Суперфуд

Анна Урусова

Суперфуд

Esse oportet ut vivas, non vivere ut edas.

Это началось в один из серых ранне-весенних дней две тысячи седьмого года. Моих родителей тогда собирались отправить на обучение в Петербург и, в припадке невиданной щедрости, разрешили взять с собой меня, шестнадцатилетнего ничем не примечательного девятиклассника. Такую возможность упустить никак нельзя было — не то, чтобы я как-то очень уж плохо чувствовал себя в родной Астрахани, но это ж Петербург! Аматори, Джейн Эйр, да те же КиШи! Игровые, музыкальные и одёжные магазины, рок-бары… И целая неделя свободы, без уроков и домашних заданий! Да ради такого я был готов вытерпеть и два дня картинно-музейных пыток с мамочкой. И даже три!

Никаких особых причин оставить меня дома у родителей не было: учился я неплохо, даже по нелюбимой биологии позволял себе не больше двух троек в четверти; по поведению особых замечаний не имел; мамины цветочки, папиных рыбок и общесемейную бестолковую помесь щётки для перьев с бультерьером холил и лелеял. Но мамочка не была бы мамочкой, если бы не использовала сложившуюся ситуацию в благоприятных для моего здоровья целях: со дня объявления о поездке и до самого вылета в Питер мне вменялось в обязанность есть не менее двухсот грамм овощей в день. И ладно бы картошки: этого овоща я бы и килограмм сожрал без проблем. Но с точки зрения мамы картошка — не овощ. А всякие там капустки, морковки, фасольки — овощи. Причём, всё это размороженное, похожее на мокрую тряпку, побрызганную соответствующими духами. Живём-то мы не в тропиках, и в марте, когда и жидрики1 ещё от холода чуть ли не синеют, добыть это всё свежим можно, наверное, но сложно и накладно.

Так вот: в один прекрасный день, вернувшись со школы, я выудил из холодильника сковородку с тушёной гадостью с мясом, отрезал себе хлеба и знатно охренел: стоило мне взяться за кусок правильного, коричневого, посыпанного семечками, бородинского, как он тут же превратился в початок (побег или как там эту штуку у капусты называют) брокколи. Свежей, прошу заметить, брокколи.

Я поначалу решил, что всё, доелся овощей — пакую свои хурды-мурды и прямиком в психушку вместо Питера. Но, стоило мне разжать пальцы, роняя капусту на стол, как она ещё в полёте превратилась обратно в кусочек хлеба. Точно такой же, каким он был до превращения в брокколи.

За два часа экспериментов выяснилось следующее: весь мир — брокколи. Точнее, весь мир превращается в брокколи, стоит мне прикоснуться к нему пальцами и, возможно, языком, зубами и прочим, что водится во рту. Ибо, будучи откушенным, прожёванным и проглоченным, хлеб обратно хлебом не стал. Но мясо, подцепленное вилкой и судорожно почти что проглоченное, осталось мясом, безо всяких там посторонних привкусов. К счастью, превращалась только еда: ни вилка, ни тарелка, ни телик, ни зубная щётка не превратились в зелёную дурно пахнущую штуку. Да, самым мерзким во всей этой истории было то, что еда выглядела как свежая капуста, а на вкус становилась точь в точь как переваренная!

Рассказывать кому-то я не стал: родителям сказал, что с забился с Лёхой, лучшим другом, что вплоть до выпускного всё буду есть китайскими палочками или ложкой, друзьям — что забился на то же с батей. Пересекаться они между собой никак не пересекались, можно было не опасаться, что ложь раскроется.

Так что я быстро научился есть палочками всё кроме супа и решил, что всё нормально, что чёртова капуста больше не появится в моей жизни… Лопух.

***

Брокколи вернулась в мою жизнь в две тысячи двенадцатом году. Двадцать первого декабря мы с моей тогдашней девчонкой, Аллой, коренной петербурженкой, всего за год отучившей меня ржать при фразе «змейка на куртке сломалась», собрались отметить конец света. Сначала планировалось, что она позовёт своих консерваторских подруг, я — будущих мостростроителей, и мы дружно поднимем бокалы за начало календаря Ийюня. Но чем ближе была заветная дата, тем более важные дела обнаруживались у приглашённых на вечеринку. К десяти вечера стало ясно: встречать Апокалипсис мы с Алчонком будем вдвоём. По правде говоря, учитывая камерность праздника, я бы обошёлся интенсивными хлопками. Но Алла заявила, что, если я лишу её уникальной возможности отпраздновать конец света, то она тоже лишит меня какой-нибудь уникальной возможности. И я, скрепя сердце, отправился сервировать ужин.

За стол мы сели за тридцать минут до полуночи. Я налил Алле ликёра, себе — пива и подцепил палочками ближайший ролл. Превратившийся в мерзкий кусок варёной брокколи спустя всего одно мгновение после того, как я вытащил его из соусника.

Алчонок повела себя как по-настоящему интеллигентный человек. Она сказала:

— Это что, мир погибнет потому, что вся еда станет брокколи?

И ещё:

— Я не хочу умирать в таких муках.

И:

— Кир, признавайся немедленно, как ты это проделал?!

Я не отвечал. Я смотрел на брокколи, зажатую между моих персональных, серебристо-стальных, палочек для еды, и ненавидел её. Ненавидел так сильно, что, казалось, моей ненавистью можно было бы затопить маленькую однокомнатную квартирку, великодушно предоставленную родственниками Алле на время учёбы.

***

Своё двадцатидевятилетие я встретил умеренно несчастным пациентом одной из петербургских стоматологических клиник — неудачное падение с велосипеда оставило меня сразу без четырёх передних зубов. Воткнуть их обратно не получилось — врач сказал, что эту мозаику можно только в рамочку и под стекло, на память, но никак не в рот. Вот так я вместо велопутешествия с друзьями по Крыму остался в своей комнате в разделенной на двоих хозяев квартире, с новым Секиро, нехилых размеров дыркой во рту и перспективой угробить на импланты деньги, отложенные на крутой отпуск.

Не давала мне совсем расклеиться только дурная детская надежда на то, что отравившая мне последние восемь лет жизни брокколи исчезнет из моей жизни вместе с четырьмя родными зубами.

Через три дня после потери зубов я скрепя сердце посадил друзей на поезд до Краснодара, где они должны были встретиться ещё с одним челом из нашей компании. И снова отправился в клинику — делать рентгенографию, томографию и, наверное, ещё какие-то — графии

Первым был рентген. Худощавый врач, похожий на коромыслика2 в серой униформе, дотошно объяснил, что, зачем и как долго будет делать. Попросил открыть рот. И, только-только потянувшись к дырке каким-то приборчиком, сморщился и брюзгливо спросил:

— Кирилл Александрович, что у вас во рту?

Я напрягся. Не знаю уж, откуда берутся личности, способные заявиться к стоматологу с демонстрацией остатков собственного меню во рту, а я всегда маниакально чистил зубы за час до назначенного времени. В моём рту в принципе не могло быть ничего, кроме языка и зубов!

— Не знаю. А что?

— На месте потерянных вами верхних резцов я вижу торчащие из десны образования. Точнее ничего не скажу — надо потрогать. Не возражаете?

Я зажмурился. И храбро сказал:

— Трогайте.

Палец в синей перчатке мелькнул перед моим лицом, и я почувствовал то самое ощущение, которое бывает, когда что-то прикасается к зубам. Не к дёснам — к зубам!

— На ощупь похоже на зубы. Странно. Сейчас сделаем снимок и пройдём в мой кабинет, если не возражаете.

Я не возражал. Спустя полчаса постукиваний, царапаний, касаний и дотошного рассматривания снимка, врач вынес вердикт.

— Похоже, у вас растут четыре новых резца — взамен выпавших. Могу предположить, что имела место некая аномалия развития, вследствие которой именно эти четыре молочных зуба не были своевременно замещены постоянными. Вы помните, все ли молочные зубы были удалены в одно время?

Я показательно нахмурился, изображая задумчивость. Помнил ли я, сколько молочных зубов досталось мышке, исправно приносившей мне взамен красивые серебристые монетки? Конечно. И был твёрдо уверен, что хвостатая в срок утащила все восемь моих резцов. Более того, я подозревал, и подозрения крепли с каждым часом, что к так удобно отросшим зубам причастна преследующая меня варёная брокколи. Но стоило ли говорить об это врачу?

Я снова посмотрел на коромыслика и решительно покачал головой.

— Увы, доктор, не помню. Если я всё правильно понял, то имплантация мне не нужна, и я могу идти?

— Полагаю, что да. Приходите через месяц — проверим и подкорректируем при необходимости.

Кажется, он хотел спросить ещё что-то, но я не дал ему такой возможности.

— Прекрасно, я вам очень благодарен! Сколько я должен за этот визит?

Зубы — белые, крепкие, идеально ровные — отросли через три дня, почти не доставив мне неприятных ощущений. Пожалуй, впервые в жизни я жевал очередную порцию брокколи, в которую превратился аппетитный стейк, не с ненавистью, а с чем-то похожим на благодарность.

А ещё через три дня я, предварительно накачавшись вискарём до посинения, отрубил себе левый мизинец. Возможно, и существовали какие-то другие способы проверить пределы моей капустной регенерации, но я их не придумал. И с восхищением, смешанным с испугом, наблюдал, как на ровном срезе начинает отрастать новая белая кость.

Палец восстановился за день: видать, брокколи во мне решило, что потеря пальца — проблема посерьёзнее, чем какие-то зубы. И я, довольно потирая руки, принялся искать надёжного покупателя на почку. Оставалось только привыкнуть всегда есть в одиночестве и придумать, как объяснить родителям перемены в моей жизни.

***

Убедившись, что моя сверхспособность работает круче, чем отращивание хвоста у ящериц, я первым делом ушёл с работы: в свете грядущего бессмертия или, как минимум, очень долгой жизни, отслеживание надлежащего состояния инженерных конструкций выглядело крайне унылым занятием. С год я жил исключительно пари и треш-контентом для нескольких ютуб-каналов. Поцеловать ядовитого австралийского паука? Прыгать с парашютом, с каждым разом раскрывая его всё ближе к земле? Выпить за раз банку «I Dare You Stupit»? Я ввязывался в каждое безумное дело, исключая только слишком публичные. Например, пришлось отказаться от очень заманчивой русской рулетки с револьвером, заряженным пятью пулями из шести. В том, что мой зелёный ангел-хранитель спасёт меня и на этот раз, я не сомневался. Но рассекречиваться не хотелось, а укус того же скорпиона не так очевиден, как размазанные по стене мозги.

Адреналин приелся быстро, восторженные и скептические споры под видео и стримами — тоже. Деньги… они не приелись, но на что мне было их тратить? Кулинарные излишества и элитный алкоголь? Золотой стейк со вкусом и консистенцией варёной брокколи, запитый каким-то крутым вином с тем же вкусом, это намного обиднее, чем, например, сухари, превратившиеся в капусту. Развлечения? Что-то приелось, что-то и не интересовало, что-то стало работой. Благотворительность? Родителям я всяких дорогих и полезных штуковин накупил в первую очередь, продолжать кривляние на камеру ради каких-то неизвестных мне людей не хотелось совершенно.

Не знаю, чем бы я всё-таки занялся, но где-то в Китае сожрали летучую мышь, и грянул коронавирус. И я пошёл сдаваться. Нет, я и до того собирался однажды явиться к каким-нибудь особо известным врачам и сказать: «Здравствуйте, вся моя еда превращается в брокколи, но благодаря этому я могу целовать ядовитых пауков, и ничего мне не будет. Если я выплёвываю еду, то она перестаёт быть брокколи, но, может быть, вы сможете как-то изучить это всё и выделить что-то полезное?» Но, на самом деле, где-то в глубине души я паниковал от одной мысли о том, что кто-то узнает о моём секрете. И собирался это сделать когда-нибудь попозже: когда па и мамочка состарятся и начнут нуждаться в каких-то особо действенных лекарствах. Чёртов вирус спутал все мои планы.

Хорошенько поразмыслив, я решил, что в обычную поликлинику соваться не стоит — с моим рассказом оттуда всё-таки реальнее попасть в дурдом, чем к нужным специалистам. И пошёл сдаваться в Политех: там и оборудование под рукой, и мозги у сотрудников не так забиты всякой чепухой, как у одуревших от хамящего народа терапевтов из поликлиники.

Дальше было просто: нашёл среди подписчиков парнишку из «Политеха», сказал, что нужна консультация серьёзного учёного, разбирающегося в биологии. И уже через неделю шагал на встречу с каким-то доктором биологических наук, имя и фамилия которого напрочь вылетели у меня из головы. Не потому, что этот человек был мне безразличен — все мои моральные силы уходили на то, чтобы сохранить хотя бы видимость спокойствия перед идущим впереди меня подписчиком, щуплым худощавым мальчишкой с неожиданно кудрявыми волосами.

Когда мы дошли до нужного кабинета, я остановил мальчишку.

— Спасибо тебе, друг, но дальше я сам. Конфиденциальная информация, уж прости.

Я ловко всунул оторопевшему парню в руку сложенную в несколько раз купюру и натянуто улыбнулся. К счастью, он был слишком ошарашен благодарностью медийного типа, чтобы спорить или сообразить, что за слив «конфиденциальной» информации можно получить ещё денег или популярности. Так что парень неловко развернулся и почти бегом кинулся обратно к лестнице. Ну а я, собрав волю в кулак, шагнул в приёмную.

Типичную приёмную-коридорчик между двумя кабинетами я пролетел в три шага, не давая себе возможности оглядеться по сторонам, присесть и передумать. В отличие от правой, наглухо закрытой, дверь в левый из кабинетов оказалась приоткрыта, из неё доносились звуки работающего компьютера. Не тратя время на размышления, я влетел в кабинет и практически с порога выпалил:

— Здравствуйте! Меня зовут Кирилл, и я ем брокколи. Всегда.

На этом мои храбрость и умение связно излагать мысли закончились. И я принялся топтаться на месте, изредка исподлобья бросая взгляды на лысеющего пухловатого мужчину мужчину, видимая часть которого была одета в синий свитер с каким-то геометрическим узором. Наконец учёному надоело затянувшееся молчание и, наверное, моё присутствие в кабинете.

— Здравствуйте. Меня зовут Евгений Данилович и я без уважения отношусь к людям, развлекающим публику поцелуями со скорпионами. Но я ценю того студента, который привёл вас сюда и не отказываю молодости в праве на ложных кумиров. Потому я слушаю вас, Кирилл. Но будьте так любезны — излагайте свои мысли яснее.

Я сглотнул. Хорошо хоть, Евгений Данилович внешне не напоминал ни одного из самых уважаемых профессоров моего вуза. Иначе я бы и остался стоять в позе суслика, периодически мямля нечто невразумительное. А так я собрался с силами и постарался внятно объяснить суть проблемы.

— С шестнадцати лет моя еда превращается в варёную брокколи. Сначала только та, которой я касался, а потом и та, которую я брал столовыми приборами. Любыми. И вся жидкость кроме воды приобретает вкус брокколи. И эта брокколи делает меня бессмертным и почти неуязвимым.

Евгений Данилович ничуть не удивился. Он пару раз стукнул ручкой по столу и спокойно, даже как-то буднично сказал.

— Что ж, всё понятно: ваше тело — портал в иную реальность, населённую различными формами разумных растений, эманации которой и превращают вашу пищу в брокколи. Бессмертны же вы до тех пор, пока растения не почувствуют себя готовыми захватить нашу реальность. Тогда они вылетят из вашего рта на кораблях, имеющих форму капустного листа, и атакуют Землю под звуки «Имперского марша».

Не знаю, отразилось у меня в глазах что-то из моих тогдашних мыслей или учёный заметил крохотный шажок назад, который я сделал. Но он прервался и, вытащив из ящика стола большое красное яблоко, бросил его мне. Я рефлекторно протянул руки, в которые лёг уже крупный вилок брокколи — даже гладкость яблочной кожуры я успел ощутить лишь самыми кончиками пальцев.

— Так. — Евгений Данилович стал выглядеть дружелюбнее. — Положите яблоко на стол.

Я выполнил команду, и фрукт снова стал самим собой, стоило мне только оторвать от него пальцы.

— Так… — Учёный взял яблоко в руки, потёр, покрутил, царапнул. Затем поднял на меня взгляд. — Что произойдёт, если мы коснёмся его вместе?

— Не знаю. Я как-то предпочитал не распространяться об этом. — Я немного покривил душой, вряд ли Аллочка забыла о том инциденте, который поставил крест на наших планах на свадьбу. Но она дала слово, что будет молчать даже под пытками, а уж что-то, а хранить тайны Алчонок умела как никто.

— Хорошо. Сейчас я положу яблоко на ладонь, затем вы прикоснётесь к нему одним пальцем. Потом, если превращения не произойдёт, — двумя. И так до тех пор, пока не брокколи не появится.

Ждать пришлось недолго — едва мой палец тронул яблочный бок, как фрукт моментально стал овощем. А в лице и голосе учёного исчез последний скептицизм.

— Почему вы уверены в собственной неуязвимости я, пожалуй, понимаю — Максим рассказал мне о ваших видео. Почему вы связываете это с метаморфозами еды — тоже, в принципе, понятно. Но почему вы решили рассказать об этом мне?

— Корона. Оно ведь и к нам придёт? — Евгений Данилович кивнул, и я пожал плечами. — Вдруг что-то синтезировать получится. Только мы же можем где-то написать, что мне обязательно надо четыре порции лекарства?

— Родители? — В голосе учёного впервые промелькнуло что-то, похожее на приязнь.

— И дядька с женой. Все пожилые уже.

— Прежде, чем приступить к исследованиям, мы заключим с вами договор, в котором будут подробно прописаны все права и обязанности сторон, включая оговоренное количество доз лекарственного средства, если таковое будет создано. Насколько свободно вы можете распоряжаться своим временем?

— До пятницы я совершенно свободен!

Учёный кивнул своим мыслям и пододвинул ко мне клетчатый тетрадный лист и механический карандаш.

— Пишите все свои контактные данные. Так, чтобы я смог найти вас, даже если вы одновременно лишитесь смартфона, нынешнего жилища и паролей от всех аккаунтов в соцсетях.

Пока я старательно перечислял «имена, пароли и явки», Евгений Данилович ещё раз повертел в руках яблоко и бросил его в прозрачный пакетик. Затем взял у меня лист, пробежался по строчкам взглядом и аккуратно положил его рядом с яблоком.

— Я договорюсь с какой-нибудь клиникой насчёт всестороннего обследования вашего организма и свяжусь с вами. Пока что попрошу вести привычный образ жизни, избегая, однако, излишнего риска. Может оказаться, что вы неверно оцениваете скорость и всемогущество вашей регенерации.

***

Адрес и номер телефона навороченной частной клиники, скрывающейся в одном из дворов в трёх шагах от Невского, мне прислали в ВатсАпп уже следующим утром. Явиться в клинику следовало сразу же, как только будет возможно.

Сколько времени надо холостяку, чтобы, собрав свои хурды-мурды, быстренько поговорить с родителями, отовравшись обследованием для новой работы, и добраться от Лесной до Невского? Ужинал я уже в клинике: оформленный, осмотренный и предупреждённый о том, что моё утро начнётся с не самых приятных процедур.

Три недели обследований для меня, забывшего даже о том, что такое простуда, оказались настоящим адом. В меня тыкали разнокалиберными иглами, брали кусочки плоти изнутри и снаружи, заглянули в такие уголки моего тела, о существовании которых я и сам не подозревал! И всё это деловито, быстро и чётко, безэмоционально! Моя невинная попытка флирта с фигуристой медсестрой, выжимавшей из меня кровь в пятый раз, была встречена такой ледяной вежливостью, что я и думать забыл о том, чтобы подкатить ещё к кому-нибудь.

Когда я уже начал серьёзно подозревать, что так и останусь здесь — инкубатором для донорских органов, ко мне пришёл Евгений Данилович. Почему-то он был одет в белую хирургическую униформу и выглядел не очень счастливым.

— Изучение вашего организма закончено. Мы нашли некоторые отличия, но без результатов исследования той субстанции, которую создаёт ваше прикосновение, делать какие-то выводы преждевременно. Мы надеемся, что, если вы будете держаться за приборы, с помощью которых мы будем изучать вашу брокколи, то это поможет ей какое-то время сохранять форму.

Я пожал плечами. Держаться, так держаться. Зря, что ли, я тут уже три недели прохлаждаюсь?

Идея оказалась бесполезной. Чёртова капуста словно чувствовала, что её сейчас будут препарировать, и упорно сопротивлялась, превращаясь обратно в яблоко всякий раз, как только я разжимал пальцы. Какая-то незнакомая мне дамочка в халате смогла только отрезать от брокколи пару кусочков, и то — они стали кусочками яблока сразу же, как только до конца отвалились от основной части овоща.

Мы даже проверили, что будет, если я наколю на вилку кусочек яблока и протяну его Евгению Даниловичу. Сначала всё было как обычно: я воткнул вилку, яблоко превратилось в брокколи. Но, стоило учёному снять капусту с вилки, как чёртов упрямый овощ снова стал яблоком!

— Не с нашими технологиями, Жень. — Женщина разочарованно махнула рукой и принялась аккуратно складывать инструменты в блестящий лоток. — Будем делать выводы из изменений организма пациента и надеяться, что лет через пятьдесят изобретут нужные инструменты.

— Жаль. — Евгений Данилович прислонился спиной к светло-серой стене. — Как видите, Кирилл Александрович, изготовить лекарство мы пока что не в состоянии. Хотите узнать, к каким выводам мы можем прийти, используя исключительно информацию о вашем организме?

Я ошалело потряс головой. Как так: все эти огромные экраны, блестящие щипцы и скальпели, головоломные приборы — а не могут заставить брокколи оставаться такой, как надо? Я целых несколько секунд надеялся, что врачи шутят, но вряд ли кто-то способен шутить с настолько недовольным лицом.

— Так как? Или желаете получить всё в письменном виде и изучить самостоятельно в спокойной остановке? — Женщина нетерпеливо постучала пальцами по краю стола.

— Нет-нет. Я лучше послушаю.

— Хорошо. Я постараюсь не использовать сложные термины, а вы скажите, если что-то будет непонятно.

Женщина щёлкнула мышкой, и на ближайшем экране появились две одинаковые кляксы. Присмотревшись, я вспомнил, что похожие кляксы приходилось зарисовывать и подписывать в школьные годы на уроках биологии. Кажется, это называлось схемой строения клетки.

— Соматическая клетка обычного человека в общих чертах выглядит так. — Женщина указала ручкой на левую часть экрана. — Ваша — вот так.

Я послушно перевёл взгляд на правое изображение. Ну и чем они друг от друга отличаются?

— В ваших клетках обнаружена дополнительная органелла — тот красный овал возле ядра. Каким-то образом она вырабатывает белок, который присоединяется ко всем типам ДНК-полимераз и изменяет их — так, что полимеразы становятся способны синтезировать ДНК с самого конца. Более того, они начинают делать это без единой ошибки!

Она замолчала, видимо, ожидая от меня какой-то реакции. Я честно попытался придать лицу соответствующее случаю выражение, но, кажется, не преуспел. Может сказать ей, что мне непонятно не «что-то», а всё?

— Лена, давай я попробую попроще объяснить. — Евгений Данилович отлип от стены и подошёл поближе к нам. — Вы знаете, что клетки размножаются с помощью деления?

Я кивнул.