Помоги проекту - поделись книгой:
Е. БОГДАНОВ
ПОЕЗДА ИДУТ НА ЗАПАД
ПОВЕСТЬ
ПРОСТУПОК ГРАФА ТАРТАКОВСКОГО
Мы готовили посылку бойцам на фронт. Когда все собрали, то решили проверить содержимое ящика: как бы чего не забыть.
Ящик хранился на квартире у Сережки Ванеева, в нижнем отделении старинного вместительного буфета. Сережка не без труда выволок его оттуда и поставил на стол.
Посылку готовили сообща. Мать Петьки Цыганова связала две пары носков и две пары варежек из овечьей шерсти. Вывязала отдельно не только большие, но и указательные пальцы, чтобы удобнее стрелять из винтовки. Моя мать дала дюжину новеньких носовых платков, сохранившихся с довоенного времени. Сережкин брат Василий где-то раздобыл две пачки печенья «Аврора» и купил на рынке четыре стакана табаку-самосаду. Наша учительница Инна Артамоновна дала нам две коробки папирос «Казбек», от себя мы положили две пачки конвертов, две общих тетради в клеточку, несколько карандашей — простых и химических.
Кисеты для махорки вышила шелком Сережкина мать: зеленые веточки и красные звезды по желтому полю.
— Ну вот, все, — сказал Сережка, выложив все из посылки на стол. Но тут же замолчал и снова заглянул в ящик с недоуменным видом. — Ребята, ведь у нас было два кисета?
— Два, — подтвердили мы.
— Здесь только один…
— А где другой?
— Может, Василию понадобился? — сказал Петька.
— Он же бросил курить! — возразил Сережка.
— Тогда кто же мог взять? — мы подозрительно посмотрели друг на друга, и нам стало даже неловко: посылку собирали вместе, и, конечно, никто из нас не решился бы на такое — стащить кисет с махоркой. Да и курильщиков среди нас не было.
— Непонятно, — буркнул Сережка. — Куда он мог деться? А, может, мы в прошлый раз забыли сунуть его в ящик? Десять раз проверяли, а все же забыли. Надо поискать.
Начались поиски. Мы обшарили всю кухню, заглянули в стол и под стол, в буфет и под буфет, в сундук и за сундук, слазили на русскую печь, но пропажи не отыскали и растерянно столпились у стола.
— А что если… кисет взял Граф? — наморщил лоб Петька.
— Граф? Куда ему! Он и курить-то не умеет!
— А где Граф? Надо все же спросить.
— Наверное, на улице. — Сережка развел руками. — Постойте-ка… — он потянул воздух носом. — Паленым пахнет!
Мы с Петькой тоже понюхали воздух: действительно, в квартире пахло паленым.
Сережка кинулся в комнату, мы — за ним.
В комнате стояли две аккуратно прибранные кровати, стол, стулья, фикус в углу и больше ничего и никого. Ни одной живой души. Однако над нашими головами медленно таяло едва заметное волокнистое облачко дыма.
— Где же горит? — мы уже хотели бежать за водой и звать на помощь соседей. Но тут из-за кадки с фикусом, стоявшей в углу комнаты, раздался вопль:
— А-а-а…
Сережка кинулся к фикусу. Там, на полу, спрятавшись за огромной кадкой, сидел Граф Тартаковский, выпучив глаза и широко раскрыв рот. К нижней губе у него прилип горящий окурок. Табак из бумаги высыпался, и горела, точнее, тлела бумажная трубочка. Огонь подобрался к губам, но Граф, видимо, настолько растерялся, что не сразу вырвал окурок изо рта. Рядом валялись похищенный кисет, обрывки бумаги и несколько спичек.
Граф Тартаковский — младший Сережкин братишка Юрка. Ему седьмой год.
…Однажды нам попала в руки старая истрепанная книжка. В ней рассказывалось о похождениях графа Тартаковского, который служил в гусарах у Кутузова, храбро сражался с войсками Наполеона, был веселым и находчивым человеком.
Читали мы вслух по очереди. При этом, конечно, всегда присутствовал и Юрка. Когда книжка была прочитана, он неожиданно сказал:
— Х-хочу быть графом Т-таковским!
— Не Таковским, а Тартаковским, — поправил Сережка.
— Н-ну Та-а-артаковским.
Так Юрка приобрел графский титул, которым очень гордился. Он ходил с выпяченным животом и выражением важности на своей замурзанной физиономии. И надо было видеть, как иногда он, изображая рубаку, отчаянно сражался с зарослями крапивы во дворе, с деревянной саблей в руках.
Когда прохожие на улице спрашивали: «Ты чей будешь, мальчик?», Юрка отвечал: «Я — граф Тар-тар-таковский!»
Увидев разгневанного Сережку, Граф перестал орать. Сережка кинулся на братишку с кулаками, но вовремя одумался: кого тут бить? Бедный Граф с обожженной нижней губой, заплаканный, жалкий, еле держался на ногах. Сережка слегка турнул его. Граф немного заикался.
— Г-г-губа болит. Обжег!
— Так тебе и надо! — крикнул Сережка. — Не будешь воровать у бойцов Красной Армии махорку и курить втихую за фикусом. Вот придет мамка — выпорет!
— В-выпорет? — переспросил Граф и снова заревел. — А-а-а…
На этот раз он ревел не совсем искренне. Глаза его беспокойно и хитровато бегали.
Ну что тут было делать? Сережка подобрал все, что лежало на полу, и побежал на улицу за Василием.
Пришел старший брат Василий. В руке он держал молоток, из кармана гимнастерки торчала ручка стеклореза. Василий на огороде вставлял стекло в парниковую раму.
Осмотрев обожженную губу, он покачал головой и повел Юрку в медпункт. А мы аккуратно сложили все обратно в ящик и стали обсуждать, чего же еще в посылке не хватает.
— Спичек, — сказал Петька.
— Верно, спичек. Но где их взять?
— Надо поискать, у знакомых поспрашивать. Может, найдутся.
— Курительной бумаги.
— И бумаги тоже.
— И еще книг! — воскликнул Сережка. — Принесем каждый по книжке. Только поновей, незатрепанные. Да поинтереснее!
Когда все было сделано, мы вложили в посылку письмо с обратным адресом, запечатали ее и отнесли в школу. Оттуда наши подарки вместе с другими отправили на фронт.
ПОЕЗДА ИДУТ НА ЗАПАД
Железнодорожную станцию Грачи от поселка с тем же названием, где был районный центр, отделял небольшой еловый перелесок. Наш дом стоял на окраине поселка. Из окон были видны елки, а за ними кирпичная водонапорная башня. Круглые сутки мы слышали гудки паровозов, лязг буферов и грохот вагонных колес.
Каждый день мы ходили на станцию встречать и провожать поезда.
И в поселке и на станции вечерами все окна плотно закрывались шторами. Хотя фронт был далеко и фашистские самолеты сюда не залетали, с наступлением темноты жители маскировали свет, опасаясь бомбежки.
На перроне почти всегда можно было видеть милиционера Бежевого. Часто из вокзального помещения выходил дежурный по станции, чтобы встретить или отправить очередной поезд.
Пассажиры коротали время в зале, выжидая, когда можно будет купить билеты и ехать. В вокзале всегда было полно людей. Плакали дети, дремали на мешках и котомках старики и старухи, судачили крикливые цыганки с востроглазыми цыганятами.
Мы не любили зал ожидания и почти всегда находились на перроне. К станции один за другим подходили поезда, чаще всего товарные, с большими четырехосными вагонами-пульманами и длинными платформами. Пульманы были заполнены бойцами. На платформах везли танки, орудия, автомашины. Легонько, почти неприметно дымили походные кухни.
Когда смотришь на эшелон издали, то кажется, что вагоны и платформы стоят в очереди к паровозу. Отдышавшись, паровозы шли дальше, увозя с собой и вагонные очереди, связанные, словно одной веревочкой, сцепкой.
Вперемежку с военными поездами шли грузовые: везли каменный уголь, нефть в цистернах, лес. Они, как и военные, тоже держали путь на Запад.
Все шли на Запад, всё везли на Запад — на войну.
Когда на станции останавливался воинский эшелон, из теплушек высыпали на платформу веселые молодые бойцы в новеньких гимнастерках, кирзовых сапогах или ботинках с обмотками. От бойцов пахло махоркой, черным хлебом. Они стремглав бежали за кипятком, мылись у паровозной колонки, осаждали деревянный прилавок под навесом, где несколько поселковых торговок продавали стаканами табак-самосад, вареную картошку, семечки и зеленый лук. Бойцы покупали самосад и тут же пробовали его, крутя цигарки и прикуривая от одной спички: видно, экономили.
— Ох и табачок!
— Один курит — семеро валятся!
Бойцы смеялись, заметив нас, спрашивали:
— Какая станция, ребята?
Мы отвечали:
— Грачи!
— Грачи? Вот так название! Слышите, товарищи: станция Грачи! А вы кто? Грачата?
— Эй, грачата, идите сюда! — кричали из ближайшей теплушки в настежь отворенную дверь.
Мы подходили к теплушке, и нас засыпали вопросами. Бойцы делились с нами хлебом и сахаром. Брать у них хлеб было не очень-то удобно: люди едут воевать. Но они настойчиво совали нам в руки горбушки, кусочки сахару, и мы смущенно благодарили. В долгу не оставались — бегали за кипятком, за картошкой и семечками.
Однажды на станцию пришел эшелон с кавалеристами. Загремели двери вагонов, и на платформу, как всегда, посыпались военные. На портупеях у них ладно и красиво висели клинки. В вагонах стояли боевые кони. Подъезжали машины с тюками сена: путь, видимо, был дальний, и корма лошадям не хватило. Кавалеристы грузили тюки, бежали с котелками к походным кухням.
В теплушке с открытой дверью, прислонясь к косяку, стоял молодой кавалерист и громко читал стихи:
Бойцы, сидя на ящиках, на поленьях-чурбаках, внимательно слушали. Кавалерист был молод, черноволос, кучеряв. На щеке виднелся шрам.
Он прервал чтение, закрыл книгу:
— Вот так: «За Россию, за народ и за все в ответе!»
— Очень правильно сказано!
— Дюже гарные стихи! — донеслось из глубины вагона.
К вагону подошло несколько бойцов. Они принесли котелки с супом. В крышках от котелков дымилась каша.
— А ну, ребятки, посторонитесь.
Мы отошли. В вагоне сказали:
— Давай, Степа, порубаем. Потом дочитаем про Теркина.
Кавалеристы принялись «рубать» свой обед. Петька ткнул меня в бок:
— Пошли.
И только мы сделали несколько шагов, как нас окликнули:
— Эй, пацаны! — Чернявый кавалерист махал нам рукой. — Идите сюда! Небось на тыловых-то харчах и пояса на животах не держатся, а?
Бойцы засмеялись, к нам протянулись руки, и мы сразу очутились в вагоне. Нас усадили на седла, положенные на пол, поставили перед нами полный котелок и дали ложки:
— Ешьте, ребята!
Борщ был вкусен, наварист. Настоящий кавалерийский! Мы мигом опорожнили котелок, а потом принялись за кашу. Покончив с едой, Сережка старательно вылизал ложку, вытер ее досуха подолом рубахи. Мы с Петькой проделали то же самое. Кавалеристы похвалили:
— Хозяйственные ребята.
Из боковой двери станционного здания вышел военный комендант и что-то сказал сопровождавшим его командирам. Командиры откозыряли и пошли к эшелону. Раздалась команда:
— По ваго-о-на-а-ам!
— Ну вот, ребята, пора нам и расстаться, — сказал Степа. — Как говорится: до свиданья, уезжаю, целоваться некогда! Растите большими, учитесь. А мы уж за вас повоюем, будьте уверены!
— Спасибо за угощение! Спасибо за все!
Мы выпрыгнули из теплушки.
По платформе со всех сторон бежали бойцы, смаху влетая по железным стремянкам в теплушки. Громыхали двери вагонов, где стояли кони. Степа порылся в карманах и достал какую-то кисточку:
— Держи! — Он протянул ее мне. — Это темляк от шашки. На память!
Я схватил подарок. Махая руками, мы бежали за вагоном, пока поезд не набрал скорость. А когда эшелон скрылся из виду, принялись рассматривать темляк.
— Хороший подарок! — Я взвесил на ладони кисточку из тяжелого крученого шелка.
— Хороший, — почесал переносицу Петька, блеснув черными, как смородина, глазами. — А еще лучше — шашку бы подарили, во!
Поделиться книгой: