Цыганское счастье Бахтало Колоброда

Оставшись один на незнакомой тёмной улице Бахтало долго смотрел вслед удаляющемуся светлому дому на колёсах, который уносил с собой его заветную мечту… он впервые почувствовал себя столь несчастным и одиноким, словно его выкинули не из троллейбуса, а из самой жизни…

— Эх, и всё из-за какой-то взбалмошной противной тётки, — тяжко вздохнув, сказал сам себе цыган.

Но коварная память в эту страшную минуту подбросила ему воспоминания, о том, как часто он сам был жаден и несправедлив со своими соседями по оставленному им посёлку, который столько долгих лет служил ему пристанищем. Бедное сердце его сжалось от стыда и отчаяния. И понял в эту минуту Бахтало, что некрасиво быть жадным и злым.

Закручинился цыган и побрёл куда глаза глядят, благо, видел он в темноте лучше любой кошки. Долго бы ещё плутал он по чужим спящим дворам, но тут до его чутких ноздрей донёсся еле уловимый запах, самый прекрасный из всех ароматов на всём белом свете.

Это была тонкая сладковатая смесь из благоуханий свежего сена и цветочной пыльцы, жаркой, распаренной под солнцем степи и далёких пыльных дорог. Это был он — запах воли и счастья, ведь именно так пахнут лошади!

В один момент с Бахтало произошли разительные перемены: сонливость и безразличие слетели с него с той быстротой, с которой сгорает в костре случайный сухой лист. Он встрепенулся, напрягся, словно сжатая пружина, навострил уши, а в его карих глазах зажглись золотые звёзды.

Теперь он не блуждал потерянным псом по закоулкам чужих дворов, теперь у него была цель!

Он шёл на запах.

Он бежал на запах!

Он летел на запах!!!

Всё отчётливее и яснее становился пряный аромат, всё ближе и ближе была к Бахтало его заветная мечта, его цыганское счастье. Словно второе дыхание обрёл конюшенный, будто не бежал, а летел над дорогой, без сомнения и роздыха. Не зря частенько говорили про него в родном таборе: «Далэскэ грэскэ только крылья на ухтылла!», что означало: «Этому коню только крыльев недостаёт!» Вспомнил это Бахтало и улыбнулся, а сердце его будто подснежником вытаяло из-под холодного снега.

И вот, наконец, когда быстрые ноги принесли цыгана на круглую пустынную площадь, разглядел он лошадиные силуэты, да не пары, не тройки, а целого табунчика. Лошадки послушно бежали друг за другом, ни на шаг не сбиваясь в сторону, будто какой-то невидимый конюшенный лонжировал19 их по небольшому огороженному манежу.

«Ишь ты! Их тут даже ночью по кругу гоняют — удивился цыган, — Ну, прям как я часами пускал тени призрачных лошадей по стенам старого сарая. Да поди уж, не будет хозяин против, ежели я просто рядышком постою…»

Лошадки были разной масти: вороные, рыжие, в яблоках. Бахтало в этом отношении был непридирчив, он любил без памяти всех на свете лошадей. «Кало грай — ромэскэ удача, сиво грай — ваш хухаибэн, парно грай — баро барвалыпэн!» — пропел Бахтало старинную цыганскую присказку: «Чёрный конь — цыгану удача, сивый конь — для обмана, белый конь — большое богатство!»

Не чуя под собой ног, без тени раздумий прыгнул Бахтало на возвышение, по которому кружил табун. Радости его не было предела…

Но! Подметил вдруг конюшенный, что все лошадки уж больно маленькие, меньше даже, чем его покойная коза Майка. Ушами не стригут, гривами не трясут, хвостами не бьют. Бахтало вдруг словно кипятком ошпарила ужасная догадка — лошади-то неживые. Игрушечные! Осторожно, словно боясь обжечься, Бахтало дотронулся до ближайшей серой лошадки… и точно! Она оказалась твёрдой, холодной, металлической, как стена соседского гаража.

— Ээй! Какими судьбами занесло к нам последнего в этом городе конюшенного?! — раздалось позади.

Бахтало обернулся и увидел маленького человечка в смешном облачении. В полосатых брюках, приталенном пиджачке в красный горох и колпачке с помпончиком он походил на крохотного клоуна. Бахтало понимал, что перед ним дух места, только никак он не мог его отнести ни к дворовым, всегда словно присыпанным серой пылью, ни к модным щёголям квартирным, ни к сухопарым пожилым скарбникам, что вечно ныкаются по чердакам да кладовкам.

— Гой, домови́, я вашей крови́! — вежливо, по установленному у ду́хов подворья ритуалу поздоровался цыган.

— Гой еси́, благо в дом неси! — как и положено отозвался смешной незнакомец.

— Я — Бахтало, а что конюшенный, то ты и сам уж догадался, а ты кто таков будешь? Хранитель места ли, двора ли?

— Тутошний я, карусе́льный, именуюсь Белебе́ня, так что рад, так ска-ать, знакомству.

Заходи, дружище-братка,

оседлай скорей лошадку.

Без особых церемоний Белебеня схватил Бахтало за рукав и потянул к ближайшей раскрашенной кобылице, приглашая немедленно взобраться на неё и мчаться неведомо куда. Цыган хотел расспросить, что это за должность такая — карусельный. Но Белебеня напирал, не слушая вопросов, настойчиво усаживая гостя верхом:

Залезай скорей, дружище,

Лошадь — лучшая из тыщи!

«Да и ладно, карусельный и карусельный, наверное, типа дворово́го. Потом спрошу. А каруселя — это, скорее всего, сарайчик какой-нибудь или что-то подвид гаража для механических коняг…» — подумал Бахтало и взобрался на серую в яблоках лошадь.

Игрушечные кони бежали ровно, не всхрапывали, не вставали на дыбы, даже не трясли. Да уж шибко медленно, совсем не ускоряясь, сколько их не пришпоривай. После десятого круга Бахтало смекнул, что кроме скучного кружения по заезженному пути, больше никаких развлечений не будет. Цыган уже намеревался спрыгнуть вниз и поскорее убежать, но тут назойливый карусельный, явно предвидя, что вот-вот потеряет единственного посетителя своего аттракциона, подскочил с новой дурацкой присказкой:

Делу — время, ногу — в стремя,

ведь потехе — только час.

Не чеши, дружище, темя.

Будет музыка сейчас!

После этих слов, карусельный притопнул каблуком, и из ниоткуда полилась тихая музыка похожая одновременно на переливы маленьких хриплых гармоник и перезвон колокольчиков. Бахтало проехал ещё с два десятка кругов вокруг столба, и навязчивая мелодия обрыдла20 так, что он готов был бежать куда угодно лишь бы не слышать её больше. Но это было бы весьма невежливо по отношению к столь приветливому хозяину механического табуна.

Видя, что гостю явно наскучило катание, табунщик вновь цокнул каблучками, и вся конструкция напоминающая грибок в детской песочнице, вдруг расцветилась разноцветными лампочками. Гирлянды мигали, пиликала и звенела немудрёная мелодия, лошадки плавно плыли по кругу, но цыган с каждой минутой мрачнел и мечтал лишь поскорее покинуть сие странное место.

Бахтало в обычной своей жизни не особо отличался терпением в отношении других подворных духов, вскоре он спрыгнул с лошади и решил раскланяться.

— Слушай, друг, благодарствую, конечно, за прогулку. Да дела меня торопят, не могу тут дольше задерживаться. Понимаешь, я конюшенный, а потому мне твои механические игрушки — без надобности.

— Понимаю, братка, как не понять! Только и ты меня пойми, ты ж даже не представляешь, как мне тут надоело одному крутиться… за весь летний сезон одного лишь соплеменника, тебя, только и встретил. Останься, слушай, давай с тобой вдвоём карусель гонять, а?!

— Нет, Белебеня дорогой брильянтовый, не могу. Никак не могу! Я настоящих лошадок ищу, живых. Носом чую — близко они, совсем близко! На ипподром мне надоть! До зарезу! Хоть плачь!

Карусельщик на секунду замер и напустив на себя заговорщицкий вид, таинственным голосом изрёк:

— Я тебе сначала не хотел говорить. Думал тебе, братка, сурпрыз сделать! Сам же чуешь, что лошадиным духом здесь пахнет. Мои коники-игрушки только сейчас по кругу бегают, а подожди маненько они на имподром этот прибегут.

— Честно?!

— Истинная правда, что б мне провалиться на этом самом месте! — с жаром заверил карусельный, мелко кивая и отчего-то глядя куда-то в сторону.

Сначала Бахтало поверил карусельщику, примостившись у центрального столба он стал послушно ждать, когда игрушечный табун свернёт с наезженной дороги к ипподрому, но с каждым новым кругом вера его тускнела и размывалась. Вот уже и засветилась за дальними домами лимонная рассветная полоска, а карусель всё вертелась вокруг столба, никуда не сдвигаясь.

Наконец карусель остановилась, а к поникшему цыгану как ни в чём не бывало подошёл отчего-то весёлый Белебеня:

— Пошли-ка, дружище-братка, в мою каморку. Вона уже батут надувать начали. Сховаться21 надоть, скоро люди придут, дети там всякки на каруселю полезут. Не дело нам им на глаза попадаться. Пошли денёк перекантуемся, а на следующую ночь мои лошадки тебя точно на имподром привезут.

Карусельщик потянул Бахтало за рукав указывая на люк в полу где, видимо, и располагалась его каморка. Но конюшенный резко отпрянул, вперив в конопатое лицо карусельщика свой пронзительный карий взгляд. И хоть его мутило от долгого карусельного верчения, настроен он был весьма боевито.

— А ну, признавайсь, прощелыга-враль, зачем дуришь меня? Разве могут твои ненастоящие кони со своёй деревянной подставки спрыгнуть? Говори! А то начищу морду твою бесстыжую, джюкэ́л22!

Для убедительности Бахтало сунул под нос карусельщику свой смуглый кулак. Белебеня внимательно посмотрел на кулак, и его хорошее настроение в ту же секунду улетучилось. Он заметно скис, в его серых глазах застыла печаль.

— Ага, хорошо тебе, вольному цыгану, идёшь себе куда хочешь, а я тут как проклятый к вертушке энтой приставлен один-одинёшенек. Уйду я отседа, совсем уйду… вона, в батутные подамся, там хоть прыгать можно.

Нос у Белебени вмиг распух и стал красным, из глаз катились мелким бисером злые слёзы. Он растирал их по веснушчатым щекам, оставляя на лице грязные полосы. Бахтало посмотрел на карусельщика с жалостью и понял, как некрасиво быть завистливым обманщиком.

Но в одном Белебеня был прав, нужно было быстрее прятаться от людских глаз. Закон — есть закон, людям подворных духов видеть ни к чему. Хотя все духи имеют такую способность становиться невидимыми, но для этого тоже нужны силы, а цыган был настолько вымотан карусельной круговертью, что явственно понимал: сейчас обратиться в невидимку ему мощи не хватит. Не дожидаясь пока на площадь явится человеческая ребятня, Бахтало ринулся через газон в кусты и залез на ближайшую лиственницу, где и затерялся из виду в мягких зелёных иголочках.

После целой ночи верчения на карусели несчастного Бахтало подташнивало и неприятно кружилась голова. Но в прохладе кроны он немного перевёл дух и сквозь ветви начал с интересом разглядывать то, что творилось внизу. Там кипела весёлая жизнь: заработал фонтан, сверкая на солнце водяными струйками, рядом с постылой каруселью надували батут, похожий на разноцветный замок их пушистых перин и подушек, заработали киоски с сахарной ватой и мороженым. Вдруг совершенно неожиданно сверху кто-то окликнул:

— Эй! Э-эй! Маленький мужичок в большой шляпе, привет!

Бахтало задрал голову пытаясь разглядеть, кто это там его зовёт и вдруг сквозь ветви лиственницы он увидел странное плоское лицо в ярких пятнах. Вместо шеи и туловища у загадочного существа имелся длинный хвост в разноцветных бантиках.

— Ты кто? — поинтересовался цыган.

— Я — Воздушный Змей. Я везде летаю, всё вижу! Достаю до самых облаков, на всех смотрю свысока.

— Уважаемый, раз ты так высоко летаешь, посмотри, пожалуйста, в какой стороне ипподром! — взмолился Бахтало. — Хоть год буду пешком идти, а дойду! Мне б только знать, в какую сторону… Прошу, друг, выручай! Позарез надо!!!

Но Воздушный Змей не слушал Бахтало, а продолжал хвастаться и расписывать свои достоинства.

— Я Воздушный Змей — повелитель ветра! Лечу куда хочу, никто мне не указ!

На жаркие мольбы Бахтало он лишь надменно кривил нарисованный рот, продолжая упиваться собственной значимостью. От бессилия и невозможности достучаться до собеседника, цыган вдруг сорвал с головы свою шляпу уткнулся в неё лицом и безутешно зарыдал.

Неожиданно кто-то осторожно дотронулся до его плеча. Бахтало резко прекратил рыдать, но лица из шляпы не поднимал. Ему было стыдно что его застали в столь жалком виде. Но вскоре любопытство взяло верх, и цыган поднял голову.

Рядом сидел воронёнок Варерра, что жил на яблоне во дворе домового Ермошки и девочки Оли. Когда-то давно она и её бабушка подобрали раненого птенца и выходили его, с тех пор тот живёт с ними рядом.

— Прривет, кар-карреглазый! Не крручинься попусту, никуда этот хвостатый пр-рохвост улететь не может, он только хвастается с утрра до вечерра, а сам вообще за ниточку пр-ривязан.

Не ожидал конюшенный такого поворота, вспомнил, как он сам часто был неправ и высокомерен со своими земляками-соседями, и понял тогда Бахтало как отвратительно быть хвастливым задавакой.

Послушные июньскому ветерку листья перешёптывались о чём-то своём. В кронах деревьев щебетали утренние птицы. Цыган горестно вздохнул и решил довериться старому знакомому:

— Понимаешь, я на ипподром шёл. Там лошади, там счастье! И ничего у меня не выходит, — печально прошептал Бахтало, ни на что уже не надеясь. — Видимо, придётся мне, несчастному, весь мой век по земле скитаться…

— Да бррось ты, дрруг, такие мысли! Тут надо р-решать кар-каррдинально! Я на этом ипподроме частенько бываю, ничего там хоррошего нет. Могу тебя туда вр-раз домчать. Но только там, на каждую хрромую лошадёнку по два, а то и по три конюшенных прриставлено. Они там день и ночь деррутся даже за прраво коню грриву прричесать. Кар-каррида! Кар-каррате! Кар-карроче, тебе там, дурралей, никто не обррадуется, уж поверрь!

Пуще прежнего опечалился Бахтало, лопнула его мечта, как пустой мыльный пузырь. Выходит, что никто из его соплеменников-конюшенных не позволит ему за просто так ухаживать за лошадками, уж он-то характер своего народца прекрасно знал. «А чего я, собственно, ожидал, глупый! Лошадей сейчас мало — они на вес золота, а конюшенных как было полным-полно, так и остались они все, ведь конюшенные духи тысячу лет живут. Ах, ты, жизнь моя загубленная!» — запрыгали в голове у цыгана безрадостные мысли, одна печальнее другой. Он уже не стеснялся своих горючих слёз, что лились ручьями по его помертвевшему лицу. Взгляд его устремился куда-то вдаль и стал холодным, как железо на морозе.

— Знаешь что, — вдруг решительно обратился Бахтало к воронёнку, — а отвези меня туда. Всё равно мне без коня жизнь не мила! Знать судьба моя такая. Буду драться с другими конюшенными хоть на смерть. Отвези, друг!

Слёзы на смуглых щеках цыгана вмиг высохли, а в глазах зажглись недобрые воинственные огоньки. Всё лицо его выражало решительность храброго воина перед битвой.

Воронёнок Варерра не стремился тотчас лететь на ипподром, а беззаботно чистил пёрышки в хвосте. Боевой вид цыгана постепенно менялся на тихий, покорный судьбе-злодейке.

Вдруг свежий утренний ветерок пробежал по круглой площади, облетел вокруг фонтана и запутался в мягкой бахроме иголочек лиственницы. Он принёс с собой всё тот же сладкий аромат, что привёл Бахтало в этот район, — запах, обещающий счастье, запах лошадей. К тому же он заметно усилился.

Цыган вскочил на ноги и корявая ветка старой лиственницы зашаталась под ним. От его неожиданного па всполошился воронёнок, всплеснув в воздухе крыльями:

— Кар-карраул! Что опять стряслось-прриключилось? Кар-каррягу чуть не рразломал. Покаррай тебя Чуррай23!

Но Бахтало, не обращая внимания на переполох воронёнка, вытянулся в струнку и повёл носом куда-то в сторону,

— Чу! Табунный дух! Самый лучший на свете запах! Волшебный! Чуешь?! Чуешь?!!

Воронёнок, к которому с диким азартом и огнём в глазах обращался Бахтало, ничего особенного в воздухе не замечал. Он попытался принюхаться вслед за цыганом и даже поводил из стороны в сторону клювом, но ничего волшебного не приметил.

— Кар-каррицей, что ли, повеяло?

Уже в следующую минуту Бахтало верхом на воронёнке кружили над площадью с фонтаном и вскоре источник волшебного аромата был обнаружен. В тени на лавочке сидели две человеческие девушки, а рядом… стояли две маленькие лошадки: коричневая с рыжей гривой и серая. Бахтало сначала глазам своим не поверил: «Не может быть! Да и маленькие они уж какие-то слишком, наверное, тоже игрушечные, как на карусели у обманщика-Белебени».

Но лошадки были не карусельные, а самые что ни на есть настоящие, они фыркали, мотали гривами, обмахивались хвостами, а коричневый конёк даже периодически стучал передним копытцем, выпрашивая морковку у своих поводырей24. Бахтало и воронёнок затаились в кустах неподалёку. Цыган не спускал с лошадок заворожённых глаз: «Неет, они не игрушечные, а живые. Живые! Только маленькие ещё и какие-то шибко пухленькие, наверное, глупые человеческие девчонки слишком раскормили жеребят. Но, ничего, я вас, мои хорошие, буду холить да лелеять. Вы у меня будете самые здоровенькие, самые красивенькие».

Вскоре обе девушки привязав своих четвероногих питомцев к поручню лавки отошли купить мороженого. Пользуясь моментом, Бахтало подскочил к лошадкам и заурчал, заворковал на языке, понятном только конюшенным и их любимцам — лошадям.

Выяснилось, что это пара совершенно взрослых пони: коричневый жеребчик по имени Абрикос и его пепельная подруга Тучка. Живут они неподалёку за мостом в частной конюшне. Вместе с ними в их небольшом доме обитает ещё старая пони-бабушка Марселла и маленький пони-мальчик Атоша. Весь день Абрикос и Тучка работали, катая человеческих ребятишек по площади и вокруг фонтана, а вечером возвращались в стойло.

Абрикос рассказал, что у них никогда не было конюшенного, а приглядывает за ними их местный дворовой, однако делает это с большой неохотой.

— Неужели, мои золотые, никто не расчёсывает вам гривы, не чистит вам шёрстку, не гоняет мышей, не поёт красивые колыбельные гилы25 и не отпугивает бродячих духов зла и озорства? — с жаром поинтересовался Бахтало.

Парочка отрицательно помотала мордами и Бахтало закружился на каблуке от переполнившего его невыразимого счастья. Он приплясывал, подкидывал вверх свою чёрную шляпу, высоко подпрыгивал переворачиваясь в воздухе. Радости его не было предела. Конюшенный нежно оглаживал морды и гривы пони, которых полюбил всем сердцем и на всю жизнь. Словно молитву он самозабвенно бормотал:

— Милые, мои любимые, я никому никогда не дам вас в обиду. Вы моё счастье, вы моя жизнь!

От свалившейся на него удачи к Бахтало вернулись волшебные силы, и он без труда обернулся невидимым. Но перед этим цыган подошёл к воронёнку, удивлённо наблюдавшему из кустов сирени сцену милова́ния26 конюшенным своих новых питомцев. Бахтало с жаром обнял Варерру.

— Спасибо тебе, ты теперь мой лучший друг. Ты показал мне дорогу к настоящему счастью! Двери в моём новом доме отныне всегда открыты для тебя и твоей семьи.

Я многое узнал за этот длинный-длинный день и длинную-длинную ночь. Я понял каким гадким и вредным соседом я был для всех в нашем посёлке. Я больше никогда не буду жадным злюкой, завистливым обманщиком и хвастливым задавакой.

И хорошо, что я так и не дошёл до ипподрома, ведь лучше быть надёжной опорой и заботливым хозяином пони в маленьком сарайчике, чем каждый день драться за право ухаживать за большой лошадью в огромных конюшнях…