет безвестного от­сутствия. Был он одет в кожаную куртку и военного образца шаровары, рукав у него был обвязан кумачовой полосой, а на голове красовался лихо сдвинутый на затылок картуз. Имелись у Мишки наган в самодельной липовой кобуре и це­лая стопка разных бумаг, писем и декретов, из которых по­лучалось, что он, Михаил Петрович, является всей местной властью и представителем пославшей его партии.

Первым делом организовал Мишка комитет деревенской бедноты.

Потом сослал в Сибирь Федора Незнанцева, у которого, было дело, батрачил мальчишкой.

А после этого рьяно взялся бороться с поповским мрако­бесием, отчего вскоре получил намертво прилипшее прозви­ще Окаянный.

Кончилась эта борьба большим взрывом и пролитой кро­вью.

По специальному запросу прислали из города ящик взрыв­чатки. Под самый фундамент заложил Окаянный Мишка за­ряды. В набат колотя, собрал народ поглядеть, как рухнет, подрубленный взрывом, местный лукоголовый оплот мрако­бесия. Только вот незадача — заперся, забаррикадировался в церкви поп Гермоген с попадьей и малолетним поповичем.

Недолго уговаривал их выйти Мишка. Злой, как черт, по­обещал им прямую дорогу в ихний рай, да и запалил фитили.

Как из преисподней полыхнуло пламя, лизнуло белые стены храма, дотянулось до червленой маковки, до золочено­го креста — и опало. Громыхнуло так, что в ближайших из­бах из окон стекла повылетали.

Но устояла церковь. Только трещинами вся покрылась, На несколько частей раскололась.

И тогда красный Мишка приказал народу браться за то­поры, ломы да кувалды. По кирпичику, по досточке велел ра­зобрать церковь, а изувеченные тела поповской семьи рас­порядился схоронить в лесу.

Не все послушались Окаянного, хоть и угрожал он ре­вольвером. Но нашлись люди, что помогли Мишке. А он уже новое дело задумал: из останков церкви, из старинных кир­пичей решил построить себе дом. Место выбрал на отшибе, недалеко от кладбища, подальше от людей. Вызвал в помощь артель строителей, сказавшись, что строит общественный клуб с читальней.

За полтора месяца возвел он себе каменные хоромы с жестяной крышей и башенкой. Переехал на новое место из тесной отцовской избы. Но не заладилась у него тут жизнь. Видели люди, что изменился Мишка: притих, лицом поблед­нел, похудал сильно. Каждую ночь светились окна каменного дома — пугала Окаянного Мишку темнота. И разное стали поговаривать в деревне: то вроде бы кто-то крики слышал, доносящиеся из стоящего на отшибе дома, то будто кто-то видел черную фигуру, похожую на отца Гермогена, сидящую на жестяной крыше возле башенки.

Через год Мишка Карнаухов из каменного дома съехал.

А вскоре грянула коллективизация, и Мишка, ставший председателем колхоза «Ленинский завет», велел устроить правление в оставленном им доме. Почти каждый день сидел он в своем кабинете, но никогда не задерживался здесь до ночи. Видели люди — боится Михаил Петрович темноты, и даже заряженный наган от этого страха его не спасает.

Семь лет просуществовал «Ленинский завет». Семь лет председательствовал Мишка Карнаухов. А потом пришла ди­ректива из области, и на базе нескольких колхозов за счита­ные недели был создан крупный животноводческий совхоз «Ленинский путь». Опустело ненужное больше правление. Освободившийся от должности Мишка, грозясь вскоре вер­нуться, поспешно уехал в район, где занял какое-то новое место и получил казенную квартиру.

А дом, построенный из кирпичей порушенной церкви, так и остался брошенным. С годами недобрая слава его креп­ла, и все больше жутких историй складывали местные жите­ли про стоящее на отшибе каменное здание, не забывая по­минать Окаянного Мишку Карнаухова и убитую взрывом се­мью отца Гермогена.

* * *

Приезжие показались на следующий день. Они прошли через всю деревню, осматривая избы и порой останавлива­ясь, чтобы перекинуться парой слов с попадающимися на­встречу селянами. Говорили они скупо, будто слова берегли или боялись ляпнуть что-то лишнее. Здоровались, спрашива­ли, как обстоят дела, и, выслушав обычно короткий ответ, с делано скучающим видом следовали дальше.

Василий Дранников пригласил заезжих гостей в дом. Те переглянулись, немо поиграли лицами — и согласились.

Стол Василий накрыл в прохладной горнице. Скрепя сердце выставил бутылку «Пшеничной» водки, с советских еще запасов, и банку самогона. Жена его, Светлана, принес­ла закуску: огурцы соленые, картошку, на постном масле жа­ренную, две банки кильки в томатном соусе и желтое, наре­занное тонкими ломтиками сало.

Гости много не ели: то ли брезговали, то ли пища такая была им непривычна. А вот бутылку «Пшеничной» уговори­ли быстро. Потом и за мутный самогон, на можжевеловом корне настоянный, взялись.

И странный разговор у них у всех получился.

Василий, хитро щурясь, ненавязчиво пытался втолковать чужакам, что затея их бестолковая и ненужная. Дом этот ста­рый, нехороший, стоит на отшибе, кладбище опять же ря­дом. Да и деревенька-то их, Матвейцево, хоть и не шибко да­леко от райцентра находится, но все же край захудалый и вымирающий. Нет тут никакого будущего, еще лет двад­цать — и все избы зарастут крапивой да иван-чаем по самые окна. Зачем же дом покупать в таком бесперспективном мес­те? Почто впустую деньги тратить?

Раскраснелся Василий со спиртного, разошелся, раздуха­рился: историю дома рассказал, про явление черного челове­ка вспомнил, хоть сам в страшилку эту не верил. Почти уже угрожать начал, что, мол, если купите дом этот, то ничего хо­рошего не ждите...

Гости внимательно его слушали. И странный блеск в их глазах появился, когда хозяин фамилию Окаянного Мишки назвал. Переглянулись они, ухмыльнулись, закивали бриты­ми головами понимающе: знаем, мол, почему ты нас гонишь отсюда. И тоже угрожать взялись: если вы нам мешать в чем-то станете, то несдобровать вам. А коли разузнаем, что взяли вы из того дома, что вам не положено было брать... Верните лучше, не доводите до греха. Улыбались, угрожая, но слова какие-то в свою речь вворачивали незнакомые, неуютные, а, как ни странно, понятные: блатные на таком напористом языке говорят, любого говоруна своей феней заткнут.

Ушли гости. На прощание главный их., Михой назвав­шийся, будто бы невзначай продемонстрировал пистолет, спрятанный под навыпуск надетой рубахой.

А Василий еще долго сидел в холодной горнице, катал по столешнице пустую бутылку и, хмурясь, гадал: сами дошли гости до идеи, которую ой давно в голове держал, или надо­умил их кто.

Горько вздыхал Василий, с досады хлопал ладонью по столу. Украли! Пришли непрошеные — и разом все планы поломали! Иначе зачем бы им председателев дом потребо­вался?..

Чувствовал Василий себя так, будто чужаки эти город­ские белым днем при всем народе обворовали его, да так хитро, что ни правды, ни управы на них теперь ни за что не сыскать.

* * *

Василий Дранников был мужиком работящим, хозяйст­венным и очень аккуратным. Во дворе у него всегда все по полочкам разложено было. Стога он ставил по отвесу, ровно, и так их граблями вычесывал, что они вроде бы даже лос­ниться начинали. Да и дом его был — загляденье. Наличники новые, резные, двери всегда свежевыкрашенные, на печной трубе жестяной петух носом показывает, откуда ветер дует.

Односельчане относились к Василию по-всякому, но пло­хого слова никто про него сказать не мог. Ну и что с того, что странный он немного? Мало ли у кого какие странности бы­вают? Вон Измайлова бабка на старости лет фантики из-под конфет стала собирать. Ей бы деньги на похороны копить, а она цветные бумажки утюгом гладит да в сундук складывает.

У Василия странность была другая: он с детства мечтал о разном. Из-за этих своих мечтаний даже в армию не пошел. Врачиха сказала, что у него с головой не все в порядке. Хотя это как посмотреть. Таких ясных голов еще поискать надо.

Лет пятнадцать назад сделал Василий ветряк с электриче­ским генератором, провел свет в курятник — так у него ку­рицы нестись стали в два раза лучше соседских.

А десять лет назад соорудил он позади двора железный ящик, подвел к нему трубы, пустил их в дом. Теперь из наво­за да помоев получает газ, баллоны ему больше не нужны, да и на дровах экономит.

Не все, конечно, удавалось Василию. Как-то задумал он построить летательный аппарат, чтоб по воздуху в любое бездорожье до райцентра летать. Не вышло у него ничего из этой затеи, только денег кучу потратил и сам едва насмерть не разбился. Зато, из больницы выйдя, смастерил он вскоре аэросани с двухметровым березовым пропеллером и трак­торным пускачом вместо двигателя. Ревели эти сани так, что слышно их было за несколько километров, — но ведь ездили, и быстро! И дорога им не требовалась, был бы только снег.

Внедорожную машину Василий потом продал знакомому из райцентра. На новые затеи требовались деньги, а нор­мальной работы в деревне уже не было. Крутился Василий, как мог: скотину выращивал на мясо, металлолом собирал для сдачи, рыбу на продажу самоловными удочками добывал. И все размышлял, как бы в родную деревню новую жизнь вдохнуть — в тетрадки мысли свои записывал, на рыжих листах миллиметровки планы чертил.

Выходило у него, что на месте Матвейцева нужно соз­дать место отдыха. И требовалось для этого речку Ухтому пе­регородить плотиной, дабы около деревни образовалось во­дохранилище. С плотины бы пошло дешевое электричество, а на берегах можно было бы организовать песчаные пляжи. Получившийся водоем следовало обрыбить: щука и карась расплодились бы сами, а вот карпа надо завезти. Заезжим рыболовам можно продавать недорогие лицензии, зимой и летом сдавать под жилье маленькие бревенчатые домики. Организовать походы по окрестностям: за ягодами и гриба­ми, да и просто красивые места поглядеть, их тут много, а го­родской житель до этого дела жадный. Ну и, конечно, надо бы построить достопримечательности, чтоб и заграничный гость сюда ехал, и своему вдвойне интересно было: восста­новить взорванную церковь, сделать музей, а лучше несколь­ко, бани построить — особые, русские, детский парк раз­бить. Ну и, конечно, дорогу необходимо поправить. И рекла­му дать.

— Есть такая штука Интернет, — говорил Василий. — Вот мне бы еще компьютер с модемом, я за неделю бы сайт смастерил. А это реклама на весь мир!

Куда только не ездил Василий со своими планами: и в район, и в область. Даже в Москву, в министерства письма писал. Кое-кто отвечал: отдел по развитию туризма обещал свою помощь, если найдутся инвесторы; епархия положи­тельно отнеслась к идее возрождения храма, обязалась при­слать рабочих, если Василий сумеет собрать денег на благое начинание; сам губернатор прислал письмо, в котором давал слово следить за ходом строительства, когда оно начнется.

Чудилось Василию, что в его силах сдвинуть великое де­ло. И обидно ему стало, когда заподозрил, что с покупки председателева дома городские чужаки начнут воплощать его тщательно проработанный план.

Потому и отговаривал их Василий.

Потому и стращал.

Сам все хотел сделать — как всегда делал.

* * *

Ночью случилась стрельба.

Черный джип, буравя тьму дюжиной фар, рокоча и сиг­наля, несколько раз прокатил по деревне из конца в конец. Остановился возле колодца, едва не своротив его установ­ленной на бампере лебедкой. Из машины вывалились пья­ные чужаки, загорланили, матом ругаясь:

— Выходи строиться!

Не обращая внимания на злобный собачий лай, обошли ближайшие избы, тяжелыми ботинками попинали запертые двери, разбили несколько окон.

— Мы вам покажем! Пугать нас вздумали!

Потом прозвучали выстрелы — будто в ладоши кто-то не­сколько раз хлопнул.

Мужики на рожон не лезли. Не зажигая свет, тихо поки­дали дома, вооружались топорами да вилами, собирались в темноте на задворках. Вышли к разбуянившимся гостям тол­пой человек в двадцать. Первым шагал Иван Степанов с ружьем в руках.

Увидев селян, чужаки притихли, отступили к похожему на крепость джипу.

— Чего шумите? — с ходу спросил Иван.

— А вы чего нам спать не даете? — огрызнулся на него бритоголовый Миха. — Попугать нас решили? Или шутки у вас тут такие?

Плечистый товарищ его, выдвинувшись вперед, глянул на охотничье ружье, сплюнул сквозь зубы:

— Убери, отец, свой шпалер. А то завтра здесь пять ма­шин с бойцами будут.

— А ты меня бойцами не путай, — зыркнул на него Иван, и сам мужик крепкий, немалого размера. — Мы тут на своей земле, управу на вас найдем.

— Видно будет, кто на кого управу найдет, — ощерился Миха.

— Идите-ка вы лучше проспитесь, мужики, — миролю­биво сказал Тимофей Галкин, пряча за спину большой хлеб­ный нож. — Никому до вас дела нет. Чудите в своем доме, что хотите, только нам здесь не мешайте. И мы вам мешать не будем.

— То-то же... — процедил Миха, тяжелым взглядом обво­дя мужиков. — Да я вас за такие шутки...

Обошлось без драки. Городские гости скрылись в джипе, а мужики, поболтавшись для порядка на улице, минут через двадцать разошлись. Остаток ночи прошел спокойно, хотя в деревне уже глаз никто не сомкнул. До самого утра простоял возле колодца черный автомобиль. Несколько раз выбира­лись из него чужаки, ходили кругами по деревне, уже не шу­мя. Догадывались, что много человек следят сейчас за ними. Озирались, оглядывались затравленно. Боялись чего-то. А как стало светать, завели машину и укатили в сторону кладбища, вернулись в каменный дом.

Было о чем поговорить селянам утром.

Было что послушать.

— Говорил же! — гордо восклицал дед Артемий, потря­сая клюкой. — Предупреждал — не вышло бы что! Нету доб­ра от тово дома. И никогда не было.

Ежеминутно крестящаяся Анна Николаевна кивала, со­глашаясь с дедом, и говорила шепотом, что видела из окна, как по пятам за троицей пьяных чужаков следовал большой человек в черной рясе.

* * *

После обеда к Василию ввалились гости. Прошли, не ра­зуваясь, в дом, встали, загородив выход. Хозяин на тот мо­мент отдыхал, лежал на продавленном диване, сквозь дрему смотрел телевизор.

Испуганная Светка, ойкнув, исчезла на кухне, спрята­лась за печкой, притихла, в тяжелую кочергу вцепившись.

— Небогато живешь, — хрипло сказал привалившийся к косяку Миха.

Василий торопливо поднялся. На ноги вставать не стал, сел только, лицом повернувшись к гостям. Кивнул:

— Не с чего мне богатеть.