Полуденный фокстрот

Сергей Лукьяненко

ПОЛУДЕННЫЙ ФОКСТРОТ

Городок затерялся между горами и морем, как человек между землей и небом. Всю ночь поезд шел вдоль берега, и перестук колес сливался с шумом прибоя в одну нескончаемую мелодию. Человек в товарном вагоне почти не спал. Лежал на пахнущих сеном и лошадиным навозом досках, смотрел на редкие проблески звезд в щелястой крыше вагона. Лошадей тут не было, стойла пустовали, но немного сена оставалось — он сгреб его под голову. Перед тем как лечь, человек разделся, оставшись в одних трусах. Сапоги стояли у ног, джинсы, клетчатая рубашка и вельветовая куртка висели на дощатой загородке стойла. Ремень с тяжелым револьвером в потертой кобуре лежал под левой рукой. Колеса стучали свою песню, и губы человека зашевелились.

— Вот мчится поезд — красота, стучат колеса — тра-та-та! — прошептал он и ненадолго задремал.

Проснулся человек, когда вагон сковало утренним холодком. Он поднялся, подхватил ремень с кобурой и прошел в конец вагона, в тамбур. В одном из стойл что-то лежало тяжелым кулем, но человек туда не смотрел.

Светало. Дверь была открыта — собственно говоря, через нее человек и забрался в вагон вчера вечером. Человек неторопливо помочился, потом сел, свесив ноги над бесконечной лестницей: две стальные тетивы рельс и темные от креозота приступки шпал. Если запрокинуть голову, то казалось, что поезд скользит вниз — от самого неба.

— Стучат колеса — тра-та-та, — еще раз повторил человек. Протянул руку — на металлическом полу стояло решето, накрытое полотенцем. Человек стянул полотенце, запустил в решето руку. Достал пригоршню малины — крупной, красной, пахнущей летом. Наверное, она была вкусной, но ночная тряска превратила ее в багровое месиво.

Человек вытер руку о полотенце, встал и пошел в вагон — одеваться.

Через четверть часа, когда поезд остановился в городке, он стоял в открытых дверях товарного вагона и докуривал сигарету. Поезд втянулся на первый путь, со второго протяжно загудел и отправился в обратную сторону длинный товарняк с цистернами и хопперами. Человек спрыгнул, не дожидаясь, пока поезд сбросит ход до конца, пошатнулся, но устоял.

— Стоянка — одна минута, — подозрительно глянув на пустой вагон, сказал начальник станции, маячивший у путей с алым флажком в руке. Он был на перроне один, одетый в старую мятую форму с потускневшими пуговицами. Лицо у него тоже было старым и мятым, глаза тусклыми и мертвыми.

— Я уже приехал, — сказал человек.

В глазах начальника станции появилась тень любопытства. Он осмотрел человека с ног до головы, потом спросил:

— Пистолет?

— Револьвер.

— Разрешение есть?

— Нет.

Паровоз дал гудок, и поезд тронулся. Начальник станции скрутил в трубочку сигнальный флажок, спрятал в тубус. Посмотрел вслед поезду.

— Вы что-то забыли на площадке.

— Решето с малиной. Это не мое.

— А… — начальник станции потоптался на месте. — А попутчик ваш?

Он спрашивал будто по инерции. Точно так же, как выходил встречать поезд, как скручивал флажок. Человек уже встречал такое поведение. Неоднократно.

— Дальше едет, — ответил человек. — Городок у вас большой?

— Двести тридцать человек, — ответил начальник станции. — И младенец еще, дочка учительши. Но она хворая родилась… — он пожал плечами, — не знаю, считать ли.

— Считать надо всех, — ответил человек. Стук колес затих вдали, осталось только море. — Денис.

— Петр, — ответил начальник станции. Протянул руку — так же машинально, вяло. Денис пожал его ладонь — крепко, уверенно. — О, да вы замерзли совсем… — в голосе Петра появились хоть какие-то эмоции. — Пойдемте, я вас чаем напою.

Человек кивнул и пошел за ним к зданию вокзала — маленькому, одноэтажному, из красного кирпича, крытому черепицей.

Они пили чай в кабинете — обветшалом, холодном. В углу пылились старые красные знамена с золотыми письменами, награды за какие-то победы в каких-то трудовых соревнованиях еще в прошлом веке. На столе стоял нелепый телефонный аппарат из черного пластика.

— Работает? — глотая сладкий горячий чай, спросил Денис.

— Шутите, — Петр даже не улыбнулся. — Но положено. Телефон никто не отменял.

— Электричество в городе есть? — продолжал расспрашивать Денис.

— В больнице генератор. Солярку по чуть-чуть привозят, — осторожно сказал начальник станции. — У рыбаков ветряк… старый…

— Чем живете-то?

— Как все, — без обиды ответил Петр. — Чем придется. В земле ковыряемся, только хорошей земли мало. Рыбу ловим. Днем товарный пойдет, десять бочек в город отправляем.

— Соленой?

— Свежей. Травой перекладываем мокрой… водорослями… день терпит.

— Что еще?

Начальник станции помялся.

— Да, в общем, и ничего. Работы нет. Зря вы тут сошли.

— Мне работа всегда найдется, — ответил Денис. Налил себе еще чаю из пузатого никелированного чайника. Тот был единственным чистым и ухоженным предметом в кабинете. И заварка была настоящая, будто из прошлой жизни.

— Сахару, жаль, не осталось… — словно читая его мысли, озабоченно сказал Петр. — Сахару всегда не хватает…

— Я пью несладкий.

Начальник станции поднял на него усталый, молящий взгляд:

— Уезжали бы вы… Вот товарняк днем пойдет — я вас и посажу. Могу с машинистом поговорить, вас в кабину пустят, доедете как…

Он не успел объяснить «как» — дверь стукнула, в кабинет кто-то вошел.

— Ну вот… — прошептал одними губами Петр, вставая. Денис допил чай. Обернулся.

В дверях стоял юноша — тонкий, черноволосый, с нахальными живыми глазами, ярко-красными, будто накрашенными, губами. На нем была черная кожаная куртка с блестящими серебристыми нашивками-заклепками, черные кожаные штаны, обтягивающие жилистые ноги. В опущенной левой руке юноша держал пистолет-пулемет — небрежно, с мальчишеским вызовом.

— Кто такой? — спросил юноша.

— Проезжий, — часто моргая, сказал начальник станции. — С утреннего сошел, в товарном ехал, замерз совсем… В обед уедет.

Юноша молчал, покусывая губы.

— Кто такой? — теперь вопрос Петру задал Денис. — Гей?

Начальник станции поперхнулся, замотал головой.

— Значит, просто дурак, — заключил Денис.

Глаза у юноши от обиды стали большими и круглыми. Он ничего не стал говорить, за что Денис мысленно похвалил его, а сразу стал поднимать оружие. Начальник станции нырнул под стол.

Револьвер в руке Дениса выстрелил один только раз. На черной куртке юноши появилась рваная дырочка. Кисло запахло порохом и сладко — чем-то другим.

Юноша скосил вниз глаза. Потом посмотрел на Дениса, обиженно, как ребенок, которому не дали сыграть в интересную игру. И тяжело осел на пол.

— Вы идите, — сказал Денис. — Я тут приберу.

— Что вы наделали… — выползая из-под стола, залепетал начальник станции. — Что же вы наделали… Вы бы спокойно днем уехали…

— Вам самому не надоело так жить? — спокойно спросил Денис.

— Все так живут, всем сейчас плохо…

— Нет, так живут не все, — твердо сказал Денис. — Идите.

Начальник станции по дуге направился к двери, но ботинки юноши — тяжелые, шнурованные армейские ботинки — лежали на самом пороге и ему все равно пришлось перешагнуть тело.

— Это пришлый или уже из ваших, обращенный? — спросил Денис.

Начальник станции остановился, нелепо раскорячившись над телом. Облизнул губы, снял фуражку с малиновым околышком, смял ее в руке.

— Из наших… доктора сын… год как…

— Где его найти?

— Доктора? По улице, — начальник станции махнул рукой так, что сразу стало ясно — улица в городе одна, и тянется она от станции к морю. — Там больничка, на полпути. Амбулатория, конечно, не больничка, только мы ее так называем…

— Вы идите домой, — предложил Денис. — Идите-идите. Я все уберу.

Больница и впрямь была маленькая, но все же побольше станции. В два этажа (правда на втором часть выбитых стекол небрежно затянули полиэтиленом). Денис потоптался минуту на крыльце, докуривая сигарету. Ему почему-то было неловко, как всегда в таких ситуациях. Наконец он решился, коротко постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел.

Видимо, доктор жил при больнице — иначе почему в такую рань он оказался в своем кабинете? Немолодой, грузный, он сидел за столом (в углу, как символ профессии, валялся фонендоскоп) и ел арбуз, вгрызаясь в сочные ломти.

— Садитесь, — сказал доктор, подвигая Денису тарелку. — Ешьте. У нас песчаные почвы, арбузы очень хороши. При почках помогают.

— Меня не беспокоят почки. Ваш сын…

— Я знаю, — доктор не поднимал на него глаз. — Петр заходил.

Денис молчал.

— Чего вы ждете? — спросил доктор. — Я не могу сказать вам «спасибо». Но и обвинять ни в чем не стану. Да, наверное, хорошо, что кончилась эта мука. Смотреть, как твой сын превращается в чудовище — это, знаете ли, сжигает душу.

— Догадываюсь, — сказал Денис.

Доктор отложил зеленую корку и взялся за следующий кусок. Промычал:

— Только чего вы добились? Теперь они убьют вас. И накажут нас за то, что мы сами вас не убили.

— Сколько их? — спросил Денис.

— Два десятка.

— Точнее?

Доктор пошевелил губами. Красный сок стекал с его губ.

— Восемнадцать. Если считать без моего сына, — он вдруг взглянул на Дениса с безумной, ненужной надеждой.

— Считать надо без него, — подтвердил Денис. — В городе сотня мужчин, вы что, сами не могли справиться?

— Не сотня, — помотал головой доктор. — Если считать взрослых… человек семьдесят.

— И что? Их восемнадцать.

— Вам легко говорить, — доктор пожал плечами. — Восемнадцать. Из них пятнадцать — наши же дети.

— Вначале пришли трое?

— Да. Обосновались… начиналось все потихоньку. Они обещали нас охранять, некоторое время даже и впрямь охраняли. Потом к ним ушел один… другой… третий…

— Начинать надо было до того, как ушел первый, — жестко сказал Денис. — Сколько мужчин, сколько женщин?

— Женщин две, — доктор поморщился. — Они с этим не заморачиваются. Женщины есть в городе.

Денис встал, пошел к двери. Остановился, бросил:

— Никогда не мог этого понять. Горстка кровопийц ставит на колени целый город… И все сидят по углам, как овцы… Где я могу поесть?

— Кафе напротив, — сказал доктор. Он уже доел очередной ломоть и теперь грыз корку, не замечая этого. — У нас одно кафе.

Хозяйка кафе была первым человеком с живыми глазами, которого Денис встретил в городе. Когда он вошел, в маленьком помещении сидели трое — но они тут же поднялись и вышли, как будто вокруг Дениса витал омерзительный запах. Денис не обиделся — смерть действительно плохо пахнет.

Еще не старая, но с вызывающе нескрываемой проседью женщина подошла к нему, секунду всматривалась в глаза, потом кивнула:

— Убейте, сколько сможете. Прошу вас.

— Я убью всех, — просто ответил Денис. — Что я могу попить?

— Попить или выпить?

— Попить. Я не выношу алкоголя.