Время играть

«Господи, что я за дебил? Зачем назвал такой часто встречающийся цвет? Не мог выбрать, например, оранжевый?»

Я вылетел на крыльцо здания. Две минуты, осталось лишь две с половиной минуты! Куда бежать?

Тут мне пришла в голову светлая мысль: футбольное поле! Сейчас октябрь, занятия по физкультуре проходят в зале, на поле точно пусто, и там все белое или серо-коричневое: земля, пожухшая трава, лавки, ворота.

Я рванул на поле что было сил. Легкие горели, ногу я подвернул, но и внимания на боль не обратил. Увидев перед собой поле, понял, что оказался прав: никого, кроме меня, и нигде ничего синего. Хотел было броситься туда, но…

«А одежда на мне?!» — сверкнуло в голове.

Как я об этом не подумал! Надо срочно избавиться от всего синего!

Сорок три секунды! Сумка, носки и ботинки черные, штаны серые, трусы белые с красным (господи, спасибо за эти маленькие радости, не пришлось посреди поля снимать и выбрасывать!), куртку я оставил на вешалке, да она н не синяя, а вот свитер — черный с бирюзовым. Считается бирюзовый оттенком синего или нет?

Времени на раздумья не оставалось. Я стянул свитер, оставшись в серой футболке. Снова рванул за угол, затолкал свитер в сумку, а сумку (мало ли, какая там синяя мелочь окажется!) сунул под скамью (синюю, разумеется) и побежал обратно. Оставалось надеяться, что сумку не заметят и не сопрут, но, откровенно говоря. сейчас я думал только о том, чтобы успеть добраться до поля.

Когда время истекло, я был на месте, но все равно бежал на середину поля: тут, в центре тусклых серо-коричневых оттенков, чувствовал себя в большей безопасности. Лишь бы кто-нибудь не приперся, не испортил все! Пока мне везло. Я стоял посреди футбольного поля, никто ко мне не приближался. Минуты шли (медленнее, чем хотелось бы). Я стал успокаиваться и почувствовал, что начинаю мерзнуть: середина октября, промозглый день, все небо в тучах, вот-вот начнется не то снег, не то дождь, а я в футболке!

Это были, наверное, самые долгие полтора часа в моей жизни. Я трясся от холода, как мокрый щенок, приплясывал на месте, чтобы чуточку согреться, и постоянно озирался по сторонам, боясь, что кто-то заметит меня, решит разобраться, что случилось, захочет помочь… И тем самым все испортит.

Всего за пять минут до конца отведенного мне времени случилось то, чего я никак не мог ожидать. Нет, ко мне не подошел доброхот в синей куртке, не подбежала девчушка в синей шапочке, на поле не выехал синий автомобиль. Все по-прежнему было серо-бело-коричневым. Под ногами, по обе руки все хорошо. А вот над головой…

Тучи — свинцовые, тяжелые, набрякшие дождем или снегом, похожие на грязное ватное одеяло, которое кто-то набросил на город, — внезапно разошлись, выглянуло солнце. Я сдуру даже обрадовался, потому что стало чуть теплее.

Но радость длилась недолго. В кривом разрезе разъехавшихся в стороны облаков показалось небо. Узкий, как лезвие ножа, готового вонзиться в горло, неровный лоскут. Пронзительно синий, каким бывает небо только осенью.

Я бешено огляделся. Ведь почти получилось! И потом, это же небо! Как человек может влиять на такие явления?! Это нечестно!

Никто не шел ко мне, чтобы сказать, что я опять проиграл. Телефон в кармане брюк молчал. Может, я все-таки выиграл?…

Это упало прямо передо мной. Свалилось с жесткого неба, кажется, прямо из дыры, образовавшейся в облаках. Я заорал от неожиданности и отпрыгнул в сторону, в первый момент даже не сообразив, на что смотрю.

Птица. Это была птица. Не знаю какая, вероятно, одна из тех, что не улетают на юг, остаются зимовать. А может, она как раз летела в теплые страны, но злая сила вырвала ее из родной стаи, чтобы камнем швырнуть о землю. Хотя сейчас октябрь, поздновато уже лететь, наверное.

В голову лезла всякая чушь, и мне страшно было отпустить эти нелепые мысли, осознать случившееся. А случилось невозможное. В клюве упавшей возле моих ног птицы виднелся плотный белый конверт.

Двигаясь, словно в глубоком трансе, я присел на корточки и попытался вытянуть его. Птица, которая была еще жива, затрепыхалась, и я испуганно отдернул руку. Мне было жаль это несчастное создание, в то же время не оставляло ощущение, что мы похожи, я сам напоминаю эту птицу.

Она перестала дергаться, затихла, припав к земле. Клюв приоткрылся, и конверт оказался в моих руках.

«Итог второй игры: поражение. Ожидайте уведомления о начале третьей игры», — вот что я прочел.

На мою сумку никто не позарился. Я сходил за курткой, оделся. Настенные часы в холле показывали половину четвертого: до десяти вечера мне предстоит сыграть еще в одну игру, а нервы на пределе, силы на исходе.

Проходящие мимо косились на меня. Наверное, вид был жуткий, а взгляд стеклянный, как у наркомана. Я никого не замечал, не узнавал.

В общагу я не пошел, бродил по улицам, пытаясь сообразить, как поступить, ожидая, что мне сообщат о начале новой игры. Я даже согрелся, точнее, мне было все равно, холодно или тепло, собственное тело казалось чужим и непослушным.

Мобильник запищал: пришло сообщение. Я трясущимися руками вынул сотовый, едва не выронив его. Это оказалась обычная рассылка, но я заметил, что предыдущее сообщение — извещение о проигрыше в первой игре — пропало. Как исчез из журнала звонков и вызов, сообщающий о второй игре.

Я не удалял их, никто не мог взять мой телефон, чтобы сделать это, ведь он всегда был при мне, однако и звонок, и сообщение исчезли. И в этот момент я четко осознал ужас положения, в котором оказался. Мне со всей очевидностью стало ясно, что мой противник, тот, кто организовал эту игру, — вовсе не человек.

Как человек мог бы проделать все это: пробраться в запертую изнутри комнату и сунуть под подушку лист бумаги? Удалить информацию из моего телефона? Сбросить с неба птицу с письмом в клюве?

Да и это, скорее всего, цветочки, каких же ждать ягодок?

Не человек… Как страшно, если вдуматься. Но кто тогда? Ведь никого и ничего за пределами нашего мира не существует?

Или существует?

Мама говорила: «Не играй с шулером — у него карты крапленые; не садись обедать с дьяволом — у него всегда ложка длиннее».

А я, кажется, сделал это. Сел обедать, к взялся играть. Никакой надежды.

Но ведь Корнеева выиграла! От этой мысли стало жарко. Как я мог упустить из виду? Она смогла, значит, это возможно, сдаваться рано. Да и вообще, я понял: мне нужно к Корнеевой, маленькой, смешной, пучеглазой Корнеевой, которая сумела обыграть дьявола! Наверняка она знает больше меня, подскажет что-то, поможет. Ведь это благодаря мне она выиграла, если уж на то пошло!

Я забрел довольно далеко от общаги и вернулся, когда уже стало темнеть. Пока метался, пытаясь узнать, в каком она блоке, Корнеем нашла меня сама. Вернее, не она, а новости о ней.

— Девчонка на крышу забралась!

— Спрыгнет, точно спрыгнет, ой, мамочки!

— Зачем? Надо полицию! Вызовите кто-нибудь ментов!

Обрывки фраз, чьи-то истерические вопли и слезы накрывали меня с головой, окутывали плотным облаком. Я летел по лестнице на девятый этаж (лифт вечно застревал), даже не понимая, зачем мне так нужно добраться до Корнеевой, что я буду делать, когда увижу ее, что хочу услышать.

У двери на крышу толпились люди, не решаясь выйти наружу: вдруг самоубийца испугается и спрыгнет? Я как-то умудрился просочиться сквозь толпу, и никто меня не остановил.

Очутившись на крыше, я словно шагнул в невесомость. Звуки стихли, все исчезло. Остались лишь я, пустота и Корнеева, стоявшая у края.

Было ветрено и сыро, все-таки пошел мокрый снег. Плохой день, чтобы уйти из жизни: если есть посмертная память, в ней застрянет только промозглая морось.

Уже стемнело, но все было хорошо видно: свет лился из окон соседних зданий, переливались мишурным блеском витрины и вывески. Лицо Корнеевой было одухотворенным, словно она собиралась прочесть стихи.

— А, это ты, — бросила она. — Так и знала, что явишься. Чего тебе?

Мне нужно было о многом ее спросить, но слова сорвались с языка до того, как я успел всё обдумать:

— Тебе было проще! Ты знала, что я игрок, а я про тебя нет! Ты могла выбирать и планировать, а я был пешкой! — Вправду думаешь, что мне было легче? — спросила Корнеева, и лицо ее смеялось, сморщилось.

Внезапно я понял, что она имела в виду. Для каждого — своя игра, так сказал Марк. Если бы мой выигрыш зависел от другого человека, если бы я знал, что кто-то погибнет, чтобы я победил, разве стал бы пытаться!

Или все же?…

— Почему ты хочешь умереть? Ты выиграла. Надо выиграть хотя бы одну игру и…

— Оказалось, есть суперигра, — крикнула Корнеева, и ее круглые глаза стали еще больше. — Если хватит мужества сыграть, присоединишься к Нему! Если нет, откажешься, Он явится за тобой и сожрет твою душу!

«Кто?» — хотел спросил» я, но это было излишне: все ведь понятно.

Тот, у кого карты крапленые. У кого ложка всегда длиннее.

Кого не переиграешь, как ни старайся.

Я не знал, что сказать, но Корнеева и не ждала моих слов.

— В детстве мы прыгали в траву с крыши гаража. А еще в снег с недостроенной двухэтажки. Летишь вниз — и дух захватывает! Не вce решались, но я всегда прыгала. И сейчас прыгну. Я сыграю!

Дверь на крышу с треском распахнулась, послышались грохочущие шаги и голоса.

Корнеева посмотрела туда и улыбнусь.

— Нет! — закричал я и рванулся к ней.

— Да! — громко сказала она и опрокинулась навзничь.

Спустя несколько часов я лежал в своей комнате, уставившись в потолок. Липатов тихо сидел в углу. Поначалу он пытался расспрашивать меня, но потом понял, что это бесполезно, и отстал.

Тело Корнеевой увезли. Полицейские поговорили, с кем хотели, и тоже уехали, вместе с журналистами. Никто ничего не мог сделать, никто ничего не знал.

Кроме меня.

Пятнадцать минут назад мне позвонили. Я поднял трубку и услышал голос. Искажений, звучащий глухо и словно из глубины колодца, но на этот раз вполне узнаваемый. Женский. Да не просто женский.

— Третья игра, — произнесла Корнеева.

— Выиграла и присоединилась к Нему?

— Сейчас двадцать ноль-ноль, — не слушая меня, говорила Корнеева или то существо, каким она стала. Кто-то, забравший себе ее голос. — Финальная игра продлится два часа. В десять вечера все закончится либо победой, либо поражением. Это прятки. Ваша задача — спрятаться за это время так, чтобы вас не нашли. Удачи.

Я не собирался прятаться: можно ли скрыться от Сатаны? Разве что в церковь пойти. Но церкви, наверное, ночью закрываются. В принципе, я сумел бы пробраться, но не видел смысла: во-первых, я неверующий, а во-вторых, бесполезно. Допустим, я каким-то чудом переиграю нечистого. Потом мне предстоит суперигра, а к ней я не готов. Не хочу ни присоединяться, ни отдавать душу на растерзание.

Навалилась апатия, сил не было даже руку поднять. К тому же я, видимо, простудился — била дрожь, тело ломило.

— Пойду поем, — сказал Липатов. — Жрать охота. Почти девять уже. Потом и двадцатый схожу. — В двадцатом блоке почти каждый вечер играли в карты. Ты, может…

— Нет.

Липатов ушел. Скоро девять вечера. Значит, остался примерно час.

Я достал сотовый, полистал телефонную книжку, нашел номер Марка. Думал, в памяти его не окажется, но ошибся.

— Слушаю, — прозвучал холодный голос.

— Выиграть нельзя, — сказал я. — Это обман. И я скоро умру, как Корнеева. Зачем ты заманиваешь людей на смерть?

— Ты сам согласился, — напомнил Марк. — Мог и отказаться, тебя не заставляли. Сам же хотел популярности, легкой жизни, денег, любви и уважения, надеялся все это получить.

— Ты ничего толком не объяснил.

— Надо думать головой, задавать вопросы, чтобы понять, поднимешь ты этот вес или нет. — Марк вдруг негромко засмеялся, а потом проговорил усталым голосом: — Годы идут, десятилетия пролетают. Века. Телеги и повозки на дорогах сменились автомобилями, письма стал и писать в телефонах, придумали Интернет, но природа человека неизменна. Все так предсказуемо и скучно.

— Кто ты? спросил я, хотя вопрос был глуп, а ответ — очевиден.

Марк повесил трубку.

Мне вдруг стало страшно. Я думая, что уже перегорел, но, как выяснилось, страх был жив. Вскочив с кровати, я заметался по тесной комнатке, ища, куда спрятаться.

Не придумав ничего лучше, забаррикадировал дверь письменным столом, задернул плотные шторы, забрался в стенной шкаф. По-детски, но что еще я мог сделать? Никаких идей в плавящуюся от температуры голову не приходило.

Половина десятого. Без четверга. Без десяти. Скоро где-то скажут: «Я иду искать!» Двадцать один пятьдесят пять.

В шкафу было тесно, пахло пылью и дешевой туалетной водой Липатова. Голова кружилась. Возможно, мне все это лишь мерещится? Может, я заболел, лежу сейчас в кровати в температурном бреду и ничего этого не было: вечеринки, Марка, игр. Все сон. Только сон.

— Я иду искать! — сказал кто-то.

Говорящего я не видел. Голос был незнакомый и знакомый одновременно. Я будто знал его, но не мог вспомнить, кому он принадлежит.

Следом раздались тяжелые шаги. Слоновьи, оглушительно громкие, они топали, постепенно приближаясь к шкафу. Я не сомневался, что этому существу известно, где я, и оно лишь забавляется, делая вид, что ищет.

— Кто не спрятался, я не виноват! — словно мантру, нараспев произнес голос, и дверцы шкафа распахнулись.

Я не выдержал и закричал, прижимая ладони к лицу, так невыносим был ужас. Потом все же нашел в себе силы взглянуть на своего мучителя, но возле двери никого не было. Медленно выбравшись из шкафа, я увидел, что комната пуста.

Никого здесь нет, только я.

«Показалось?»

Затылок обожгло: я ощутил нечто похожее на порыв горячего ветра или чье-то дыхание.

— Итог третьей игры: поражение.

Я ждал, что будет дальше.

— Вы проиграли. Но мы милосердны к игрокам и предоставляем выбор. У вас есть пятнадцать минут. Если не воспользуетесь предложением, можете проститься и с душой, и с жизнью. Все это у вас заберут. Если хотите побороться, продолжайте игру.

— Игру? — прошептал я.

— Совершенно верно. В течение следующих суток вам нужно будет найти человека, готового сыграть. Если он согласится и победит, вы свободны. Оба. Если проиграет — оба умрете.

— Вы обманете. Я уже понял, что в игре нельзя победить.

— Ошибаетесь. Правила для каждого свои. Для вас они такие. Будете их соблюдать, выиграете.

Я резко обернулся, чтобы взглянуть в глаза говорящего, но позади меня никого не было. Лежащий на кровати телефон пискнул: включился таймер.

Пятнадцать минут.

За это время мне предстояло решить, стоит ли жизнь того, чтобы кто-то рисковал своей ради моего спасения. Просить о таком я мог лишь одного, и этот человек согласится, я был уверен на сто процентов. Мама. Она рискнет ради меня, всем пожертвует.