Письма на воде

– Как это было? Как это было? – кричали мы, но она только пожимала плечами.

Был у нее один поклонник, Миша. С нашей общей точки зрения – скучный тип, но Саша клялась, что он остроумный и знает так много, что даже кружится голова.

Если бы не было Никиты, Саша встречалась бы с Мишей.

В этом был определенный расчет – Миша жил в собственной квартире.

А Саша – и это была еще одна причина, по которой она не хотела расставаться с Никитой, – устала жить с родителями.

Я бывала у нее дома.

Ее мать была самопровозглашенным тираном. Вооружившись пронзительным голосом, истериками, ипохондрией и обидчивостью, она подавила сопротивление родных и установила единовластие.

Саша любила ее. Мать любила Сашу. Но Агния Богдановна не умела считаться с чужим мнением.

Мы сидели у Саши в комнате, рассматривали ткань, из которой Саша собиралась сшить себе платье. Зашла Агния Богдановна – конечно, без стука. Деликатный отец Саши, Евгений Владимирович, по десять минут шуршал у порога, робко царапал дверь, покашливал, пока Саша не выходила из себя:

– Папа! Ну заходи же!

Агния Богдановна врывалась, как налоговая полиция.

– Что это такое? – возопила она.

– Это материя, – ответила Саша.

Агния Богдановна нахмурилась.

– И что?! – фыркнула она. – Ты будешь это носить?

– Не исключено, – Саша уже теребила пальцами губу, как делала всегда, когда волновалась.

– Этот цвет тебе не идет! – постановила Агния Великая.

– А мне кажется… – встряла я, но меня немедленно заткнули. Я была младшей фрейлиной, и слова мне не давали.

– Мама, мне идет этот цвет. Он всем идет.

– Да ты с ума сошла! – вздрогнула Агния Богдановна. – Ты и так бледная как поганка, а с этим цветом у тебя вообще лица не будет!

– Мама, тут я дизайнер, ладно? – закипела Саша.

Они ссорились так долго и безнадежно, что я потихоньку ускользнула, и Саша отловила меня в дверях.

– Не уходи, – попросила она.

– Ужинать! – ударом гонга разлетелся вопль Агнии Богдановны. – Ты куда собралась?! – накинулась она на меня. – Я для кого все это готовила?!

Это была очень дружная семья. Они полюбили даже меня, которую видели три раза от силы. Агния Богдановна всегда слала мне приветы.

Но Саша больше не могла жить с ними. Мать мечтала превратить ее в комнатную собачку, которая дрожит при виде чужаков, а при мысли об открытых пространствах, где растет трава и светит солнце, писается под себя.

Но у Саши это не получалось. Она, как и Агния Богдановна, считалась только с собственным мнением.

– Ну, и что, он лучше Никиты? – поинтересовалась я, когда узнала о Мише.

– Это было неплохо, – Саша покачала головой.

– Что значит «неплохо»?

Саша задумалась.

– Наверное, я непривередлива, – произнесла она. – Ты же понимаешь, я бы не легла с ним в постель, если бы он мне не нравился.

– Кто знает? – пожала я плечами. – Всякое бывает.

– Да нет! – отмахнулась Саша. – Он умный, с ним хорошо… – она осеклась. – Но как-то… Не знаю даже. Наверное, с ним все понятно. Я тебе могу расписать наше будущее лет на триста вперед.

– А с Никитой ты не можешь точно сказать, во что превратится ваша жизнь через два часа, да?

– Это тоже нехорошо, – согласилась Саша. – Но ты ведь понимаешь, нам всего двадцать лет… Что можно ждать от наших отношений? Мы еще ничего в жизни не видели. Может, это нормально? Пусть он мне изменяет, я буду ему изменять. Надо же нагуляться.

– А зачем… нагуливаться рядом друг с другом? Может, надо это делать по отдельности?

– Так уже случилось. Что тут можно поделать?

В двадцать лет ты совершаешь много глупостей. В два часа ночи садишься в «БМВ» к незнакомому мужчине. Занимаешься любовью без презерватива. Пьешь абсент из горла. Одалживаешь подруге туфли. Даешь поводить папину машину пьяному другу без прав.

Саша, например, верила в любовь, которая пройдет через все испытания и станет крепкой, как алмаз. Наверное, именно поэтому возлюбленным и дарят бриллианты – как знак надежности и нерушимости отношений. Почему-то я долгое время считала, что если по бриллианту тюкнуть молотком, он не разобьется. Разобьется. Останется алмазная пыль, в которой прекрасно только название.

Миша делал все правильно. Он ухаживал. Дарил цветы. Но мне все равно казалось, что Саша собралась замуж за богатого араба, у которого где-то там есть гарем, а для Саши уже наняты евнухи и куплен хиджаб. Я ее хоронила.

О собственной жизни я знала только три вещи: в декабре начнется сессия, каждый час я хочу курить, на день рождения мне подарят шубу. Все остальное представлялось мне хаосом, космической туманностью.

Миша, казалось, лет с трех имел точный план. После школы он поступил в МГИМО, откуда перебрался в Оксфорд, получил там какой-то диплом по бизнесу и немедленно устроился в международную корпорацию. Он был тем самым человеком, которому действительно нравятся корпоративные вечеринки, тренинги и прочая офисная субкультура.

То, что он живет будущим, все время планирует что-то наперед и не совсем присутствует в настоящем, не вызывало симпатии.

Мне он казался не человеком – призраком.

Но Миша исполнял роль санатория для язвенников и людей со слабой печенью, в котором Саша, среди пенсионеров и нытиков, отходила после изнурительной болезни.

Если бы Никиту и Мишу можно было соединить в один организм – получился бы отличный любовник, но надо было выбирать, а Саша устала.

Миша стал докучать Саше очень скоро. Она чувствовала себя матерью, а его – нервным и сложным ребенком, который непрерывно требует внимания.

– Смотри, какой я хороший! – Ребенок подпрыгивает от возбуждения.

Он хороший! Он делает маму счастливой! Он – молодец!

– Ага… – фальшиво улыбается мать, которой хочется полистать журнал. – Иди погуляй, а? Поиграй с ребятами…

Никита вернулся и немедленно разругался с Сашей по какой-то надуманной причине. Он не хотел ее терять, но ему было стыдно.

Тогда нам казалось, что это чисто мужская манера – отомстить миру за то, что ты наделал глупостей.

У нас просто не было других подруг, которые поступали бы так же. Мы все, так или иначе, были хорошими людьми. Безалаберными, легкомысленными, у нас не было другой цели в жизни, кроме как получать удовольствие, но мы умели быть верными, умели сопереживать.

Саша быстро собрала вещички и перебралась к Мише.

Никита вышел из себя.

– Никита, ты просто примитивный мужлан, который не может вынести, что его бросили, – скармливала я ему свою нехитрую мудрость.

– О чем ты говоришь! – ужаснулся тот.

Я и не догадалась, что он страдает. Кто бы мог подумать, что без Саши Никите будет плохо? Он и сам не мог. Он понятия не имел, как много она для него значит.

Это была настоящая трагедия – он не хотел ничего менять, не мог отказаться от жизни, полной приключений, новых женщин, но ему было больно. Мужчины, и это совершенно точно, намного хуже женщин переносят боль.

У него открылась язва.

Саша, по легенде, все это время торчала на даче.

Но когда мы наконец встретились, я ее не узнала.

Я отступлю от повествования и вспомню одну историю.

Однажды мы шли с Настей по улице. Это было осенью, сумерки сгустились, похолодало, но мы не спешили, потому что целый день бродили по городу и ноги нас не слушались. Мы говорили им: «Эй, давайте уже быстрее, мы замерзли, начинается насморк!», но ноги делали вид, что не слышат, и кое-как ковыляли.

Нас, инвалидиков, обогнала женщина. Лица ее мы не увидели – она шла впереди, мы – сразу за ней. Но лицо не имело ни малейшего значения.

Не было никаких сомнений в том, что женщина – проститутка.

Выглядела она заурядно: коричневая кожаная куртка, короткая, но не слишком, легкая юбка в рюшах, черные полупрозрачные колготки, сапоги на низком каблуке.

Она шла небыстро (но мы-то плелись еще медленнее!), такой сложной вызывающей походкой, в которой можно было найти тонкий намек на знаменитую походку Мерилин Монро.

И невозможно объяснить, каким образом все: мы с Настей, азербайджанцы на автобусной остановке, какие-то типы в машине, что притормозила и кралась вдоль тротуара, встречные и поперечные – поняли, что это продажная женщина.

Я набралась наглости, обогнала ее и кинула взгляд на лицо. Обычная физиономия. Ни красной помады, ни клейма на лбу.

Не надо было слов, спецодежды, особенного поведения. Она посылала сигналы.

И когда мне теперь говорят об энергетике, о невербальном общении – я понимаю, о чем речь.

Саша не изменилась внешне. Не похорошела. Наоборот, она простудилась, у нее распух нос.

Но весь ее облик сообщал о том, что это уверенная в себе женщина. Женщина, которая влюблена и которую любят.

Как выяснилось, влюблены в нее были Миша с Никитой, а она сама влюбилась в соседа.

В доме, где жили ее родители, некто купил квартиру прямо над ними. Некто оказался человеком со средствами и затеял серьезный ремонт. Агния Богдановна сходила с ума. Ругалась с прорабом. Ей казалось, что против нее плетут заговор. Сосед и правда разошелся. Он рушил стены. Снял пол. В квартире стояла маленькая бетономешалка.

И вот наконец Саша столкнулась с этим таинственным господином.

Это был мужчина лет тридцати пяти, высокий, крепкий, загорелый. Синие джинсы, короткое черное пальто, кольцо из белого золота с ониксом.

– Он мужественный! – описывала его Саша. – Понимаешь? Самец в хорошем смысле слова. Очень вежливый.

– Красивый? – спросила я.

Саша закатила глаза и вздохнула.

Позже я поняла – у нее слабость к красивым мужчинам. Даже Миша был хорош собой. Это трудно было заметить – сначала ты сталкиваешься с его корпоративными ценностями, чуть позже – с элегантным опозданием появляются энциклопедические знания, потом – Оксфорд, а он сам, Миша, забегает лишь на минутку, как хлопотливая хозяйка, которая не успевает поесть в заботе о гостях.

Он был высокий, спортивный, с приятными русыми волосами и ухоженной кожей.

– Вам какой этаж? – спросил сосед, когда они с Сашей столкнулась в лифте.

– А вы тот самый мистер икс с шестого этажа, который год ремонт над нами вел?! – воскликнула Саша.

Она призналась, что одно присутствие этого мужчины делает ее женственной и сумасбродной.

Тот кивнул.

– Я клянусь тебе, он похож на Хью Джекмана! – Саша сложила ладони на груди. – У него такие руки…

– Как грабли? – поддела ее я.

– Как грабли! – с восторгом согласилась Саша.

Он любезно пригласил ее посмотреть квартиру. По-соседски.

Саша, разумеется, не отказалась. У нее даже разыгралась фантазия. «Не хотите ли взглянуть на эскиз Пикассо? Он в спальне…»

Но сосед, увы, отличался старосветской галантностью.