Помоги проекту - поделись книгой:
Нулевой пациент. Книга Первая
Эра Эльто
Книга первая. Адвокат. Часть первая. Расстрел.
Пролог
Томас перекинул рюкзак на левое плечо и толкнул дверь в дом. Та скрипнула. Гребанный отчим, уважаемый и серьезный человек, уже год не мог починить петли. И каждый раз, когда четырнадцатилетний пасынок пытался это сделать самостоятельно, пускал в ход кулаки с криками «Щенок, сначала вырасти, а потом делай взрослые дела, я сам». Попытки Томас прекратил, отчим забил на дверь, и та так и скрипела, жалобно и тонко, когда кто-то входил и выходил. Мама Севилия говорила, что так хотя бы не надо вешать ветерок. И не надо включать звонок, который всегда так противно оповещал о приходе гостей. Теперь это делает дверь.
В доме было привычно мрачно (родители экономили электричество изо всех сил) и тихо. Юноша переступил порог, не осознавая, что задерживает дыхание. Он всегда старался не дышать, чтобы ничем не выдать своего появления. Нужно было проскользнуть по лестнице, перепрыгнуть через вторую и третью ступеньку (они тоже скрипели) и скрыться в своей комнате под крышей. Любой другой бы назвал ее чердаком, но Томас считал себя самым удачливым из подростков, ведь ему отдали все огромное пространство от потолка до крыши. Отчим лет девять назад его утеплил, сколотил стеллажи, большую крепкую кровать, стол для учебы и отдельный большой и шершавый стол для поделок. Тогда они еще хоть как-то ладили. Мальчику было пять, а мужчина старался понравиться его матери. Севилия, которая рано лишилась мужа и истосковалась, как сейчас понимал Томас, по мужскому теплу, считала, что наконец ее жизнь наладилась. А заодно и его, сына, жизнь тоже. Чуда не произошло. Отчим разорился. Начал пить. Пьяному ты можешь простить все, ведь он не осознает, что творит, не может себя контролировать. А трезвому ты не простишь даже неосторожного слова. Но Томми не мог простить отчиму ни дня, который тот превратил в ад.
Томас жил в беспроглядном мраке своего чердака, ночами рисуя страшные рисунки, с которых на него смотрели демоны, вампиры и оборотни, сверкая красными и синими глазами. Ведь даже ребенку известно, что все синеглазые — не люди. Порой ему казалось, что жители портретов приходили и вставали у кровати, когда он спит. Охраняли его сон и боролись с чужими демонами. А потом они вошли в него и поселились в душе, нашептывая странные мысли, подсказывая странные действия.
Томас закрыл за собой дверь. Из родительской спальни не доносилось ни звука. Отчим должен был быть еще на работе, а мама в такое время обычно возилась в саду. Он научился возвращаться из школы в такой момент, когда его никто не замечал. Иногда даже пренебрегал обедом и даже ужином. Учился выживать на том, что получал в столовой. Столовая ему нравилась. В отличие от всего остального. От тупых предметов, чьего практического применения он не понимал. От тупых одноклассников, которые щеголяли в американских шмотках и рассказывали про поездки по Европе. От надменных учителей, которые выходили из себя от одного его существования. Томас ненавидел школу.
Он скользнул по лестнице четко заученными, выверенными движениями обходя препятствия. Нескладный мальчик с узкими плечами и скуластым лицом превращался в танцора балета на этой лестнице. В нем просыпалась чуждая ему грация, взгляд из стеклянного и пустого превращался в сконцентрированный и острый, губы поджимались. В нем проявлялась странная красота. И он становился особенно похож на мать.
— Томми?
Рюкзак выпал из вытянутой руки. Мальчик обернулся и встретился взглядом с некогда ясным взором матери. Севилия стояла у входа в кухню. Ее тонкую талию опоясывал фартук. Волосы собраны в немодный пучок. На лице румянец. Но не тот румянец, который так любил отчим еще пять лет назад. Другой. Томас читал книги и знает, как это называется. Он уже видел пятнышки крови на полотенцах. Врачи говорили, ей стоит пролечиться, но Севилия считала, что они не способны ей помочь. Все женщины в ее роду умирали от чахотки. Пришел ее черед. И пусть в госпитале имени Люси Тревер умели лечить болезни, даже названия которых было сложно произнести, Севилия туда не обратилась.
Томас отвел глаза, заметив темно-коричневое пятнышко в уголке сухих губ матери.
— Тебе надо лечь.
— Я лежала весь день, — мягко возразила она, привалившись плечом к двери. — Отца нет дома, он работает. Ты хочешь есть?
— Нет, — буркнул мальчик. — Мне нужно наверх. Учиться.
Наверх. Туда, где лежит его маленький секрет.
— Ты все время учишься.
— Я должен поступить в колледж. Вы же не сможете оплатить обучение.
Севилия отвела глаза.
— Ты врешь мне.
Неужели она заходила в комнату и все нашла? Все письма и рисунки, его мечты и планы? Нашла? Он удержался от того, чтобы броситься вверх по лестнице и развернулся к ней. Всем корпусом. Так, будто заинтересован в разговоре. Взгляд его кристально-серых глаз померк. В них проступила пустота. А еще через мгновение из лица ушла жизнь. Привычное выражение, обычное состояние. Бессмысленное и глупое существование очередного подростка в большом городе. Заметив эту перемену, Севилия замкнулась.
— Ты винишь меня в том, что я не иду в больницу, но и сам ничего не делаешь с этим, — круговым движением вытянутого пальца она показала на его лицо.
Оставь меня в покое.
Мальчик медленно наклонился. Поднял рюкзак, надеясь, что там ничего не звякнет. Повернулся к ней спиной и медленно, слишком медленно пошел вверх.
— Томми?
Оставьте все меня в покое.
Оказавшись в темноте своего чердака, подросток закрыл дверь. Повернул замок. Задвинул щеколду. Опустил рюкзак на пол и закрыл глаза.
Скоро все это закончится.
Они все замолчат.
Они все оставят его в покое.
Он раскрыл рюкзак, бережно достал оттуда желтоватый смятый конверт. Из него — бумагу. Раскрыл ее и замер, силясь прочесть в свете, который пробивался через грязное окно, что там написано. Прочесть не так жадно, как в школьном туалете час назад, а медленно. С недоверием и надеждой. Там не было слов или указаний. Только дата. 6 марта 1967 года.
Глава Первая. Офелия Лоусон
Женщина с темно-синими глазами и волосами цвета безлунной ночи сидела, опустив узкие ступни в прозрачную воду Женевского озера. Она пришла сюда ночью, устроилась на берегу и не шевелилась до рассвета. Ветер играл с черными волнами ее волос, то и дело бросая их в лицо, как непоседливый пес. «Поиграй со мной!». Но женщина не реагировала. В ее взгляде остался только мрак и усталость.
Далеко в деревне проснулись дети. Их счастливый смех, крики и звуки игры заставили ее прислушаться. Не пошевелиться, нет. Она не могла шевелиться, скованная пустотой, окончательно замутнившей ее разум. Но прислушаться. Вынырнуть из тоски и осознать, что все вокруг не заметило перемен, произошедших с ней. Пять тысяч лет счастья и боли, расставаний и встреч. Пять тысяч лет ошибок и побед. Она делала то, что недоступно другим. Любила. Теряла. И снова умудрилась полюбить существо, которое оставило бы ее первым. Она потеряла самое важное — смысл. Работу. И теперь сидела на берегу озера, чьи воды стали свидетелем вспыхнувшей и утонувшей любви, и думала о том, что не знает, куда ей идти.
Наверное, именно так высшие вампиры принимают решение уйти искать. Оставить семью, дом и раствориться в вечерних сумерках. Умереть или выбрать себе другую жизнь и другой мир. Ей были доступны тысячи миров, и она попыталась спрятаться в одном из них. Но не смогла. Тоска гнала ее назад. Сюда.
Смерть — это только начало. Она знала, что многие из высших существ умирали больше раз, чем требовалось для получения новой жизни. Может, ей стоит принять предложение? Странное, пугающее ее предложение?
— Я подарю тебе новую личность. Она не будет знать твоего прошлого. Ее не будет беспокоить твоя боль. Она проживет свою жизнь от начала и до конца, а потом уснет навеки, забрав в собой все твои сомнения и всю твою печаль. Ты не вспомнишь о ней. Но тебе станет легче.
— Почему я не буду помнить о ней? — спросила она тогда.
Он ответил, глядя ей в глаза своим удивительным глубоким взглядом цвета грозового неба.
— Потому что в этом случае личности сольются, и это уже будешь не ты.
— И я не вспомню об этой жизни никогда и ничего?
Он не покачал головой, хотя это было бы уместно.
— Придет время — и ты узнаешь.
Женщина подняла голову. Она не удивилась, заметив, что ее одиночество разрушено. Он стоял на берегу, заложив руки за обнаженную спину. Длинные черные волосы змеями струились по лопаткам. От него веяло привычной силой и отчужденностью. Темный основатель не повернулся к ней. Он не заговорил, но слова зазвучали у нее в мыслях.
— Доверишь ли ты мне себя снова?
— Да.
— Тогда ты уснешь. Сейчас. Я дарю тебе семьдесят лет. Проживи их так, как никогда не смогла бы прожить. Спи.
Офелия проснулась. Смутное ощущение повторяющегося сна улетучилось, когда она посмотрела на часы и мысленно пробежала по предстоящим рабочим часам. Она всегда вставала до будильника, но сегодня ее разбудило смутное предчувствие нового дня. В этом была радость и напряжение, ожидание и страх. Что еще может ощущать хирург-кардиолог, который выходит в сутки, не успев восстановиться с прошлых? Если бы она была человеком, наверное, сошла бы с ума. Офелия человеком не была. Видимо, поэтому и переехала в Треверберг — поближе к своим. Здесь мирно уживались люди, темные эльфы, вампиры и Незнакомцы. Ну как «мирно». Люди не подозревали о наличии кого бы то ни было еще, видя в темных существах таких же, как они сами, но может быть, просто красивее и чуточку талантливее, людей. А темные существа соблюдали негласный паритет. Иногда город накрывало, и тогда особо расшалившийся Незнакомец убивал десяток-другой смертных, но вмешивались представители власти, и все затихало.
Большинство темных существ полностью включились в общество. Они учились, работали, строили семьи, теряли и зарабатывали деньги. Офелия стала врачом. Только получив темную жизнь и в течение нескольких лет научившись выживать, она поняла, что врачевание — это то, к чему лежит душа. Она знала темную медицину и обладала нужными навыками, чтобы спасти жизнь вампиру, в которого высадили целую обойму пуль из храмового серебра, но обычная, человеческая медицина ее пленила. В первую очередь, своими ограничениями. Во-вторую, тем, что каждый день, приходя в госпиталь имени Люси Тревер, она бросала вызов себе. Ну что, Лия, справишься ли ты теперь? Сделаешь ли ты то, что никто не делал до тебя? Предчувствуешь ли ты расслоение аорты, остановишь ли его? Сможешь ли заставить сердце биться, не прибегая к способностям Незнакомки?
И у нее получалось. В Треверберг она переехала, получив Гарвардский диплом по специальности «торакальный хирург». Она прошла интернатуру и ординатуру, но в Треверберге в течение целого года работала ординатором, проходя переподготовку. Стандарты госпиталя имени Люси Тревер соответствовали скорее США, чем Великобритании. В 1964 она получила должность врача-хирурга. А два месяца назад главный врач госпиталя Дональд Астер подписал бумаги, присваивая ей должность главного хирурга кардиологии. О чем еще можно мечтать в условные тридцать? Конечно, о ней писали газеты и медицинские журналы. Офелии нравилось это внимание. Нравилось чувствовать себя живой. Нравились номинации на городские и международные премии. Она жила как человек, подпитываясь эмоциями, которыми была пронизана больница.
Да, профессия врача для существа, которое питается чужими эмоциями, — идеальное место. Здесь есть все. Страх, надежда, боль, радость. Все, возведенное в абсолют.
Офелия выскочила из постели. Она обычно приезжала на работу без четверти шесть. Вставала в четыре. Нужно быстро собраться, сделать зарядку, перекусить и ехать, пока не начались утренние пробки. Одеяло соскользнуло на пол, но доктор не обратила на это внимание, она уже бежала в душ. Оказавшись в ванной комнате, включила воду и посмотрела на себя в зеркало из храмового серебра — в обычных отражался ее светлый облик, а она любила смотреть на себя настоящую. Оттуда на нее взглянула молодая женщина с русыми волосами и зелеными глазами того редкого оттенка, который в зависимости от настроения и окружения кажется то зеленым, то голубым. Цвет морской волны, мягкий и нежный, он мог стать пронзительным и злым, а мог раствориться, уступая место теплу. Сейчас глаза были равномерно зелеными. Лицо свежее, тонкий нос, аккуратные небольшие губы. Офелия Лоусон почти не пользовалась косметикой, хирургу не до красоты. Но иногда, на выход, на премию, она брала краску, подводила глаза и ресницы и превращалась в одну из тех роковых красоток, кто демонстрировал наряды модельеров.
Душ и завтрак пролетели на одном дыхании. Женщина включила телевизор, который тут же переключился на криминальную хронику. Говорили о каком-то громком процессе, где очередную победу вот-вот одержит какой-то адвокат. Потом диктор сообщил об аварии в лаборатории при госпитале, где проводили анализы. Дальше Офелия не слушала. Она быстро оделась, выключила телевизор и выскочила за дверь.
Дональд Астер, ее шеф и гениальный хирург-травматолог, был достаточно прозорлив, чтобы сделать не одну, а две лаборатории. Он понимал, что оборудование может сломаться, может случиться что-то с электроэнергией, с персоналом и еще бог знает с чем. Никто не думал, что это пригодится. Это стало дырой в бюджете, и пришлось продавать мощности частным клиникам. Кто бы мог подумать, что он окажется прав. Офелия завела автомобиль и улыбнулась. На самом деле ей нравилась эта человеческая жизнь и человеческие заботы.
Офелия остановила машину у белого здания, заглушила мотор и посмотрела в небо через слегка запотевшее стекло. Вздохнула. Она не чувствовала усталости и радовалась возвращению на работу, но не успела перевести дух, как в стекло постучали.
Она вздрогнула и повернула голову, облегченно расслабилась, увидев лицо Дональда. Открыла дверь. Дональд Астер улыбался своей слишком идеальной и слишком американской улыбкой. Он смотрелся как супер-модель даже в заношенном халате хирурга. А сейчас в строгом весеннем пальто и подавно мог свести с ума любую.
— Уже слышали новости, доктор? — спросил он с причудливым акцентом, подавая ей руку.
Офелия вышла из машины, взяла сумочку, закрыла дверцу и позволила шефу увлечь себя в здание больницы.
— О том, как ваша предусмотрительность нас всех спасла?
Он рассмеялся.
— Главное, сотрудники живы.
— А что случилось?
Он пожал плечами, отстраняясь, чтобы смахнуть с плеч снежинки. Она не заметила, что пошел снег. В марте в Треверберге снег — явление редкое. Как она могла пропустить это?
— Взорвался баллон с кислородом. Экспертиза найдет причину. Кстати, мне пришлось поменять ваше расписание.
— Вам? — Офелия развернулась к нему. — Поменять расписание мне? Это еще почему? Мы же договаривались…
— И я обязательно искуплю свою вину, доктор Лоусон, — мягко прервал ее Астер. Улыбка с его лица никуда не исчезла, но трансформировалась. Если две минуты назад хотелось стереть ее крепким ударом, то теперь стало почти не по себе — он выглядел таким трогательным и искренним. — Мне позвонили, к нам везут важного человека. Ему прострелили грудь. А среди моих врачей есть только одна волшебница.
Офелия фыркнула.
— Очень важный клиент?
— Важный клиент моего близкого друга.
Она пожала плечами.
— То есть, мадемуазель Лионни с неуточненной аритмией, которая может ее ненароком убить, подождет?
— Аркенсон или Тревер поставят ей стимулятор, жить будет. Вы не должны брать в работу такие мелкие случаи, доктор Лоусон, ваше время дорого.
Он остановился, глядя ей в глаза так, как смотрел бы учитель на нерадивого ученика. Офелия положила руки на талию и подняла голову, встретив его взгляд со всей возможной непримиримостью.
— Ваши лучшие хирурги уже не помнят, как удалять аппендицит. Простые операции — это медицинские гаммы. Если вы хотите убить мою карьеру, хорошо, я буду брать только сложные случаи.
Дональд Астер примирительно поднял руки. Они успели дойти до фойе, и сестры на ресепшн следили за их разговором, прячась за большими мониторами. Слухи уже поползли, а к обеду овладеют всей больницей. Конечно, любимая тема: похождения шефа и неприступная Лия. Это так интересно.
— Хорошо, ваша взяла. Вы можете заняться мисс Лионни сегодня вечером. К сожалению, мистер Барден скончался.
— Что? Почему мне не сообщили?
— Не успели. Он попал в аварию по дороге сюда.
Офелия ударила себя ладонью по лбу. Если вы думаете, что самое страшное для хирурга потерять пациента на столе, вы ошибаетесь. Самое страшное и неприятное — потерять пациента до операции.
— Мне нужно идти. Как зовут вашего супер-друга? Чтобы я случайно не убила его, если будет лезть, куда не следует.
— Рамон Эверетт, он адвокат. Подстреленный – его клиент, я так понимаю, ключевой свидетель в деле, которое он ведет.
— Прекрасно, — бросила Лоусон, снова придя в движение. Уже около лифта она развернулась и продолжила: — Только криминальных разборок мне не хватало этим чудесным утром.
— Прекрасного дня, доктор Лоусон, — улыбнулся Астер.
— Удачной беседы со страховой компанией, шеф.
— Кстати. С днем рождения.
— Огнестрел в качестве подарка. Все, как я люблю.
Двери лифта закрылись.
С Дональдом Астером они познакомились еще тогда, когда он, молодой и амбициозный доктор наук, приезжал в Гарвард с открытыми лекциями по травматологии. Он устроил конкурс среди студентов, который Офелия выиграла и получила приглашение в госпиталь имени Люси Тревер. Но она решила задержаться в Великобритании еще на три года, и приехала в Треверберг с дипломом, кучей статей и исследований и целью возглавить кардиологию. Дональд ее принял. Химия между ними возникла мгновенно. Но он был женат, а она слишком сосредоточилась на работе. Ее удовлетворяли эмоции в качестве пропитания и обитатели Ночного квартала в качестве партнеров и партнерш на одну ночь. Дональд дарил ей подарки, комплименты, но ни разу не сделал поблажки в рабочих вопросах.
Поделиться книгой: