Помоги проекту - поделись книгой:
Мне не приходилось встречать в Кении людей, которые считали бы Тома Мбойю прогрессивным деятелем. Говорили о его связях с американцами, которые возникли еще в тот период, когда он сотрудничал с Международной конфедерацией свободных профсоюзов. Многие считали Мбойю политиком-карьеристом, стремившимся использовать все возможности для того, чтобы удержаться у власти, укрепить и расширить свой авторитет и влияние. Мбойю характеризовали как деятеля прозападного направления, пытающегося отвлечь народные массы от борьбы за проведение конкретных социально-политических преобразований.
Нужно отметить, однако, что даже те, кто отнюдь не симпатизировал Мбойе, признавали его незаурядный ум и прирожденные способности, которые помогали ему осуществлять на практике ловкое политическое лавирование и изобрести свой, так сказать, собственный вариант социализма.
Вспоминается, как это было. В апреле 1965 г. Том Мбойя неожиданно пригласил на коктейль группу журналистов к себе в особняк на улице Сейнт-Остин. Все понимали — это будет не простой светский раут, за этим кроется что-то важное, но что именно — никто не знал. Мило улыбаясь и обходя по очереди гостей, Том Мбойя, к немалому удивлению присутствовавших, заговорил вдруг о «социализме», о том самом, который позднее американский журнал «Африка рипорт» метко назвал «социализмом без социальной революции» и подробная оценка которого, взятая из журнала южноафриканских коммунистов, приведена выше. Редкое явление: мнения двух идеологически совершенно различных журналов на сей раз сошлись!
Том Мбойя был тонким политиком. Многие обозреватели не без основания считали его одним из претендентов на пост будущего президента Кении… В июле 1969 г. Том Мбойя был убит среди бела дня на одной из центральных улиц Найроби, которая ныне носит его имя.
Никто не сомневался в том, что это было еще одно политическое убийство. За спиной стрелявшего явно стояли те ультрареакционные круги, для которых быстрая и ловкая карьера Мбойи, его стремление к власти представляли угрозу. Не исключено, что попытки Мбойи заигрывать с массами, даже его так называемая теория «африканского социализма» казались им чересчур либеральными. Мелькнули, правда, предположения о том, что убийство носило трибалистский характер: поводом для таких предположений послужило, в частности, то обстоятельство, что убийца был из племени кикуйю, в то время как сам Мбойя — выходец из племени луо.
Так или иначе, но еще раз политические разногласия, видимо, хотя и совсем другого рода, разрешились тем же способом — пулей.
Дорога на Запад
Основная артерия экономики Кении тянется с востока на запад и проходит по всей стране, от побережья Индийского океана до границы с Угандой. Дорога поднимается вверх от развалин португальской крепости Форт-Иисус и кокосовых рощ Момбасы к субтропической саванне, к пастбищам так называемого Белого нагорья[2] к раскинувшимся до самого горизонта плантациям чая лондонской компании «Брук Бонд» и дальше, в район Элдорета, где на высоте трех тысяч метров над уровнем моря местность напоминает нашу среднюю полосу в летний период: перелески чередуются с полями пшеницы.
По дороге из Момбасы в Найроби полпути занимает заповедник Цаво — край материализовавшейся гигантомании. Здесь все «самое-самое». Сам заповедник, крупнейший в Кении, раскинулся на площади в два миллиона гектаров. Гигантские слоны, фантастически огромные баобабы и, наконец, в хорошую погоду из Цаво видна снежная седловина Килиманджаро. В Цаво чувствуешь себя как на другой планете, лилипутом. Вот-вот из-за громоздкого кряжа выйдет чернокожий Гулливер и случайно раздавит машину. Здесь множество птиц.
Озеро Найваша расположено в восьмидесяти километрах к северо-западу от Найроби. Берега его настолько заболочены, что поначалу трудно понять, где они кончаются и начинается озеро. Здесь практикуется довольно оригинальная ловля рыбы. Впрочем, местные жители точно так же ловят рыбу и у берегов озера Виктория. Полуголый африканец бродит среди зарослей болотной травы, по колено в воде. Время от времени он нагибается и черпает воду большой плетеной корзиной. Старая мудрая пословица о том, что воду решетом не зачерпнешь, на сей раз не оправдывается. Вода, конечно, уходит из корзины сквозь крупные щели, зато в ней остаются, поблескивая почти антрацитовой чешуей, жирные озерные окуни, некоторые по килограмму, а то и больше. В зарослях папируса пробужденные гулом моторной лодки ворочаются многотонные туши гиппопотамов.
На небольших живописных островках белеют таблички «Частная собственность», уже знакомые по озеру Магади. Разница только в том, что эти островки принадлежат не компаниям, а просто отдельным лицам, проявляющим в порядке личной инициативы, так сказать, заботу об охране природы.
Той же «заботой» можно, видимо, объяснить и обнесение колючей проволокой многих сотен, даже тысяч гектаров земель на северо-западе от Найроби, в районе Белого нагорья.
Сохранились любопытные свидетельства того, как проходил процесс «отчуждения» африканских земель в Белом нагорье на заре британской колонизации Восточной Африки. Вот, например, строки из письма молодого английского лорда, сообщавшего приятелю за океан: «Я получил свои 10 тысяч акров земли, но не в том месте, где мне хотелось. Думаю, что они даже в лучшем районе, хоть и подальше от побережья. Мне не удалось полностью завладеть ими, но я заключил договор на 99 лет с выплатой четырех центов за акр ежегодно».
Автором этих строк был лорд Деламер, ставший крупнейшим европейским землевладельцем в Кении. В 1906 г. у него была уже 41 тысяча акров земли в районе Белого нагорья, а через шесть лет’—вдвое больше. На вопрос, с какой целью он обзавелся такими обширными земельными угодьями, лорд как-то ответил: «Те, кому принадлежит земля, да и местные власти настолько низкого мнения о своих владениях, что отдают их даром».
В свое время в этом высказывании Деламера кое-кто пытался найти искорку своеобразного «английского юмора». Но сейчас, когда потомки первых колонистов уже без всякого юмора, не в шутку, а всерьез требуют солидной Денежной компенсации за «арендованные» (точнее, пользуясь их же словами, «даром приобретенные») земли, уже не до шуток.
В первый год после независимости проводились определенные мероприятия по расселению африканцев на бывших «отчужденных» землях. По официальным данным, 24 тысячи крестьян получили небольшие наделы и 750 крупных ферм перешли к африканцам, в ряде случаев на кооперативных началах. Бывшие владельцы «отчужденных» земель получили соответствующую компенсацию от правительства.
Но уже с 1965 г. правительство делает основной упор на освоение новых земель, ранее не использовавшихся в сельском хозяйстве. Эта линия, как не раз отмечалось в прессе, во многом напоминает бывший план Свиннертона. Любопытно, что как раз в 1965 г. в Найроби открылось новое отделение Международного банка реконструкции и развития. При нем была организована специальная «служба сельскохозяйственного развития», которую возглавили бывшие коллеги Свиннертона по колониальной администрации.
Время от времени в стране вспыхивают стихийные волнения. В апреле — мае 1968 г. в кенийской прессе одно за другим появились сообщения об убийстве трех белых фермеров в районе «отчужденных» земель Китале. 28 мая генеральный прокурор Кении Нджонджо заявил, что «беспорядки не носят политического характера». Тем не менее многие обратили внимание на то, что убийствам не сопутствовали ограбления, и среди европейских поселенцев пополз слух о возрождении «Мау-Мау».
Осенью того же года при загадочных обстоятельствах в Найроби погиб бывший помощник суперинтенданта колониальной полиции Р. Маклахен. Газета «Дейли нейшн» назвала его «одним из главных людей в охоте на Дидана Кимати».
Случаи самочинного захвата земли крестьянами — не редкость в сегодняшней Кении. Выступая на митингах в различных частях страны, министры кенийского правительства строго предупреждают народ против «ночных сборищ», сбора средств на «подрывную деятельность».
Началось уже второе десятилетие развития Кении в условиях политической независимости, а вопрос о земле по-прежнему не решен. В национальной ассамблее страны снова звучит требование: «Верните нам нашу землю!».
Член Национальной ассамблеи Варуру Канджа заявил, что «правительство Кении предало дух «Мау-Мау», позволив бывшим колониальным поселенцам сохранить право владения кенийской землей». Как подчеркнул В. Канджа, лидеры национального восстания выдвигали лозунг свободной передачи земли народу после достижения независимости.
Тревогу В. Канджи разделяют многие члены кенийского парламента. Депутат М. Серони в одном из выступлений заявил, что у правительства нет каких-либо позитивных путей решения аграрной проблемы, и в вопросе о землевладении оно поощряет европейцев, особенно англичан.
В парламенте потребовали пересмотра и отмены 75-й статьи конституции Кении, в которой правительство гарантирует выплату компенсации за национализацию частной собственности. Депутаты отмечают, что это сохраняет за бывшими колонистами право владения землей, которая была захвачена ими силой, посредством взяток или другими незаконными путями в колониальные времена. Поэтому, как заявил депутат М. Серони, этот пункт конституции изжил себя и более неприемлем (для большинства кенийцев).
Как известно, правительство Кении принимает некоторые меры к выкупу земли у европейских поселенцев. Но какие? По существующему соглашению средства на выплату поступают из той же Англии в качестве займов. В начале 70-х годов кенийская пресса писала о том, что Англия предоставила Кении более двух миллионов фунтов стерлингов на выкуп ферм, общая площадь которых составляет более 64 тысяч акров, в районе Китале, Накуру, Лайкппия, Меру и Ньери. Это лишь часть суммы, рассчитанной к выплате до 1975 г. В целом заем достигает 11,5 миллиона фунтов стерлингов.
В решении земельного вопроса кенийское правительство сталкивается не только с трудностями исторически сложившейся в стране обстановки, но и с немалым сопротивлением со стороны растущей местной буржуазии. Корреспондент танзанийской газеты «Дейли ньюс» в Найроби М. Алот, рассказывая о трудностях решения аграрной проблемы в Кении, в частности, отмечает: «Сегодня некоторые белые поселенцы и зажиточные кенийцы владеют наделами в пять-десять тысяч акров земли на одного человека, а тысячи простых кенийцев не имеют ни земли, ни работы».
Дорога, которой Кения идет в настоящее время, приводит к парадоксальному тупику: страна, нуждающаяся во всемерном развитии экономики, не может найти применения своей рабочей силе. Где же выход?
За последнее время на Западе вышел целый ряд монументальных— по крайней мере по объему — работ, в которых даются всякие советы относительно будущего Кении. Среди них заслуживает внимания вышедшая в ФРГ книга Ганса Рутенберга «Политика развития африканских аграрных хозяйств в Кении в 1952–1965 годах». Автор не отрицает проблемы земельного голода и роста безработицы в стране. Что же он предлагает Кении? Ни больше ни меньше как стать поставщиком рабочей силы для соседних государств.
Кто контролирует промышленность
В августе 1968 г. в западной прессе появилась реклама новой книги «Кто контролирует промышленность Кении?».
История ее такова. В июле 1965 г. Национальный христианский совет Кении созвал конференцию для обсуждения вопроса о господстве иностранного капитала в стране. В результате обсуждения была создана рабочая группа в составе сорока человек для более подробного изучения этой проблемы. За полтора года группа провела тридцать заседаний, материалы которых и вошли в книгу, рассказывающую о монополизации экономики страны двадцатью шестью компаниями.
Английский еженедельник «Коммент» охарактеризовал эту книгу как «самый примечательный обзор, в котором изложена ясная картина, отражающая состояние всей экономики Кении». Журнал отмечает, что из 325 миллионов фунтов стерлингов — суммы капиталовложений, намеченной по плану развития на 1966–1970 гг., не менее 180 миллионов должны были поступить из частных источников, главным образом из-за границы.
«В экономическом и политическом положении страны, — писал «Коммент» — безусловно, многое вызывает недовольство. В экономике под маской «африканского социализма» господствуют в основном иностранные вкладчики капитала, растущие африканские капиталистические объединения и местная элита, которая сотрудничает с теми и другими. 42 тысячи европейцев и многие из 180 тысяч азиатов, занимающихся активной деятельностью в области торговли, все еще эксплуатируют приблизительно 10 миллионов африканцев».
Та же мысль была высказана на одном из заседаний конференции Национального христианского совета Кении: «Пропасть между классами, или между имущими и неимущими, видимо, расширяется. Это ярко свидетельствует о наличии небольшой африканской политической и бюрократической элиты, которая постепенно объединяется с коммерческой, создавая верхушку общественно-политической и экономической элиты, в то время как большинство африканцев беспомощно влачит жалкое существование».
В феврале 1970 г. министр экономического планирования и развития Кении Оньёнка, выступая на семинаре африканских бизнесменов, отметил, что среди них начинают появляться богатеи, которые с презрением смотрят на народ, обращаются к простому африканцу: «Веве пунда!» («Эй, ты, осел!»). «Даже детей своих отдают в особые школы, не в те, где учатся африканцы», — заявил министр.
Политика африканизации, то есть замены на ответственных постах лиц европейского или индо-пакистанского происхождения африканцами, ускоряет развитие классового расслоения внутри африканского общества. Африканизация (или кенизация) способствует росту средней буржуазии и почти не затрагивает интересы крупного капитала. В книге «Кто контролирует промышленность Кении?» указано, например, что среди 50 директоров крупнейших компаний африканцев только четверо.
Если до 12 декабря 1963 г. для всех патриотически настроенных сил — рабочего класса, крестьянства, нарождающейся местной буржуазии и даже для полуфеодальных элементов существовала одна общая цель-борьба за политическую независимость, против колониального господства, то в настоящее время особую остроту приобретает внутриполитическая борьба, в которой, кроме столкновения интересов классов и отдельных социальных группировок, чувствуются проявления трибализма.
Два миллиона и два пророка
Передо мной на столе две вырезки из кенийской газеты «Ист-Африкэн стандард». Два заголовка, набранные одинаково крупным шрифтом. В каждом из них речь идет о миллионе кенийских фунтов. Только в одном случае это «слишком много», а в другом — «слишком мало»:
«ОДИН МИЛЛИОН ПЕРЕРАСХОДА ДВЕНАДЦАТИ МИНИСТЕРСТВ КЕНИИ — СЛИШКОМ МНОГО».
«ОДИН МИЛЛИОН НА ОРОШЕНИЕ — СЛИШКОМ МАЛО», — ГОВОРИТ МИНИСТР.
Оба заголовка появились почти одновременно, в середине февраля 1970 г., когда сессия кенийского парламента обсуждала вопрос о расходах в 1968/69 финансовом году и новый пятилетний план на 1970–1974 гг.
В первом случае газета обратила внимание на непомерно растущие расходы по содержанию административного аппарата. В предыдущем финансовом году перерасход по этой статье составлял 137 тысяч фунтов, а за год вырос до миллиона.
Во втором случае обсуждался вопрос об ассигновании миллиона фунтов на строительство ирригационных систем по новому пятилетнему плану. Выступая в парламенте, министр сельского хозяйства Кении заявил, что этой суммы недостаточно даже для того, чтобы «царапать по поверхности земли». По его подсчетам, в ближайшие пять-шесть лет потребуется около 10–12 миллионов кенийских фунтов.
«Ист-Африкэн стандард» не делает никаких выводов. Просто дает сухие репортерские строчки отчета из зала заседаний парламента. Да эти сообщения едва ли и нуждаются в комментариях.
Английская «Файнэншл тайме» назвала пятилетний план Кении на 1970–1974 гг. «хорошо сбалансированным». Фразы о хорошо сбалансированном плане, бюджете часто мелькают и в кенийской прессе. «Что значит сбалансированный бюджет для человека с голодным желудком или для тех, кто не имеет крова над головой?»— такой вопрос задал на сессии депутат Ванжиги. И не случайно. По словам Ванжиги, к 1980 г. перед Кенией встанет проблема, что делать с трудоустройством миллионов выпускников начальной и средней школы.
«Одной из краткосрочных мер по борьбе с безработицей было бы введение нового трехстороннего договора», — заявил Ванжиги, имея в виду заключенный в 1964 г. договор сроком на один год между правительством, Кенийской федерацией труда и Федерацией кенийских предпринимателей о трудоустройстве 40–50 тысяч безработных. О масштабах этого эксперимента и его эффективности можно судить по тому, что в начале 1964 г. армия кенийских безработных составляла свыше 200 тысяч человек, а в договоре речь шла всего об 1/4 или 1/5 из них. И тем не менее в парламенте страны снова раздаются голоса, ратующие хотя бы за такую «краткосрочную» меру. Безработица продолжает расти.
Накануне нового десятилетия министр экономического планирования и развития Кении Оньёнка отмечал, что прирост продукции в стране в 1969 г. составил 6 % вместо запланированных 6,5 %. Численность населения увеличилась на 3,3 % вместо предполагаемых трех. Министр подчеркнул, что правительство озабочено медленными темпами экономического роста и безработицей.
Начало нового десятилетия возбудило воображение различных пророков, чьи рассуждения, теоретические и интуитивные выкладки, порой реалистические, а иногда — взятые с потолка, облаченные в печатную форму, дали некоторым кенийцам почву для размышления. Они дошли не до всех — большинство населения страны все еще остается неграмотным. Тем не менее эти пророчества заслуживают определенного внимания.
В статье «Кения через десять лет» картину будущего страны изображает известный кенийский обозреватель англичанин Джек Энсолл. «Что ожидает простого кенийца в конце текущего десятилетия? — спрашивает он и сам отвечает: — Безработица будет главной проблемой в Кении».
Если Джека Энсолла интересует политика, то Садрудин — пророк совсем иного рода. Это шаман, хоть и вполне интеллигентный. Он не облачается в шкуры и маски, не бьет в бубен. На нем современный костюм и белая сорочка, воротничок подвязан элегантной бабочкой, а из нагрудного кармана выглядывает треугольник платочка. Садрудин в некотором смысле тоже человек пера: у него «сложная» профессия — астролог. И «звезды Зодиака подсказывают» Садрудину, что в Кении в ближайшие годы «проблемы трудоустройства будут опять значительными»
…Как и в любой другой стране, в Кении есть дороги длинные и короткие. Есть дороги, построенные крупными иностранными концернами еще в колониальные времена, и маленькие проселки, проложенные крестьянами на собранные в деревне шиллинги, но главным образом не за деньги, а своим собственным трудом. У кенийских дорог ветер раскачивает широкий банановый лист. Из-под тростниковых конусных крыш, словно из-под мохнатых горских шапок, смотрят на мир глинобитные хижины. Бесшабашные босоногие мальчишки, завидев легковую машину, мчатся вприпрыжку к обочине дороги с крупными грушами, сельдереем, кроликами и шампиньонами в корзинках. Мальчишки наперебой кричат: «Купите, сэр, это очень дешево сегодня!».
Они не умеют читать, не знают ни Дж. Энсолла, ни Садрудина, не знают, что именно беспокоит депутата Ванжиги. Кое-кто из них не знает даже, что такое школа. Они узнают о многом, когда подрастут, и внесут в прогнозы свои коррективы.
МНОГОЛИКИЙ НАЙРОБИ
Найроби неповторим. Он необыкновенно красив, удобен, практичен и одновременно сентиментален, а иногда безобразен. Здесь и роскошь и бедность, простота и снобизм, почти сельская тишина и маленькие, замурованные в стену сейфы в домах европейцев для хранения оружия. В его пестрой уличной толпе можно встретить женщин в изящных индийских сари и девушек-пакистанок в ярко-оранжевых шароварах, европейцев и американцев в шортах, а иногда в пальто, в зависимости от сезона… Среди многих других африканских городов, которые мне приходилось видеть, Найроби, пожалуй, наименее «африканский».
В многочисленных рекламных брошюрах, рассчитанных на туристов, кенийская столица — ультрасовременный, процветающий город с прекрасными отелями «в пяти минутах езды» от заповедника, где представлен богатейший животный мир Восточной Африки. Это действительно так. Я видел вечером в жилых кварталах Найроби случайно забредшего сюда трубкозуба и сбитого автомашиной дикого кабана. Однажды попавшаяся мне на дороге крупная гиена чуть не стала причиной автомобильной аварии. В местных газетах часто мелькают сообщения о том, как львица зашла во двор средней школы и спала там до утра, как в пригороде носорог ранил женщину и ей едва удалось спастись. Когда, раскрывая утреннюю газету, я искренне удивлялся очередной проделке диких животных, миссис Тиллинг, пожилая англичанка, у которой мы временно снимали часть дома, снисходительно улыбалась:
— То ли было раньше?! Вечером вообще не выйдешь из дома, еще совсем недавно по участку бегали леопарды. Вы знаете, ведь мой дом в полумиле от центра, а тогда это была окраина.
А владелец виллы д’Эспано в самом дорогостоящем районе Найроби — Мутайга — англичанин Дэвид Карнеги утверждает, что к нему до сих пор наведываются леопарды. Его виллу окружает парк в несколько гектаров. Хозяин любит плоды авокадо и с гордостью показывает деревья, выращенные нм лично, хотя в них нет ничего особенного, кроме того, что это «его» деревья: авокадо растут в Найроби и сами по себе.
— Видите в лощинке мелкий извилистый ручеек? А за ним лес — настоящий, не посаженный? Как раз оттуда как-то ночью ко мне забрел леопард. Меня разбудили собаки. Поднялся страшный переполох! Я вышел с ружьем, но, конечно, промахнулся. Было слишком темно…
Я смотрю в сторону отдаленных лесных зарослей за ручьем: это настоящие джунгли, отделенные от слегка претенциозной, нарядной виллы д’Эспано ковриком безупречной английской лужайки, на которой смело можно играть в гольф.
Сам хозяин виллы тоже оказался довольно сложным «гибридом». Он происходит из старинного английского рода Карнеги — настоящих аристократов (очень просил не путать с теми выскочками-бизнесменами, которые — построили знаменитый Карнеги-холл, крупнейший концертный зал в Нью-Йорке, хотя и не отрицал, что между ними есть некоторое, весьма отдаленное родство). Хозяин показывал мне фотографию старинного, чуть ли не стопятидесятикомнатного замка на севере Англии. Два крыла замка закрыты почти со средних веков, а в основную часть проведены водопровод и электричество, и в ней, по соседству с фамильными привидениями, проживает сейчас кто-то из родственников.
— Хотелось бы продать его правительству Англии, а не какому-нибудь разбогатевшему бизнесмену. Но правительство замок не купит — ведь он стоит в стороне от туристских маршрутов, — говорит старичок, пошевеливая пышными пшеничными усами, придающими ему сходство с кубанским казаком. Оказывается, по бабушке Дэвид Карнеги еще и граф Воронцов. Вот так! Родился он в Париже, еще до революции, живет в Найроби, в России никогда не бывал, хотя слышал, что у Воронцовых в Крыму тоже был большой замок…
Вернемся однако к тем достопримечательностям, о которых рассказывается в туристских проспектах.
Заповедник Найроби вообще уникален как по разнообразию животного мира, так и, что самое главное, своей близостью к городу. Кения заинтересована в притоке иностранной валюты, и богатых туристов здесь ждет отличный сервис. Однако жизнь города с его полумиллионным населением на самом деле гораздо сложнее и интереснее, чем рассказывается в брошюрах. Я встречал взрослых африканцев, которые ни разу не были в заповеднике. У них совсем другие заботы.
В ночь под Рождество
Стоп-сигналы, яркие, словно рубины, вырывают из тьмы призрачное марево. В зеркале видно, как из выхлопной трубы подымаются струи розового дыма. От красного света лица мертвенно-бледны, пряди слипшихся волос лезут в глаза, а приходится терпеть: руки в грязи, сплошная черная перчатка по локоть и выше. Случись рядом кто-нибудь из местных жителей — приняли бы нас за привидения.
Две женщины в белых нижних рубашках, прилипших к мокрому телу, мужчина в трусах, почти сплошь заляпанный комьями грязи, и мальчик двенадцати лет изо всех сил пытаются столкнуть машину с места. Па заднем сиденье кутаются в снятые старшими брюки и платья малыши, им давно пора спать. Но разве тут уснешь?
Я за рулем. Несколько неловко, лучше бы посадить сюда кого-нибудь из женщин, но они не справятся. Дождь хлещет как из ведра, а вокруг молчаливый кустарник, который только кажется необитаемым… И все это совсем близко от города.
Кто знал, что мы попадем в такую переделку! Босые ноги соскальзывают с педалей. Мотор надрывно рычит, но почти без толку. Лучше вылезу и помогу им. Так быстрее доползем до вершины холма, а там вниз, там легче, и уже близко асфальт.
Недаром говорят, охота пуще неволи. Всем захотелось увидеть живого «черта», эдакое мистическое животное.
Я был уверен, что мы встретим его где-нибудь в диком кустарнике за Нгонгом. «Они» наверняка должны быть там — ведь видел же я одного несколько дней назад прямо в самом Найроби.
С кем бы из советских граждан, проживших в Кении по нескольку лет, мне ни приходилось говорить, никто это животное не встречал. От африканца из племени луо я слышал, что оно попадается иногда в провинции Ньянза, по берегам озера Виктория, где его называют «муравьиным медведем» и считают его мясо деликатесом. Некоторые говорили, что видели его здесь, в районе Нгонг — цепи высоких холмов километрах в двадцати западнее Найроби, что иногда в сумерках оно выходит на дорогу.
Я выключил мотор и вылез из машины под холодный душ. Колеса настолько облеплены грязью, что еле поворачиваются на оси. И впереди грязь, грязь и грязь. Ноги в чудовищных, пудовых лаптях…
— Ничего, грязь-то лечебная, как у нас в Мацесте, — смеются сзади глиняные изваяния. Они еще могут шутить! Им не холодно и грязь нипочем. Это от напряжения. Толкаем машину все вместе. До вершины холма остается не больше ста метров, правда самых трудных.
Началось все часа три назад. «Смотри, папа, дядиюрин «консул» танцует твист!» — восторженно завопил сидящий позади сын, прихлопывая в ладоши в такт воображаемой мелодии. Я уже видел, что светло-желтый «консул» отстает и его бросает из стороны в сторону, словно легкую рыбацкую пирогу от внезапно налетевшего шквала. Дождь усиливался, и мой «корсар» тоже стало заметно заносить. Приходилось крепко держать руль и не отрывать глаз от дороги. Не удержишь, сползешь в кювет — и сиди здесь всю ночь до утра, а может, и дольше: машины редко попадаются в этих краях. Нам встретилась всего одна. Африканец, высунувшись из окна чуть ли не по пояс, что-то кричал и махал рукой.
— Кто это? — спросила жена.
— Наверное, знакомый, — ответил я и помахал рукой в знак приветствия.
Откуда я мог знать, что он предупреждает нас об опасности, что через полчаса эта пыльная проселочная дорога превратится в сплошное месиво из черного маслянистого теста?
Первым не выдержал «консул». В зеркале я видел, как мой приятель выскочил из машины и стал торопливо палкой, а потом и руками снимать с колес черную липкую глину. Проехав несколько метров, машина снова остановилась. Но тут настала и моя очередь. Из-под передних колес пошел дым. Таких толстых, невероятно распухших шин я больше никогда не видел. Настоящие слоновьи ноги. Не помню, сколько раз мы очищали колеса, прежде чем решили бросить «консула» и выбираться всем на одной машине. И вот уже какие-то сто метров отделяли нас от вершины холма, самые трудные сто метров. Я толкаю машину сбоку и одной рукой поправляю руль. Лучи фар обрываются в мокром кустарнике на вершине холма. Точно так же, в свете фар, я увидел «его» тогда у обочины.
…Это было в половине двенадцатого ночи, в районе Килелешва, в Найроби. Странное существо с туловищем кенгуру; красноватая, толстая — видно было по складкам — кожа с редкими блестками поросячьей щетины. Еще, пожалуй, оно походило на жирного зайца, сидящего на задних лапах, а короткие передние, согнутые на груди, напоминали когтистые лапы крота. Но ни заяц, ни крот даже в Африке не достигают полутора метров. А этот, с длинными, почти заячьими ушами, казался ничуть не меньше. Его темно-красные глазки я слегка продолговатое рыло, оканчивающееся, как у свиньи, пятачком, замерли в свете фар неожиданно выскочившего из-за поворота автомобиля. Животное не шевелилось.
Признаться, я тоже обалдел от удивления, проехал мимо, только инстинктивно нажав на тормоз и немного сбавив ход. Когда же возвратился, то его и след простыл.
Утром следующего дня я обошел все книжные магазины Найроби и старательно пролистал большие, хорошо иллюстрированные издания о животном мире Восточной Африки. Мой «черт» оказался неуловим. В одной книжной лавке продавец-индиец рассказал мне, что в детстве видел нечто подобное, тоже ночью и тоже у обочины дороги. Африканцы, которые называли его «муравьиным медведем», говорили еще, что живет он в земле. Мы видели странные широкие лунки поблизости от дороги и на самом проселке за Нгонгом. Круглые, одинаковые, довольно глубокие, примерно сантиметров в пятьдесят-семьдесят диаметром. Это были не кабаньи ямы.
…Дождь не утихал. Потоки воды, устремившиеся сверху, размыли грязь, и из-под нее обнажились камни. Машина, натужно взвывая, кое-как дотащилась до вершины холма.
По улицам Найроби мчались необычные пассажиры. Наверное, никто из жителей города в этот поздний час не был так искренне влюблен в асфальт. Голодные, продрогшие, полураздетые — мы были похожи на персонажей из авантюрного романа. Слепило глаза. В витрине магазина, где продавались елочные игрушки, стоял смешной Санта-Клаус с длинной узкой бородой и как будто в чалме, похожий скорее на Хоттабыча, чем на Деда Мороза: «Хэппи кристмас! Счастливого рождества!» Христианский мир праздновал рождение своего спасителя.
…Я часто вспоминал таинственного «незнакомца» и почему-то был уверен, что еще раз встречусь с ним. Вторая встреча произошла в Москве. Я узнал его на страницах «Жизни животных» Брэма по отлично исполненной иллюстрации. Подпись гласила: «Orycteropus capensis» — капский трубкозуб, длиной до двух метров, вес — от 50 до 60 килограммов.
Теперь у меня был ключ для дальнейших поисков. Я выяснил, что некоторые авторы называют это животное эфиопским трубкозубом. Но, видимо, речь идет об одном и том же, а разные названия только указывают на область его распространения— от Южной Африки до Эфиопии.
Трубкозуб — одно из древнейших, исчезающих животных, которое встречается только в Африке. Сотни тысяч лет назад, в третичную эпоху, трубкозубы жили на Эгейском материке, их ископаемые остатки найдены на острове Самос.
Как-то мне в руки попала маленькая бронзовая монета Замбии — один нгвее. Монета появилась в январе 1968 г., когда вместо английских шиллингов и пенсов страна ввела свою национальную валюту. На оборотной ее стороне изображен трубкозуб.
Это довольно неуклюжее животное с толстым туловищем, покрытым редкой щетиной, с тонкой шеей и длинной толстой головой с продолговатым, цилиндрическим рылом и длинными ушами. Толстый конический хвост достигает 85 сантиметров. Ноги короткие и сравнительно тонкие, передние лапы вооружены острыми крепкими когтями.
Трубкозуб водится преимущественно на равнинах, в пустынной местности поблизости от муравейников и термитников, «населением» которых он лакомится. Прорывая длинные подземные ходы к термитникам, он разрушает их изнутри. На добычу трубкозубы выходят в одиночку. Днем они покоятся в больших, вырытых ими норах, а по ночам бродят вокруг своего жилища.
Поделиться книгой: