Перечитывая мифы

Сцилла и Харибда

Широко раздувает холщовую грудь парус. Деревянная Афина на носу по пояс зарывается в пену. Обгоняя волны, попутный ветер несет корабль к Итаке. Десять лет назад родной берег утонул в безбрежной лазури на горизонте. С того самого дня ты мечтал увидеть, как из-за кромки воды и неба опять вынырнут знакомые скалы. И вот ты уже на полпути к дому!

Разрезая бирюзовые волны, корабельный нос до половины погружается в воду. На корме в мешках из бычьей кожи позвякивает военная добыча. Но не стоят эти политые кровью серебряные блюда и кубки украденных лет жизни! И ведь ты знал об этом с самого начала, Одиссей!

В том безумии у каждого была своя роль и причина. Менелай рвался мстить, Агамемнон мечтал о власти над Ойкуменой, мальчишка Ахилл хотел одного — славы. Тысячи людей пошли за царями, надеясь на скорую и богатую добычу. Тебя же просто засосало потоком. Даже изощренный ум не помог избежать общей судьбы. И все же, благодаря ему, эту войну сумели победно закончить.

"Троянский конь" на века останется символом хитрости и коварства, а твое имя забрызгает кровь жителей Трои. Но такие правила устанавливают боги! Ты же просто хотел вернуться домой. А другой возможности они тебе не давали…

Но что-то с самого начала не заладилось на этом обратном пути. На первом же острове, где хотели пополнить запасы, отряд попал в лапы циклопа. Интересно, как поступил бы на твоем месте Ахилл? Наверняка, предпочел бы честный бой. Может быть, даже и победил! Благороден и отчаянно смел был этот мальчишка. Но ты, Одиссей, знаешь цену мира! Благородство и честность, слишком дорогие для такого торжища монеты. Ты опять победил хитростью и в том не видишь стыда. Не ты, а тебе навязали бесконечную борьбу, где каждый раз, словно по лезвию меча, приходиться скользить между плохим и ужасным. Нет другого выбора у человека на этой земле и под этим небом!

И вот впереди еще одно испытание. Здесь лезвие меча еще тоньше, и проскочить между двух бед вряд ли удастся… Словно нож свежее масло, режет корабельный нос волны. Из последних сил налегают на весла гребцы. Наверно, уже мечтают, как свернув паруса, заходят в гавань Итаки. Сквозь свист ветра слышатся им крики прибрежных чаек. Видится родное ласковое небо, оливковая дымка на скалах, белые туники на пирсе. Но никто еще не знает, что не всем предстоит вернуться. Только тебе открыл ближнее будущее прорицатель. Но, ни с кем нельзя разделить такой груз. Смятение и страх погубят корабль еще вернее. И тогда никто уже не увидит родной берег! Тебе дана власть вести этих людей. И только на тебе лежит этот страшный выбор. А течение и попутный ветер неумолимо тащат к коварному проливу. Такова воля богов! Сциллы и Харибды не избежать!

Однако, один, пусть и ничтожный, шанс все-таки есть. Провести корабль по тонкой невидимой грани, так, чтобы не затянул водоворот, и не достали кровожадные пасти.

"Обмануть богов, и вернуться всем вместе. Но это слишком заманчиво, чтобы быть правдой!"

И вот путь опять преградили скалы. Словно гнилые зубы старухи они торчат над морем, то и дело, исчезая в завихрениях пены. Проход есть. Но, как же, он узок! Справа зловеще темнеют в горе пещеры, слева поверхность мутной воды подозрительно начинает крутиться.

— Вперед, налегайте на весла ахейцы! Вы храбро сражались под стенами Трои. Десять полных лун бьетесь с волною и ветром. Но награда за труды и лишения близко. Налегайте на весла. Впереди за проливом свободное море. И там за горизонтом Итака!

Мышцы гребцов, словно натянутые канаты. На последнее испытание можно отдать и последние силы. Но воду закручивает все сильнее. Вот уже с правого борта все перешили помогать на левый, а корабль продолжает кренить и разворачивать носом.

Нет, судьбу обмануть не удастся! Пока не поздно, нужно выбрать меньшую из бед и уходить из смертельной ловушки…

Справа у скал море спокойней. Еще не зная, что произойдет, гребцы переводят дух. Кто-то с благодарностью смотрит на небо. Но сверху, уже слышится рев, и, изрыгая облака смрада, летят вниз оскаленные пасти. Одна, вторая, третья … шестая. Все в точности, как предсказал Тиресий. Шестеро уже никогда не увидят родной берег. Их семьи проклянут тебя Одиссей, но сейчас надо спасать остальных.

— На весла ахейцы! Товарищей уже не вернуть. А чудовище скоро вернется.

Снова дружно и мощно ударяют весла о воду. Наконец, проклятый пролив пройден. Вот теперь уже можно облегчено вздохнуть. В такие минуты жизнь кажется вечной. А впереди лазурное море и волны весело бегут к берегам родной Итаки.

Влюбленный сатир

Красота великая и страшная сила. Попавшего под ее власть, может вознести в небеса, а может и сбросить в бездну. Красота — тоска земной твари по горнему миру. Ее нельзя удержать, как не удержишь в ладонях хрустально чистый горный поток или убегающий солнечный луч. Недолговечны ее цветы, что пытаются прорасти в нашем мире. Может потому вечный спутник красоты грусть, идущая вслед за ней, словно сумрак за пылающими бликами заката.

Но порой красота подобна беспощадному свету, в котором выпукло и броско, как брызги грязи на белом хитоне, проступает несовершенство земных созданий. Уродливым козлоногим существом ощутил себя предводитель лесных сатиров и нимф Пан, в лучах божественной красоты дочери Артемиды.

Ни рога над огромным и бугристым, словно старый пень, лбом, ни поросшие шерстью от копыт до колен кривые ноги, никогда раньше не смущали весельчака Пана. Беззаботную жизнь свою он любил смаковать, как не спеша пьют из козьего бурдюка молодое вино. Теплыми вечерами, когда с гор спускается мягкий летний сумрак, верховодя в компании сатиров и нимф, путешествовал Пан по долинам и склонам Эллады. Беспечные и доступные подруги, обнажая прелести, плясали под звуки рожка и дарили любовь, откликаясь на похотливые ласки сатиров. А в жаркий полдень, скрываясь от палящих лучей, Пан отдыхал, в тенистом лесном гроте. И горе было заплутавшему путнику, что невольно потревожил лесного бога. Страх, что насылал на него Пан, заставлял беднягу бежать напролом, раздирая тело о колючие кусты и коряги.

Вот и в тот полдень, разбуженный шумом охоты, поднялся предводитель сатиров со своего ложа. Недовольно щурясь от яркого солнца, стал искать, того, кто посмел его покой нарушить. А, увидев, так и застыл, словно врос козлиными копытами в землю. Недвижимый, будто сухой корявый ствол, созерцал Пан красоту нимфы Сиринги. А божественное совершенство смотрело на него удивленными прекрасными глазами, и легкий ветерок шевелил упавшие на мраморные округлости плеч золотистые кудри.

В тот же миг подкравшийся Купидон пронзил сердце повелителя нимф и сатиров. А вторую стрелу шаловливый мальчишка пожалел. Не преобразила любовь испуганный взгляд дочери Артемиды. По-прежнему видела она перед собой уродливое козлоногое существо. И по насмешке судьбы страх, что иногда насылал Пан, поразил и ту, кого любил он теперь больше всего на свете.

По-разному может придти любовь. Иногда, как робкая гостья, постепенно становясь полновластной хозяйкой. А может ворваться как ураган или горный поток. Ослепляя, превращая в раба, принося куда больше горя, чем счастья. Оставляя на кустах клочки шерсти, Пан продирался сквозь чащу, вслед за убегающей нимфой. А она, легкая словно ветер, неслась, почти не касаясь земли, пораженная тем, что люди назовут потом паническим страхом. И вот на пути встал широкий поток. Заметалась по берегу дочь Артемиды. Стала молить о помощи нимфу реки. Сжалилась та и превратила Сирингу в тростник. Но так поспешно и неумело, что не могла несчастная уже больше вернуть свой прежний облик. Мгновением позже выбежал на берег и Пан. Тоже заметался, ища беглянку. Но не было ее не на том берегу, ни на этом. А когда под легким ветерком жалобно зашелестел, тростник, понял он вдруг, что не увидит больше никогда Сирингу…

Как и прежде в теплые летние вечера ходит Пан в окружении нимф и сатиров по лесам и горным долинам. Все также веселятся, предаются любви и пляшут. Но иногда посреди вечного праздника нападает вдруг на него грусть. Оставив свиту, уединяется он где-нибудь на берегу озера или реки. Достает и подносит к губам флейту, из тростника, что срезал, там, где навсегда потерял Сирингу. Далеко разносятся печальные и нежные звуки над водой, лесами, склонами гор. То поет, то плачет флейта. И кажется сатиру, что воскресшая нимфа, приходит к нему, садиться рядом, и подолгу говорят они о том, как могли быть счастливы вместе.

Ларец Пандоры

Получив от Прометея божественный огонь, люди жили, не знаю ни голода, ни страданий, в согласии с природой и друг с другом. Но не нравилось это властителю Олимпа. Жестоко покарав Прометея, затаил он ревнивую злобу на тех, кто с радостью принял дар опального титана.

Истреблять людей Зевс не стал. Слишком много их тогда уже расплодилось. И решил, преподнести им свой дар, через который они накажут себя своими же руками. Призвал Зевс кузнеца Гефеста и велел ему сотворить из глины и воды женщину. Афродите приказал наделить ее неземной красотой, искусством обольщать мужчин, а также коварством и гордыней. Нарекли их совместное творение Пандорой, что значит «всем одаренная».

И вот, впервые открыв глаза, новоявленная красотка, огляделась вокруг. От одного вида обители богов закружилась голова под золотыми кудрями, застучало под тонким хитоном сердечко. А когда увидела сидящего на троне громовержца, обомлела, и даже губки в страстном вздохе раскрыла. Охочий до женских прелестей властитель Олимпа, в тот момент чуть было ее у себя в свите не оставил. Но поймав ревнивый взгляд Геры, тут же вспомнил, зачем все затеял, и велел Гермесу отнести Пандору на Землю в «дар» людям. Как говориться: «С глаз долой из сердца вон!»

Быстрее ветра понесся Гермес. Даже испугаться не успела Пандора, как очутилась на лужайке перед домом, показавшимся ей после олимпийских чертогов убогой хижиной. А ведь это был дворец, где жил правивший в те времена людьми брат Прометея Эпиметий. Из уважения к такому родству, никто его власть не оспаривал, да и не было тогда между людьми ни зависти, ни раздоров. Эпиметий же, как мог, старался править разумно и справедливо.

Вот в тот день, устав от государственных дел, покинул он душный зал, вышел в сад и обомлел! На лужайке перед дворцом стояла неземной красоты женщина. Смотрела по сторонам растерянно, и даже с испугом, но от того казалась еще прекрасней. Забыв обо всем, бросился Эпиметий к незнакомке в ноги. Целовал край хитона, называл богиней, умолял стать его женою.

Пандора, согласилась, хотя и не очень охотно. Но взяла клятву, что если уж назвал богиней, то как богиню и содержать будет. С тех пор началась во дворце другая жизнь. От прежних порядков, рачительности и скромности даже следа не осталось. Все, что имел, и даже не имел, пустил Эпиметий на украшение своих царских покоев. Казалось, исполняя данную клятву, пытается он сравняться в роскоши с обителью олимпийцев. Почти каждый вечер устраивали теперь пиры, где посреди пьяного шума и веселья, восседала на позолоченном троне Пандора.

Видя, как жадно смотрят на нее хмельные гости, чувствовал Эпиметий, будто острым стилетом вонзается в сердце ревность. А супруга еще и масла в огонь подливала. Тому кивнет, этому улыбнется. Замечал царь эти знаки внимания, и приказывал, чтобы «счастливчиков» потом даже на порог дворца не пускали. Всех прежних друзей и советников разогнал. Окружил себя хитрыми льстецами, что в глаза назвали его и Пандору божественной парой, а за спиной о шашнях царицы шептались.

Имели ли под собой почву эти слухи? Вполне возможно. Скучала жена брата Прометея! Как ни старался супруг, не мог сравниться его старый дворец с чертогами Олимпа. Да еще и не выходил из памяти властный взгляд громовержца. В сладострастных мечтах своих видела она, как теплым воском растекается в могучих объятиях Зевса. После чего роль супруги земного царька казалась унылой и скучной. И где уж тут хранить верность!

А Эпиметий старался изо всех сил, чтоб быть достойным Пандоры. Обкладывал народ все новой данью. Ничем не брезговал, чтобы пополнить и тут же потратить дворцовую казну. Вскоре его и супругу начали ненавидеть. Впрочем, Пандору мужчины не только ненавидели, но и желали. Какое-то время гнев сдерживала память о дарах его великого брата. Но долго так продолжаться не могло…

Что стало с царем, поле того, как восставшие ворвались во дворец, доподлинно не известно. Может, растерзала толпа, может быть, успел скрыться. Пандора же, словно драгоценный трофей, переходила от одного вождя к другому. И всюду, словно шлейф, тянулись за ней вражда и раздоры. Свержением Эпиметия смута не закончилась. Вскоре уже все воевали со всеми. А потом и сама природа ополчилась на людей, пустив гулять по миру болезни. Кончился золотой век. И чтобы как-то объяснить столь внезапную кончину, придумали легенду. О том, что якобы хранился во дворце Эпиметия, доставшийся ему от брата ларец. Куда мудрый титан закрыл на семь замков все несчастья и болезни. А супруга царя, украла ключи, и, пробравшись в потайную комнату, замки вскрыла. И как только сдвинулась крышка, вырвались на волю и разлетелись по миру людские беды. А на дне ларца осталось только надежда на то, что золотой век однажды вернется. Только вот до сих пор не могут найти этот ларец люди.

Пигмалион

Не только карать, но и щедро одаривать могут боги. Но, порою, сложно угадать, где и как проявиться их милость. История скульптора Пигмалиона тому подтверждение.

Отец Пигмалиона рано овдовел, и мальчик вырос в большом мрачном доме, не зная материнской любви и заботы. До конца жизни люди страстно желают того, чего были лишены в ее начале. Не может насытиться тот, кто узнал голод. Изведавший нищету все отдаст за богатство, а униженный, до конца дней, будет вымещать на ком-то обиду. Но все эти беды мальчика миновали. Отец, по мере сил, старался сделать его детство счастливым. Подметив, с каким усердием и фантазией ребенок лепит игрушки из глины, отдал его в обучение к лучшим мастерам Крита. Наука не прошла даром. С молодых лет в юноше пробудился талант, и ему прочили хорошее будущее. Но Пигмалеон был равнодушен к богатству и славе. Одной только любви жаждало его изголодавшееся сердце. Однако, к тем, кто слишком страстно чего-то ждет, судьба не спешит идти навстречу.

Все попытки найти идеал оканчивались неудачно. Не единожды обманувшись, Пигмалион решил, что не суждено ему обрести счастье. Повзрослев, замкнулся, стал сторониться людей, и одиноко жил в доставшемся от отца доме. Лишь только рабыня Алека прислуживала ему и вела хозяйство. Они вместе выросли, и даже играли в детстве. Именно с ней взрослеющий юноша, впервые удовлетворил плотскую страсть, и наутро почувствовал, что ожидания его обманули. Снова он мечтал о неземной возвышенной любви, грезил, как однажды она озарит его существование божественным светом. А Алека продолжала оставаться рядом.

Была ли она красивой? Возможно, да. Но Пигмалион не замечал этого. Как привычно не замечал порядок и чистоту в своем доме, и многое из того, что каждый день успевали сделать ловкие руки рабыни. Его мысли и время целиком были отданы искусству. Холодный бесформенный мрамор оживал под резом скульптора, превращаясь в богов и героев. Особенно удавались образы прекрасных богинь. В них Пигмалион вкладывал всю силу тлеющей под пеплом разочарования страсти. И однажды, окончив очередной заказ, решил, уже только для себя, изваять ту, которую отчаялся когда-нибудь встретить.

Перестав ждать милость судьбы, он бросил ей наперекор свой талант и упорство. Жизнь, наконец, обрела смысл. Дни пролетали в едином потоке вдохновения. Казалось, сама Афродита водит резцом, придавая мрамору витавшие в воспаленном сознании формы. Алека приносила ему прямо в мастерскую еду. Не замечая ее и не прекращая творить, Пигмалион брал пищу. И только иногда ночью, безуспешно пытаясь уснуть, вспоминал про свою рабыню и звал ее разделить ложе. А она покорно его желания исполняла.

И вот, наконец, работа завершилась. С пьедестала с загадочной улыбкой глядела на своего творца прекрасная девушка, которую он назвал Галатея. Пигмалион чувствовал, что превзошел самого себя. Но не гордость наполняла сердце скульптора. Вопреки законам разума, он вдруг осознал, что любит Галатею, не как творение искусства, а настоящую земную женщину.

Но разве могла принести счастью такая любовь! Часами проводил он возле своей возлюбленной. Дарил драгоценности и дорогие одежды. Говорил с ней, пытаясь уловить в застывших чертах, намеки на то, что Галатея его слышит. Но так не могло продолжаться долго. Возлюбленная была рядом, но, в то же время, оставалась бесконечно далеко в своем мраморном зазеркалье. Все в той же неизменной позе, придерживая край спадающего одеяния, с той же лукавой улыбкой смотрела она на своего создателя. Ни подарки, ни слова, ни самая возвышенная любовь не могли оживить камень! Однажды, поддавшись отчаянию, Пигмалион, чуть было, не разрушил свое творение. Но в самый последний момент чья-то невидимая рука удержала молот. И тут, словно луч света среди грозовых туч, промелькнула надежда:

«Не все в этом мире подвластно человеку. Есть предел, за которым помочь могут только боги. И он должен просить Афродиту оживить Галатею!»

Красные закатные лучи гладили ступени и играли на мраморных колоннах. Гася их последние отблески, на землю опускалась темнота. Она уже вошла внутрь храма, и только светильник над жертвенником пытался разгонять сумрак. С раннего утра, забыв про жажду и голод, не поднимаясь с колен, Пигмалион продолжал свою молитву. Древнее изваяние Афродиты было не так совершенно, как его Галатея, но под сводами храма витал дух великой богини. И Пигмалион знал, что она его слышит, но еще не решила, заслужил ли смертный великую милость. И вдруг жертвенник вспыхнул ярким огнем, освещая все дальние закоулки и ниши. Пигмалион понял, что это богиня подает знак и, поклялся, что отныне ее вечный должник.

Весенняя ночь была ласково теплой. Полная луна, словно желтый глаз Гекаты, висела над бухтой. Пахло можжевельником, легкий ветерок доносил дыхание моря. Пошатываясь, будто пьяный, Пигмалион брел к дому. В воображении крутилось, как встретит его ожившая Галатея. Но, открывая дверь, он почувствовал жуткий страх:

«Вдруг, все надежды лишь рожденный отчаянием обман!» Пересилив себя, он сделал следующий шаг. И, только переступил порог, в объятия кинулась и со слезами упала на грудь женщина. Ослепленный радостью Пигмалион, узнал в ней свою Галатею…

Весь день Алека с нарастающей тревогой ждала возвращения господина. В последние годы он никогда не покидал надолго свой дом, а тут вдруг исчез с самого утра, не сказав, куда уходит. Воображение рисовало картины одну страшнее другой. То, казалось, его захватили и продали в рабство пираты. То виделось, как, отчаявшись оживить свою Галатею, Пигмалион бросается со скалы в море. И когда красный солнечный шар коснулся дальней кромки воды, она уже верила, что именно так все и случилось.

Алека и раньше ненавидела кусок мрамора, завладевший душой любимого человека. Сейчас же эта ненависть обратилась в ярость. Ворвавшись в мастерскую, она крикнула изваянию: «Ты во всем виновата!» Статуя, как всегда, ответила отвратительной улыбкой. Не владея больше собой, рабыня схватила лежавшей на полу молот. Первый удар расколол пополам надменные губы Галатеи. Потом трещины поползли вниз, покрывая сеткой отшлифованную грудь и соблазнительные для мужчин бедра. А Алека продолжала бить, пока не превратила соперницу в мелкую крошку.

Опомнившись, и осознав, наконец, что совершила, Алека почувствовала ужас. Убирая и раскидывая по кустам мраморную пыль, молила Афродиту внушить господину мысль, что статуя просто исчезла:

«Украдена, вознесена богами на Олимп… Неважно! Главное чтобы поверил…» Один раз в голове даже промелькнуло:

«Может, будет и к лучшему, если он не вернется!» Но она с гневом прогнала эту подлую мысль. И когда отворилась дверь, забыв обо всем, кинулась в его объятия. А Пигмалион целовал и ласкал ее, почему-то называя Галатеей…

Утром после их первой брачной ночи, Пигмалион испугался заходить в мастерскую.

«Вдруг он снова увидит холодную статую, и все случившееся окажется бредом?» Но шли дни, и ожившая Галатея никуда не исчезала. Она была рядом соблазнительно прекрасная, теплая, живая. Купаясь в безбрежном океане счастье, он даже не вспоминал об исчезновении своей рабыни. А ожившая Галатея оказалась еще лучшей хозяйкой, чем Алека. Пролетел месяц. Счастье прочно вошло в его жизнь, став чем-то обыденным и привычным.

Постепенно Пигмалион начал чувствовать, что ладони скучают по резцу, а по ночам стало сниться, как в его руках обретает форму мрамор. Набравшись смелости, он однажды отворил запретную дверь. Пьедестал в самом центре мастерской оказался пустым. Но чему тут было удивляться! Галатея в тот момент хлопотала на кухне. Взяв резец, Пигмалион подошел к давно уже стоявшей в углу мраморной глыбе. Прищурившись, долго смотрел на нее, представляя, как сквозь необработанные грани проступает облик отдыхающего после очередного подвига Геракла.

Они жили долго и счастливо. Галатея родила четверых детей. Пигмалион создал множество изваяний, прославивших его имя во всей Элладе. Но лучшим своим творением по-прежнему считал Галатею. А к истории о том, что ее оживила Афродита, люди относились по-разному. Мужчины сомневались, находя, что лицом жена скульптора похожа на жившую когда-то в его доме рабыню. Женщины безоговорочно в чудесное превращение верили. Благодарим им, легенда и пережила века, прославляя силу любви и могущество великой богини.