Помоги проекту - поделись книгой:
— Ребята, жратва обеспечена! Секунду — внимание! Вот!..
И появлялись сало, и хлеб, и сахар, и соленые огурцы, и чуть ржавая селедка — вкусная, на редкость вкусная в дороге.
За кипятком Саша направлял Пролю. Пролетарскую революцию Кривицкого. Отчества его, правда, никто пока не знал. Проля исправно выполнял все по части кипятка. И горячего, как говорили, ибо иногда кипяток становился единственным горячим блюдом.
Острили на тему — гидравлик.
Пролино превосходство было в имени, связанном с революцией, и в родителях его, давших ему такое имя.
В долгом пути с трясками и бесконечными пересадками перезнакомились. Каждому и дело нашлось. О биографиях не говорили. Какие там биографии, когда они — мамины, папины, бабушкины, дедушкины!
Говорили о прежних занятиях. О том, как и где работал и что зарабатывал.
Тут выяснилось, что скромный кандидат каких-то наук Ваня со странной фамилией Дурнусов — самый материально обеспеченный член команды. Он защитил диссертацию, а это, оказывается, что-то дает, и он… В общем, страдает от обеспеченности. Ему стыдно… Ему двадцать восемь…
— Ребята, я старше вас, но…
Оказывается, именно он, этот гениальный человек, принес в вагон две бутылки портвейна. Бутылки давно распили, а инициатива кандидата наук Дурнусова осталась в доброй памяти.
Где-то при очередной пересадке Женька Болотин спросил:
— А на чем вы, простите, погорели?
— Я никогда в жизни не горел, — непонимающе и удивленно признался Дурнусов.
Это было странно. Мы недоучки, пусть и мнящие о себе, а тут новобранец — кандидат наук!
Мы и он!
Он оказался отличным парнем.
Кандидат наук!
По рыбному хозяйству…
И опять поезд и пересадки.
Инженер Слава Холопов оказался с Кировского.
Конечно, он не знал и не может знать его, но ведь Алеша на Кировском работал…
Самой странной личностью оказался историк — Костя Петров.
Шиллер когда-то волновал Алешу, но, когда в поезде он спросил Костю, учившегося в «Петерпаульшуле», о стихах, тот застеснялся и ничего не мог сказать.
Костя Петров оказался простым парнем. Значит, и среди историков есть свои ребята.
А команда у них — неплохая.
Отличная команда.
И значки «ГТО», «ГСО», а у Женьки Болотина и детский «БГТО» плюс ко взрослым.
У Алеши есть и «Ворошиловский стрелок». У других нет, а у него есть.
Едет команда в составе восьми человек куда-то к месту службы.
Куда?
Никто не знает.
Маму он обнял на вокзале как-то неловко, за спину.
Веру даже не поцеловал как следует.
Не решился.
Военный из военкомата крепко пожал ему руку.
IX
96-я горнострелковая дивизия.
141-й артиллерийский полк.
Алеша даже не слышал такого прежде и не думал, что такое может быть.
«Горнострелковая дивизия»!
Проезжая Львов, они смотрели на этот город как на диковинный.
На перроне мальчишка лет десяти торговал папиросами «Норд».
Саша пытался устыдить его:
— Ты что, мальчик? Учиться надо, а ты…
За мальчишку сразу же вступилась какая-то потертая дама:
— А вы побеспокойтесь, — как вас, товарищ? — чтобы папиросы были в магазине!
— Между прочим, мадам, — выкрутился Сашка, — папиросы «Норд» — советские. Не знаю, чем у вас раньше торговали…
Проехали и город Станислав.
Ощущение заграницы, пусть бывшей, польской, вчерашней, — никуда от него не деться!
Горсков почему-то неотвязно думал о красках. О тех, которых боялся в Академии, да и раньше, наверно… О тех, которые так просто ложились, когда он с ребятами рисовал рекламы.
Но все это — зыбкие воспоминания.
Вчера, позавчера, а точнее — сто лет назад.
А сейчас — 96-я горнострелковая дивизия, 141-й артполк.
В картах они, все восемь из команды, плохо разбирались. Их познания были на школьном уровне — контурные карты, хотя и они когда-то доставались с огромным трудом. Глобусы — не карты, но и их не было.
А тут городок Долина. Видимо, недалеко от Станислава.
Тут — дивизия и полк.
— Можно было приехать и позже, товарищи инженеры, доктора
Их ждали и не ждали. Так можно было понять.
— Вас, академиков, трое? Прошу в клуб! Остальные по особому распоряжению… Возможно, в учебную батарею, раз вы — необученные… Или повыше — в полковую школу. При самом штабе! Всем — обмундироваться! А в клуб к нам заходите!
Долина — маленький, зеленый, уютный и какой-то очень домашний городок. Белые мазанки, немощеные улицы, куры, гуси, небольшой костел или просто часовенка рядом с пустырем. Окна заросли сиренью, акацией. На палисадниках, сделанных из прутьев, сохнут кувшины и кринки. В середине городка — площадь с огромным раскидистым дубом.
Тут же несколько больших кленов с крупными пятипалыми листьями, чуть-чуть уже задетыми приближающейся осенью, а точней, уходящим летом. Под дубом розовый поросенок смешно выискивает желуди.
Их военный городок рядом с Долиной. Зелень здесь вытоптана. И все по-военному. И песочек посыпан между строениями, а у клуба — асфальтированная дорожка.
Строения — казармы, дома начальства с семьями, плацы с препятствиями, склады и орудия под навесами, конюшни. У конюшен нет ни песка, ни дорожек… Один взбитый чернозем.
Они прибыли в Долину первого августа 1940 года.
Было жарко и сухо. Терпко пахло солдатским и лошадиным потом.
Историк Костя Петров, Константин Михайлович, учившийся когда-то в Москве в «Петерпаулыпуле», все время шумно восхищался лошадьми.
И он, Алеша Горсков, восхищался. Но, признаться, немного побаивался этих лошадей.
— Кость, а война с немцами будет? — этот вопрос почему-то чаще всего адресовали Косте.
— Не думаю, — говорил историк. — Там такая компартия! Тельман! А песни? Эйслер! Брехт! Эрнст Буш! И договор, наконец! С Германией! А не с кем-то! Молотов в Берлин ездил. Риббентроп — в Москву…
— О договоре не трепись! — рубил Саша. — Это дипломатия чистой воды. Может, нам выгодно, но все равно… Немцы уж пол-Европы захватили, а ты «не думаю».
…С лошадьми они уже познакомились. Драили и чистили конюшни. Лошади с непривычки брыкались. Может, потому, что они, тогда новобранцы, приехавшие из Ленинграда, еще были в штатском. Своих, старослужащих, лошади совершенно не трогали. А к новичкам относились настороженно.
Алеша, Саша и Женя пробыли в клубе полдня.
Но вдруг их неожиданно попросили оттуда.
Начальник клуба был доволен ими, но ничего не мог поделать, чтобы оставить их здесь.
— Я говорил: учебная батарея! Раз вы необученные… Начальству видней!
Их вернули из клуба в казарму — чистить конюшни, а потом вместе со всеми, такими же штатскими, как и их ленинградская команда, повели в город, в баню.
— Смирно! — крикнул старшина. — Ш-ша-гом арш! — И добавил совсем по-мирному: — Пошли, ребята!
На улицах города люди попадались редко. Но все-таки на них смотрели. Даже из окон. Смотрели со страхом, некоторые с удивлением, а может быть, и с любопытством: ведь они — советские.
Алеша и ленинградцы были одеты как-то еще прилично. Остальные новобранцы (откуда они? Никто пока не знал!) — ужасно. Было ощущение, что, уходя в Красную Армию, они натянули на себя самое худшее…
В Ленинграде Алеша ходил с отцом в Щербаковские бани.
Женька Болотин тоже вспомнил Щербаковские бани:
— Отец там любил пиво попить. И бани, конечно, классные!
Саша Невзоров говорил уже скромнее:
— А я в Щербаковских ни разу не был… Зато был на улице Некрасова в Бассейнах. Там тоже неплохо. Говорят, раньше буржуи мылись.
Все они, конечно, сникли, попав в армию. Но Сашу как-то особенно было жаль. В дороге он главный — со всеми предписаниями и документами. Сам военный из военкомата в Ленинграде так решил. А тут…
— Буржуи и в Сандуновских мылись, и в Центральных в Москве, — азартно продолжал банную тему историк Костя. — Я с отцом туда ходил, когда жил в Москве, но Сандуновские, ясно, лучше, чем Центральные! Там, ну, как в Елисеевском!
Историка Петрова, Костю, Константина Михайловича, тут же в бане быстро разоблачили:
— По части «Петерпаульшуле» ты все придумал. Какая «Петерпаульшуле» после революции?..
— А у меня там отец учился. Правда! — пытался оправдаться Костя. — А я в немецкую группу ходил. А потом в двадцать девятую школу. Она в Старосадском… Как хотите, проверьте!..
Но эта баня — в зарубежном (бывшем зарубежном!) городе Долина — очень интересно.
В бане их остригли. И не только головы. Остригли все. А парикмахер каждый сам себе. Потом они мылись и парились… И свою прежнюю гражданскую одежду уже больше не видели. Ее сложили в мешки с бирками.
Старшина батареи ругался, запихивая в очередной мешок старое барахло.
К одежде ленинградцев он относился спокойнее.
— У вас хоть одежда приличная!
Старшина выделялся по-прежнему, он запарился, да и хлопот у него хоть отбавляй!
Как зовут его, никто не знал, хотя Алешу очень подмывало спросить его, но он не решился.
«Товарищ старшина» и «товарищ старшина» — и так ладно.
Обмундирование старое, стираное-перестираное, ношеное-переношеное. Выданная одежда оказалась не по размеру. А нижнее белье… Оно или лопалось на тебе, или болталось, как на огородном пугале.
Старшина предусмотрительно принес иголки и нитки. Кто умел, тот что-то подшивал.
В казармы возвращались уже в форме. Чистые.
Поделиться книгой: