Любовная горячка

– Думаю, это означает, что скоро вы отправитесь домой.

– Завтра, – солгала я.

– Какой авиалинией?

– Континентальной.

– Каким рейсом?

– Я никогда не могу их запомнить. Но у меня это записано. Где-то наверху.

– В котором часу вы улетаете?

– В одиннадцать тридцать пять.

– Кто избил вас?

Я моргнула, запнувшись на этом вопросе. Не могу же я сказать, что я напала на вампира, а он меня чуть не убил.

– Я упала. С лестницы.

– Вам следует быть осторожнее. Ступеньки часто бывают скользкими. – О'Даффи оглянулся, обводя взглядом комнату. – С какой лестницы вы упали?

– Она в задней части дома.

– А что у вас с лицом? Ударились о перила?

– Ага.

– Кто такой Бэрронс?

– Что?

– Этот магазин называется «Книги и сувениры Бэрронса». Я не нашел ни одной записи ни о его владельце, ни о датах продажи и покупки этого здания, ни даже лицензии на торговлю. И хотя этот адрес присутствует на моих картах, кто-то приложил все силы к тому, чтобы этого здания не существовало. Так кто такой Бэрронс?

– Я владелец этого магазина. Что вам угодно?

Я подпрыгнула, едва подавив вскрик. Вот ведь подлец! Оказалось, что он стоял прямо за нами, словно олицетворенная бесшумность. Одна рука Бэрронса лежала на спинке дивана, черные волосы были зачесаны назад, на лице застыло высокомерное и холодное выражение. Ну, это как раз неудивительно. Бэрронс и есть высокомерный и холодный тип. Кроме того, он богат, силен, великолепен и просто ходячая загадка. Большинство женщин сочли бы его невероятно привлекательным. Слава Богу, что я к этому большинству не отношусь. Меня не привлекает опасность. Я больше ценю мужчин с твердыми моральными принципами. А Бэрронс разве что проходил рядом с моралью – поскольку путь в бакалейный магазин лежит мимо старого собора.

Интересно, сколько времени Бэрронс тут простоял? Когда речь идет об Иерихоне Бэрронсе, ничего нельзя сказать наверняка.

Инспектор поднялся с дивана, вид у него был довольно удивленный. Он явно заметил и габариты Бэрронса, и железную окантовку ботинок, и деревянный пол. Иерихон Бэрронс высокий мужчина крепкого телосложения. Я знала, что О'Даффи сейчас пытается сообразить, каким образом тот умудрился подойти совершенно бесшумно. Я же с некоторых пор перестала задаваться подобными вопросами. Откровенно говоря, до тех пор, пока Бэрронс прикрывает мою спину, я буду игнорировать тот факт, что на него, похоже, не распространяются законы физики.

– Мне угодно ознакомиться с вашими документами! – прорычал полицейский.

Я почти ждала того, что Бэрронс схватит инспектора за ухо и на вытянутой руке отнесет к выходу из магазина, поскольку О'Даффи не имел в данный момент никакого права на подобные заявления, а Бэрронс с трудом мирился с чужой глупостью. Честно говоря, он вообще с ней не мирился, и до сих пор совершать в его присутствии глупости разрешалось только мне, да и то лишь потому, что я ему нужна – в качестве помощника в розыске «Синсар Дабх». Нельзя сказать, что я круглая дура. Если я в чем и виновата, так это в том, что у меня мировоззрение человека, у которого было счастливое детство, любящие родители и долгий период сладкого ничегонеделанья, разбавленный маленькими драмами провинциального городка на Глубоком Юге. Все это – и слава Богу! – никак не способно подготовить человека к тому, какова может быть жизнь вне привычного круга.

Бэрронс ответил инспектору волчьей усмешкой.

– Конечно. – Он вытащил бумажник из внутреннего кармана пиджака, протянул его О'Даффи, однако пальцев не разжал. – Причем у меня такая же просьба, инспектор.

О'Даффи стиснул зубы, но стерпел.

Когда мужчины обменялись документами, я скользнула по дивану в сторону инспектора и заглянула в бумажник Бэрронса.

Интересно, сюрпризы когда-нибудь закончатся? Как и у любого обычного человека, у него были водительские права.

Волосы: черные.

Глаза: карие.

Рост: два метра десять сантиметров.

Вес: сто десять килограммов.

Его день рождения – он что, шутит? – в Хэллоуин.

Бэрронсу тридцать один год, и его второе имя начинается на «Z». И я сильно сомневалась, что Бэрронс был донором органов.

– В графе «Адрес» записан Голуэй, мистер Бэрронс. Вы там и родились?

Когда-то я спросила Бэрронса о его происхождении. Он ответил, что в его роду были баски и пикты. Голуэй находится в Ирландии, в нескольких часах езды от Дублина.

– Нет.

– Где же?

– В Шотландии.

– Ваше произношение не характерно для шотландца.

– А у вас нет ирландского акцента. Однако вы здесь, следите за порядком в Ирландии. Ведь англичане потратили целые столетия на то, чтобы изжить акцент своих соседей. Не так ли, инспектор?

У О'Даффи задергался глаз. Раньше я за ним такого не замечала.

– Как долго вы живете в Дублине?

– Несколько лет. А вы?

– Здесь я задаю вопросы.

– Лишь потому, что я вам это позволяю.

– Я ведь могу вызвать вас в участок. Вы к этому готовы?

– Попробуйте.

Советовать Гарде подобное мог лишь кристально чистый или же невероятно опасный человек. Усмешка Бэрронса ясно давала понять, что у полиции ничего не выйдет. Мне было интересно, что случится, если инспектор все же примет этот издевательский вызов. Мой загадочный хозяин, похоже, обладал неистощимым запасом самых разнообразных трюков.

О'Даффи смог выдержать прямой взгляд Бэрронса гораздо дольше, чем я ожидала. Мне хотелось сказать полицейскому, что нет ничего постыдного в том, чтобы отвести глаза. В Бэрронсе было нечто, недоступное обычным людям. Я понятия не имела, что это, но все время чувствовала, особенно если подходила близко. В тихом омуте, скрытом за дорогой одеждой, неопределимым акцентом и легким налетом хороших манер, жило нечто, до сих пор не выбиравшееся на охоту. И я не хотела, чтобы оно когда-нибудь выбралось. Меня вполне устраивало то, что эта тварь не стремилась наружу.

Внезапно инспектор решил сменить тему разговора или же просто направить его в более мирное русло.

– Я живу в Дублине с двенадцати лет. Когда мой отец умер, мать вышла замуж за ирландца. Один человек в Честере утверждает, что знает вас, Бэрронс. Его зовут Риодан. Позвонить ему?

– Мисс Лейн, идите наверх, – очень быстро, но чрезвычайно мягко сказал Бэрронс.

– Мне и здесь хорошо. – Кто такой этот Риодан и что пытается скрыть от меня Бэрронс?

– Идите. Наверх. Быстро.

Я нахмурилась. Мне не нужно было оглядываться на О'Даффи, чтобы понять, что он смотрит на меня с острым интересом – и жалостью. Инспектор явно считал, что мой полет с лестницы состоялся при прямом и деятельном участии Бэрронса. Я терпеть не могу жалость. Сострадание – это еще куда ни шло. Сострадание говорит: да, я знаю, что ты чувствуешь, это мерзко, правда? А жалость означает, что тебя считают побежденным.

– Он не бил меня, – злобно сказала я. – Я бы убила его, если б он попробовал.

– Убила бы. У нее есть характер. И упрямство. Но мы над этим работаем, верно, мисс Лейн?

Теперь волчья улыбочка Бэрронса была адресована мне. Он кивнул головой в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

Когда-нибудь я пну Бэрронса под зад изо всей силы. И посмотрю, что из этого выйдет. Но этого приятного момента мне придется немного подождать – до тех пор, пока я не стану крепче. До тех пор, пока у меня не появится свой козырь в этой игре.

И пусть меня втянули в эту войну против моей воли, но никто не отменял моего права выбирать свою собственную битву.

Остаток дня я не видела Бэрронса.

Как прилежный солдат, я вернулась в окопы и скрылась в родной траншее, подчинившись приказу. И в этом окопе ко мне пришло откровение: люди могут достать вас лишь настолько, насколько вы это им позволяете. Ключевое слово – «позволяете».

Конечно, есть и исключения: в основном это родители, близкие друзья и супруги, на которых я насмотрелась во время работы барменом в «Кирпичном», Я видела женатых людей, не стеснявшихся на публике творить друг с другом такие вещи, которых я не позволила бы себе наедине со злейшим врагом. Но в основном этот мир не может навредить нам больше, чем мы ему разрешаем. Пусть Бэрронс отослал меня в мою комнату, но ведь это я, идиотка, позволила ему так поступить. Чего я испугалась? Что он ударит меня? Убьет? Вряд ли. На прошлой неделе он спас мне жизнь. Я нужна ему. Так почему же я позволяю ему командовать мной?

Я чувствовала отвращение к себе. Я все еще вела себя, как МакКайла Лейн, наполовину бармен, наполовину завсегдатай пляжей, и на обе половины – гламурная девочка. Моя недавняя встреча со смертью ясно дала понять, что такое воздушное существо, каким я была, не сможет выжить в этом мире, и это утверждение было подчеркнуто пунктиром из моих сломанных ногтей. К сожалению, когда на меня снизошло упомянутое озарение и я спустилась вниз, Бэрронса с инспектором уже не было.

Как последняя капля в чашу моего окончательно испортившегося настроения, в магазин влетела женщина, которая явно считала себя оруженосцем Бэрронса и по совместительству его же главным щитом. Великолепная, чувственная пятидесятилетняя Фиона терпеть меня не могла. Думаю, если бы она узнала, что на прошлой неделе Бэрронс поцеловал меня, ее нелюбовь ко мне вышла бы на новый виток. Я была почти без сознания, когда он сделал это, но я все помнила. Такое невозможно забыть.

Когда Фиона взглянула на меня, отвлекшись от клавиш мобильного, которые она нажимала, я решила, что она, похоже, знает. Ее глаза полыхали злобой, губы были плотно сжаты, вокруг рта залегли страдальческие морщинки. В сочетании с неровным дыханием, с тем, как ее кружевная блузка съехала набок на пышной груди, создавалось впечатление, что Фиона очень сильно торопилась или была чем-то очень расстроена.

– Что здесь сегодня делал Иерихон? – возбужденным тоном поинтересовалась она. – Сегодня воскресенье. Он не должен был приезжать сюда в воскресенье. И мне в голову не приходит ни одной причины, по которой он мог бы сюда явиться.

Она изучала меня с головы до ног, видимо, пытаясь обнаружить признаки недавнего свидания: встрепанные волосы, возможно, недостающую пуговицу на блузке или трусики, забытые в спешке и выглядывающие сиротливым комочком из штанины. Однажды со мной такое было. Алина спасла меня до того, как мама успела это заметить.

Я чуть не рассмеялась. Свидание с Бэрронсом? Да ну, что за сказки!

– А что вы здесь делаете? – спросила я.

Никаких больше послушных маленьких солдатиков. Магазин сегодня закрыт, и никто из них не должен был здесь появиться, добавляя мрачности и без того дождливому дню.

– Я собиралась в мясную лавку и тут заметила, как Иерихон выходит из магазина, – напряженно сказала Фиона. – Как долго он пробыл здесь? И где ты только что была? Чем вы занимались до моего прихода?

В ее голосе сквозила ревность, казалось, что еще немного – и у Фионы пар изо рта повалит. Словно в подтверждение не сказанных ею слов – о том, что мы занимались тут чем-то неприличным, – в моем сознании мелькнул образ обнаженного Иерихона Бэрронса, темного, деспотичного и наверняка совершенно дикого в постели.

И этот образ показался мне невероятно эротичным. Я с беспокойством сверилась со своим внутренним календарем. Так и есть, у меня овуляция. Чем все и объясняется. В эти три дня я становлюсь невыносимо озабоченной: за день до, во время и еще день после. Наверное, Мать-Природа немного подстраховалась на тот случай, если человеческой расе будет грозить вымирание. Так или иначе, в эти дни я засматриваюсь на парней, на которых в нормальных условиях и не взглянула бы, особенно если эти парни затянуты в узкие джинсы. Я ловлю себя на том, что усиленно размышляю об их ориентации. Алина в таких случаях смеялась и говорила: если сразу не можешь определить, Младшая, то, поверь, лучше тебе не знать правды.

Алина. Господи, как мне ее не хватало!

– Ничем я не занималась, Фиона, – сказала я. – Я была наверху.

Она ткнула пальцем в мою сторону, ее глаза внезапно заблестели, и я испугалась, что она заплачет. Если бы Фиона разрыдалась, я бы просто рассыпалась на части. Я больше не могла выносить женский плач: в каждой плачущей женщине я видела маму.

Так что я даже обрадовалась, когда Фиона снова зарычала на меня:

– Думаешь, он занимался твоими ранами потому, что ты что-то для него значишь? Думаешь, он заботится о тебе? Ты для него – пустое место! Ты даже не в состоянии понять этого человека и его настроение. Его потребности. Его желания. Ты просто глупый, эгоистичный, наивный ребенок! – Она уже шипела. – Возвращайся домой!

– Я бы с удовольствием вернулась домой! – закричала я в ответ. – К сожалению, у меня нет такой возможности!

Она открыла рот, но я не расслышала слов, поскольку уже повернулась и захлопнула за собой дверь, ведущую в жилое помещение за магазином. Я была не в настроении выслушивать вздорные, надуманные обвинения, которыми Фиона сыпала мне вслед. Так что я просто оставила ее кричать о том, что у нее тоже нет выбора.

Я вернулась наверх. Вчера Бэрронс велел мне избавиться от шин. Я ответила, что кости так быстро не срастаются, однако рука снова зверски разболелась, и я отправилась в спальню, чтобы снять их.

Я осторожно покрутила запястьем, затем расслабила руку. Похоже было, что рука и не была сломана, скорее всего, это простое растяжение. Я чувствовала, что она цела и – странно – сильнее, чем обычно. Я сняла шины с пальцев и убедилась, что они тоже в порядке. На предплечье осталась слабая красновато-черная, словно проведенная чернилами, полоса. Пока я мыла руки, я разглядывала себя в зеркале, желая, чтобы синяки на моем лице сошли так же быстро. Практически всю жизнь я была привлекательной блондинкой. Сейчас на меня из зеркала таращилась сильно избитая брюнетка с короткой стрижкой. Я отвернулась.

Пока я выздоравливала, Бэрронс принес в мою комнату маленький холодильник – один из тех, что обычно стоят в общежитиях у студентов, – и обеспечил меня закусками. Я откупорила содовую и растянулась на кровати.

Остаток дня я провела, прыгая по сайтам в Интернете и пытаясь восполнить пробелы в своих знаниях о всякой паранормальной активности. Пробелов было много, ведь первые двадцать два года своей жизни я успешно игнорировала существование подобных явлений.

Вот уже неделю я ожидала появления армии из ада. И я недостаточно глупа, чтобы не понять, что нынешнее положение вещей – лишь короткое затишье перед бурей.

Умер ли Мэллис по-настоящему? Да, я ранила его копьем во время своего так и не состоявшегося поединка с Гроссмейстером, и последнее, что я тогда увидела, прежде чем потерять сознание от ран, которые он мне нанес, – это то, как Бэрронс практически размазал вампира о стену. И все же я не уверена, что Мэллис погиб, и не буду в этом уверена до тех пор, пока не услышу этого от одного из пустоглазых поклонников вампира, заполонивших его готический особняк в южной части Дублина. Мэллис пытался убить меня, чтобы скрыть свой маленький грязный секрет – работая на Гроссмейстера, он двурушничал, пряча от лидера Невидимых могущественные реликвии. Если вампир все еще жив, то, без сомнения, рано или поздно он снова явится по мою душу.

Но волновал меня не только Мэллис. Бэрронс уверял меня, что Гроссмейстер не сможет преодолеть древнюю защитную стену из камня и крови, окружавшую магазин, но так ли это? И кто вел машину, в которой на прошлой неделе мимо нашего магазина провезли смертоносную «Синсар Дабх»? Куда ее увезли? Почему? Где сейчас все те Невидимые, которых освободил Гроссмейстер, и что они делают? И насколько я в ответе за то, что произошло? Способности, которыми обладала я и некоторые другие люди, – означали ли они, что именно мы должны исправить сложившуюся ситуацию?

Я заснула около полуночи, плотно закрыв двери и окна и оставив зажженными все лампы.

В тот самый момент, когда я открыла глаза, я почувствовала – что-то произошло.

2

Меня разбудили не только предчувствия ши-видящей, кричавшие, что рядом находится кто-то из Фейри.

Пол в моей комнате был сделан из твердого дерева, и под дверью не было привычного порога. Обычно я запихивала под дверь полотенце – ладно, несколько полотенец, – прижимала их сверху книгами, затем подпирала дверь стулом, на который ставила лампу. Вся эта конструкция, теоретически, должна была упасть и загреметь, если бы вдруг в мою спальню попытался проникнуть какой-нибудь монстр. Лампа разбилась бы, от этого звука я бы проснулась, и у меня было бы достаточно времени для того, чтобы прийти в себя к тому моменту, когда монстр начнет меня пережевывать.

Прошлой ночью я забыла это сделать. Так что первым делом, проснувшись поутру, я перекатилась на другую сторону кровати и взглянула на свою «защитную кучку». Это был мой личный способ убедить себя, что ночью меня никто не съел, что я жива и меня ждет очередной день в Дублине, что бы он мне ни принес. Этим утром я заметила не только то, что забыла забаррикадировать двери. Кое-что другое заставило мое сердце замереть от ужаса. Полоса под дверью была темной. Черной. Как смола.

Я оставила включенными не только лампы в своей комнате – магазин тоже был освещен изнутри и снаружи. «Книги и сувениры Бэрронса» были оборудованы специальными прожекторами, которые освещали фасад, боковые и заднюю стены здания ярчайшим светом, – это заставляло Теней держать необходимую дистанцию. В тот единственный раз, когда Бэрронс выключил наружное освещение, у черного хода были убиты шестнадцать человек.

Внутри магазин был так же тщательно освещен – я включила как лампы под потолком, так и дюжины настенных светильников, торшеров и подсветок, а также настольных ламп, чтобы свет проникал во все уголки и щели. С того дня, как я убежала от Гроссмейстера, все лампы горели круглосуточно, семь дней в неделю. До сих пор Бэрронс ни слова не сказал мне об астрономических счетах за электричество, а если бы он об этом заикнулся, я тут же заявила бы, что платить за свет не собираюсь – это он должен платить мне за то, что я служу ему личным детектором Объектов Силы. Использовать мои способности ши-видящей для того, чтобы находить реликвии Фейри (объекты силы, они же, для краткости, ОС), – это совсем не то, чем я хотела бы заниматься. И дресс-код, выбранный Бэрронсом: обтягивающие черные платья и острые, как стилеты, шпильки непомерной длины – это не мой стиль одежды, я предпочитаю пастельные тона и жемчуг. Да и распорядок дня выбирала не я, а потому он мне не очень нравился: всю ночь я была на ногах, и эта ночь обычно проходила в жутких и явно ненормальных местах, а мне приходилось красть странные вещи у страшных людей. Так что плату за мою еду и телефонные счета Бэрронс смело мог брать на себя, равно как и компенсацию за испорченную одежду: кровь и зеленая слизь плохо отстирываются.

Я вытянула шею, чтобы взглянуть на окно. Снаружи все еще лил дождь, но стекла были темными, и, насколько было видно из теплого кокона моего одеяла, наружные прожекторы тоже не были включены. Это вызвало у меня такое же чувство, какое могло бы возникнуть, упади я, окровавленная, в бассейн с голодными акулами. Я ненавидела темноту.