Совок 8

Всё это было вчера. А сегодня я сижу вместе со всеми офицерами Октябрьского РОВД в Ленинской комнате и, плесневея от учения Маркса в дунькиной интерпретации, борюсь с дремотой. Чтобы лишний раз не злить Капитониху, я сел в глубине зала, подальше от президиумного стола. Сидя за которым и постоянно сверяясь с конспектом, та несла в милицейские массы учение бородатого русофоба. По совести сказать, Карла я и раньше недолюбливал. Но когда ознакомился с его оценочными суждениями относительно славянской нации, то растерял симпатии к революционному классику окончательно. Ну никак не мог я с ним согласиться, что все без исключения русские, это тупые и никчемные животные!

Видимо, я всё же не совладал с природным инстинктом сохранения своей психики и в какой-то момент, утратив бдительность, задремал. Очнулся я от весьма чувствительных тычков соседского локтя в левый бок.

— Встань! Евдокия поговорить с тобой хочет! — стараясь не выдать себя и наклонив голову в пол за впереди сидящим, шипел мне Олег Дубровин.

Оглядевшись по секторам, я убедился, что коллега не шутит. Дунька, неведомо когда оторвав своё гузно от стула, грозно нависала на кумачовым столом с неизменным гранёным графином. И со всей своей коммунистической прямотой и принципиальностью смотрела в мою сторону. И взгляд её не предвещал мне ничего хорошего.

— Что, Корнеев, не интересно тебе слушать «Манифест коммунистической партии» великого философа современности Карла Маркса? — ядовито и в полный голос на всю ленкомнату возопила Дунька-комиссарша. — Оно и понятно товарищи! — уже к двум или почти двум сотням таких же разбуженных, как и я, принялась ехидно взывать замполитиха. — Всем нам, товарищи, Маркс интересен и нужен, а вот лейтенанту Корнееву он не нужен и не интересен! А можно ли, товарищи, считать такого человека, как Корнеев, настоящим советским человеком? И можно ли его считать комсомольцем, товарищи⁈ — уже в звенящей и совсем не сонной тишине прозвучал обличающий мою антисоветскую сущность вопрос Капитоновой.

— Это уже слишком, Евдокия Леонтьевна! — откуда-то справа и спереди раздался отчаянно-звонкий голос Лидии Андреевны Зуевой. — При чем тут комсомол? И с тем, что лейтенант Корнеев не советский человек, вы тоже погорячились!

Народ потихоньку начал роптать. Не то, чтобы за меня, а вообще. Потому что информ-повод и поспать уже не дадут. При этом основная масса присутствующих начали оборачиваться в мою сторону. Структурированное подразделение служивых людей быстро превращалось в неорганизованную массу активных созерцателей.

— Спокойно, товарищи! — взялась загонять личный состав в стойло Дунька, — Вы, очевидно, не очень хорошо знаете, что из себя представляет этот, с позволения сказать, лейтенант милиции Корнеев! Говоря, что он не может считаться по-настоящему советским человеком, я имела в виду его отношение к простым гражданам нашей родины! К советским гражданам, товарищи! — пафос последних слов, Капитонова эффектно подчеркнула, произнеся их с чувственным надрывом.

Народ чуток попритих и на меня смотрел уже с по-настоящему искренним интересом.

— Не так давно, товарищи, Корнеев задерживая оступившегося перед законом гражданина, просто взял и застрелил его! — громкий голос Дуньки был переполнен скорбью и трагизмом.

— Он не предпринял никаких мер, чтобы задержать этого правонарушителя живым! У которого, я думаю, остались мать, жена и дети! Он его просто убил, товарищи! Приёмы самбо, которые он обязан уметь применять в таких случаях, ему оказались не нужны! Корнеев посчитал, что он судья и прокурор в одном лице. И, как палач убил этого человека!

Милицейский народ, пополам глядя на меня и на Капитонову, тупо молчал. Мужики смотрели правильно. На Дуньку, как на дремучую дуру, а на меня с сочувственным пониманием. А вот многие из женщин смотрели с настороженным сомнением. Видимо, жалея милейшего парня Толика Воронецкого. А во мне, после дунькиной подсказки, усмотрев излишне агрессивную особь мужеского пола. Способную на любое изуверство. Большая часть милицейских женщин не понаслышке знала, что такое развод с недостойными их мерзавцами. И потому дунькины зёрна скорби и негодования упали на благодарную, старательно унавоженную мужиками, почву.

— Это еще не всё, товарищи! — и. о. замполита умела нагнать трагичной обреченности, — Вчера Корнеев снова стрелял в человека! — Капитонова ткнула в меня указующим перстом, и пришедшие за политической грамотностью менты опять повернулись ко мне, — К счастью, на этот раз он только ранил гражданина! — по ленкомнате прокатился ропот, но линчевать меня по-прежнему еще не хотели.

Мне надоело стоять немым истуканом. Кроме того, я почувствовал, что Дуся все весомые аргументы уже выбросила из своего рукава на стол. Пора было держать ответ перед ней и ждущим зрелищ коллективом.

— Друзья мои! — вспомнив свои начальственные годы, начал я речугу перед сослуживцами, — С глубочайшим прискорбием вынужден признать, что Евдокия Леонтьевна в своих претензиях права! Но права не во всём. Я действительно не так давно застрелил особо опасного преступника. Тут всё верно и вы об этом знаете! Она только забыла упомянуть, что тот преступник пришел ко мне домой ночью. Пришел с оружием, чтобы меня убить. Как раньше он убивал других советских граждан. Защищаясь, я его застрелил. Но вы все знаете, друзья мои, как в таких случаях ведет себя прокуратура с нашим братом. Так вот, прокуратура признала мои действия правомерными! И московская комиссия, если помните, тоже оставила меня без своих претензий! — сослуживцы вразнобой кивали головами и переговаривались между собой.

— А что касается вчерашнего применения оружия, то наша бестолковая Дуся опять смолола очередную чушь! — пользуясь отсутствием Дергачева, я решил смешать Капитониху с дерьмом по максимуму и на время забыл о существовании субординации.

Народ сначала синхронно умолк, а потом начал ржать, прячась друг за друга. Красная, как помидор мадам Капитонова смотрела на меня таким взглядом, что я радовался отсутствию у неё огнестрельного оружия. И надеясь, что графин до меня она просто не докинет.

— Не знаю, по своей ли природной глупости или по злому умыслу, но присутствующая здесь гражданка Капитонова не сказала вам главного! — не давая Дуське открыть рта, я резал её матку своей правдой, — Преступник, руку которого я вчера прострелил, пытался меня ударить ножом. Старший лейтенант Гриненко, которого вы все знаете, при том присутствовал и никто вам не мешает его расспросить. Злодей держал нож в той самой руке, которую я прострелил! Скажите, кто-то из вас поступил бы иначе, будучи на моём месте? Особенно, если учесть, что мы с опером Гриненко задерживали его за изнасилование, за злостное хулиганство и за несколько квартирных краж! Для большего понимания добавлю, что этот тип уже был дважды судим. За развратные действия в отношении несовершеннолетней и за грабёж. А еще раньше по малолетке за кражу. У всех здесь присутствующих есть жены, сёстры, дочери и я вас спрашиваю, правильно ли я сделал, прострелив ему руку? Или мне следовало прострелить ему яйца?

Люди загомонили, уже совсем не стесняясь ни самой Дуньки, ни священных портретов Маркса-Энгельса-Ленина. Сурово взирающих со стен ленкомнаты на возмущенных ментов, разум которых кипел от неоправданных притеснений лейтенанта Корнеева. Теперь даже в горящих глазах самых непримиримых с мужским шовинизмом женщин читалось понимание и душевное тепло.

— А теперь, друзья мои, я вам открою главную первопричину нападок на меня этой недостойной и не чистой на руку женщины!

Я, приосанился, как твердокаменная статуя командора и грозно насупившись, простёр к Дуське свою обличающую длань.

— А скажите нам, уважаемая Евдокия Леонтьевна, где семьдесят пар колготок? Женских! Высшего сорта, капроновых и зарубежного производства практически немецкой ГДР? Тех самых, что городским Управлением торговли были выделены для женщин нашего РОВД вместе с продуктовыми наборами? Где они, сука ты, Дуня?!!!

Глава 3

В просторном помещении ленкомнаты, набитом под завязку шумно переживающими происходящее правоохранителями, вдруг стало тихо. Как на еврейской улице Бобруйска после непрерывного недельного погрома, сотворённого петлюровскими активистами-антисемитами. Ментовской народ, до того шумно и заинтересованно смотревший в мою сторону, словно по команде, отставил свой бестолковый бубнёж. И онемев, как степной ковыль под дуновением южного ветра, единой волной начал оборачиваться на колбасную примадонну Октябрьского РОВД.

Идейная фундаменталистка Капитонова, еще минуту назад рвавшая душу, чтобы своей пламенной речью привлечь и удержать внимание офицерского собрания, в одночасье онемела. Съёжившись под испепеляющими её взглядами и от чрезмерной передозировки того самого внимания. Очень недоброго. Икнув, Дуся взбледнула и лишившись всех своих дамских сил, опустилась на жалобно скрипнувший стул.

Но, надо отдать должное её профессионализму, грела жопу она недолго. Отсутствие тяжких оков в виде морали, совести и каких-либо иных, ненужных нормальному политработнику принципов, помогли ей быстро восстановиться. Через каких-нибудь несколько секунд мадам Капитонова оправилась от растерянности и уже была готова к продолжению раунда с гнусным ревизионистом. Которым, безусловно, она меня считала.

Народишко не успел еще даже сформулировать самых примитивных проклятий в адрес толстозадой крысы. А Дуська, как птица Феникс восстав из пепла, уже вскочила со своего стула. Глаза её метали грозовые молнии, а речь её была истовой, но связной.

— Подонок! — громогласно определила мой новый общественно-политический статус среди присутствующих Евдокия. — Да, да, Корнеев, ты подонок и подлый клеветник! — для убедительности и, чтобы никто не засомневался, кого она имеет в виду, называя подонком, иошница указующим перстом ткнула в мою сторону. — И ты не надейся, Корнеев, тебе не удастся подорвать авторитет нашей партии, которую я здесь и сейчас представляю! Никто в нашем Октябрьском РОВД на твою провокацию не поддастся и никто тебя не поддержит в твоих антисоветских посягательствах! Я правильно говорю, товарищи?

Народ безмолвствовал. Хотя и было заметно, что он колеблется. Но, как обычно, сидевшему в ленкомнате советскому народу хотелось, если уж и колебаться, то вместе с линией партии. На всякий случай. Чтобы потом не случилось каких-то нехороших последствий. Это ведь только бражничают все вместе, а от похмелья потом, каждый страдает по отдельности и только своим собственным раком головы.

Однако и заграничных колготок на натруженные в борьбе с преступностью милицейские ноги, тоже хотелось каждой. Независимо от принадлежности этих ног к какой-либо из служб РОВД. И лишней палки колбасы с дополнительной курицей тоже хотелось. И чего-нибудь еще. Чтобы непременно дефицитного и по возможности, чтобы побольше.

Натренированная в загонной охоте на залётчиков и на отступников от извилистой линии партии замполитша, прямо на глазах наполнялась уверенностью. Как тюремный клоп арестантской кровью. Она уже ступила в накатанную колею навешивания антипартийных ярлыков и противопоставления гонимого отщепенца в лице выскочки Корнеева всему советскому коллективу РОВД. Расставляя для этого безумного Корнеева красные флажки и одновременно используя стадные инстинкты масс. Инстинкты самосохранения живого милицейского содержимого данной ленкомнаты.

Вокруг меня находились люди, по роду своей службы хорошо разбирающиеся в причинно-следственных связях происходящего. Наверное, поэтому большинство женщин устремили на меня взгляды, полные душевной боли и колготочной безнадёги. Не нужно было быть проницательным телепатом, чтобы узреть, что милицейские женщины ни фига не верили родной партии, представленной здесь в образе толстожопой и вороватой Дуньки. И, что на самом деле, они страстно хотели заграничных немецких колготок. Но при этом, прослыть бунтарками в системе МВД им наоборот, никак не желалось. Дамы были в жутком смятении, имея перед собой тот самый случай, когда рыбка была по цене их собственной жопы. Им очень хотелось гэдээровской рыбы и совсем не хотелось садиться на разгневанный фаллос КПСС. В образе замполитши Капитоновой, опять же. Фигурально выражаясь.

Ну да бог с ними! То есть, хрен с ними, с этими вожделеющими импортного капрона на свои, стройные и не очень, ноги сослуживиц. В конце концов, мои интересы так далеко не простираются. Чтобы каждой бабе по колготкам. Мне бы только устранить угрозу экспроприации у меня самого моей жилплощади. Которую я сам, в качестве компенсации и не так давно, отнял у прохиндея Гудошникова.

Я окинул взглядом наполненные грустью глаза милицейских дам и разрозненной группы настоящих мужчин из числа самцов-офицеров. Кои, не забывая жен и любовниц, так же были готовы претендовать на капроновую продукцию братской ГДР. Гомо советикусы ждали от меня чуда. Им хотелось насытиться пятью хлебами и одновременно не разругаться с КПСС. И, чтобы все это было совмещено. Как удобства в замызганной ленинградской коммуналке.

— Евдокия Леонтьевна, — неуверенно обратился я к Капитоновой, быстро пристроив на свою физиономию личину сдувшегося ссыкуна. Искателя правды, отчаянно борзанувшего, но попавшего впросак и испугавшегося своей выходки, — Выходит, у меня была неверная информация? И этих проклятых колготок из ТОРГа на наш РОВД не выделяли? Как же так, товарищи⁈ — я растерянно начал озираться по сторонам, ища поддержки у сослуживцев. — Действительно, ведь как-то нехорошо получилось!

Народ разочарованно отворачивался от меня, стараясь не встречаться со мной глазами. Никому не хотелось касаться проигравшего даже взглядом. Только майор Тютюнник не дал слабины и мужественно улыбался, не пряча своей радости за оказавшуюся честной партийной членкой Евдокию.

— Посмотрите, товарищи, на это жалкое ничтожество! — любимым жестом своего коммунистического идола указала на меня Дуся, — Кто-то еще сомневается, что этому лживому подлецу не место в нашем коллективе? Ну, разумеется, Корнеев, ты верно сказал, никаких колготок ТОРГ нам не выделял! И запомни, лейтенант, то, что нам было выдано, я всё, и до последней палки колбасы уже раздала сотрудникам райотдела! Сазонова, Гайсина, встаньте!

Во втором ряду послушно поднялись две инспекторши паспортного отделения.

— Подтвердите этому сплетнику, что все полученные продукты еще до вчерашнего вечера были распределены среди сотрудников райотдела! И что никаких колготок среди коробок и ящиков с продуктами не было!

Паспортистки, не очень громко, но по очереди и перебивая друг друга, принялись заверять присутствующих, что всё так и есть. Как и говорит Евдокия Леонтьевна. Что все сотрудники всё, им положенное, получили. И, что никаких колготок они среди полукопченой колбасы и охлаждённых кур не видели.

Дуня смотрела на меня, как на лобковую вошь, только что пойманную ею в самом потаённом месте своего междуножья. За десять минут перед долгожданным свиданием, пойманную. От этого её взгляда любой другой лейтенант сейчас вскочил бы и, заламывая руки, убежал вешаться в туалете первого этажа. Где под потолком тянется удобная для суицида труба.

Было понятно не только мне, что совсем скоро мне отольются кровавыми слезами все недружественные эпитеты, которые она от меня услышала. Да еще услышала их прилюдно! Она даже стала почти привлекательной в этой своей торжествующей ненависти. Амазонка от КПСС, твою бога мать! С жопой пятьдесят восьмого размера. Н-да, не хотел бы я попасться ей в глухом лесу и крепко связанным. При таком-то её настроении…

Моя богатая фантазия заставила меня зябко поёжиться. Но встряхнувшись и в очередной раз поощрительно погладив через молодой скальп свои ветеранские мозги, я полез в карман пиджака. Не обращая внимания на нарастающий со всех сторон гул и ропот разочарованных сотоварищей-ментов. Добром поминая свою привычку подстраховываться бумажками.

— А как быть вот с этими документами, уважаемая Евдокия Леонтьевна? — с особой страстью, как большевистскую прокламацию, поднял я над головой накладную с синей печатью. — Здесь, товарищи, вот эта самая сидящая перед нами Дунька-прощелыга, расписалась в получении семидесяти пар колготок! Тех самых гэдээровских, от которых она только что в вашем присутствии так бессовестно открестилась! — я охотно и не чинясь, показывал всем желающим, из рядом сидящих, роковой для политручки документ. Со всеми необходимыми реквизитами учета товарно-материальных ценностей.

— Итак, что вы на это выразите, товарищ? — это я уже обратился к самой главной виновнице сегодняшнего торжества. — Дуня, ты же лучше всех здесь понимаешь, паскуда, что эта накладная настоящая! И, что в ТОРГе все без исключения, официально и под протокол подтвердят, что колготки ты с их склада получила!

Трагикомедия с немецким капроном и дохлыми курями, поймав своё второе дыхание, начала свой пикирующий заход на новый виток. Народ, начисто позабыл, что уже десять минут, как настал священный обеденный час. И ленинский колизей покидать никто не спешил. Офицерский состав Октябрьского РОВД жаждал зрелищ и колготок. Ментовские леди, воодушевлённые повторной и более депрессивной растерянностью Дуськи, почти утратили страх, и чинопочитание к иошнице. Чтобы подогреть страсти, я даже пустил по рядам злосчастную накладную, которая свою главную роль уже отыграла. Дождавшись, когда бумажка, поджигая милицейские умы, прошла два ряда, я отправил вслед за ней и вторую накладную, где черным по белому было указано количество продуктов. Из расчета на триста наборов.

Ропот в рядах усилился. И усилился существенно. Если интимные детали дамского туалета будоражили только часть умов, то от лишней курицы или от дополнительной палки колбасы не отказался бы никто. Ни один из борцов с преступностью, пришедших в ленкомнату за политическими знаниями ни при каких обстоятельствах не отрёкся бы от дополнительных харчей.

Всё чаще и всё громче из разных углов начали раздаваться ругательные эпитеты. Большинство из них транслировались в непечатной форме и сопрягались они неизменно с именем и фамилией и. о. замполита Октябрьского РОВД.

Лицо Дуньки снова превратилось в морду, а карета в тыкву. В том смысле, что, судя по её визуально заметной трясучке, душевный покой она утратила всерьёз и надолго.

— А где остальные продукты? — неслось со всех рядов в сторону кумачового президиума и графина, за которым безуспешно пыталась скрыться красная физиономия колбасно-куриной воровки.

— Я не понял, а большая банка кофе, она должна была быть? — различил я в революционном гомоне голос старшего эксперта-криминалиста Сытникова, — И где импортная ветчина позвольте вас спросить, Евдокия Леонтьевна⁈

Дунька, оказывается, тоже расслышала вопрос про мифическую ветчину и, уцепившись за эту частность, как за соломинку, начала с пеной у рта доказывать законную очевидность её отсутствия. Ссылаясь, в том числе, на всё еще блуждающую по рядам накладную. Но распаленный народ, уподобившись голодным матросам «Очакова», уже не руководствовался разумом. Вырвавшись из липкой паутины преклонения и страха, служивый люд жаждал справедливости. То есть, дунькиной крови, сверхлимитных кур и колбасы. Особо эстетствующие мужики и все без исключения женщины, требовали еще и немецких колготок. Прямо здесь и прямо сейчас, как недавно выразилась мадам Капитонова. Никто уже не сомневался, что та, которую вопреки субординации и партийному этикету, я назвал сукой, а потом еще и паскудой, всем этим званиям полностью соответствует. И, что немецкие колготки она таки скомуниздила, бессовестно заменив их нудными речами о единственно верном на планете марксизме.

В происходящем хаосе я едва не проглядел, как бочком-бочком ленкомнату тихо покинул Захарченко. Интересно, он слинял, чтобы сообщить о курино-колготочных волнениях Дергачеву? Или же зам по опер заопасался, что в его присутствии рассерженные милиционерки примутся таскать Дуньку за вихры? Впрочем, совокупность этих предположений так же имела право на жизнь, как они же, но по отдельности.

Я начал опасаться, что недовольство недооколбашенных и неоколготочных может выйти за рамки дозволенного. И тогда зачинщиком беспорядков неизбежно буду назначен я. Со всеми вытекающими из меня последствиями.

— Товарищи, я предлагаю выбрать из присутствующих рабочую группу и пусть они вместе с Капитоновой пройдут к ней в кабинет и там займутся делом! Пусть разберутся, чего, кому и сколько! И куда делись эти чертовы колготки! — заорал я, пытаясь перекричать сотню глоток.

— Где колготки, сука?!! Говори здесь, тварь! — женский, неконтролируемый визг из-за спины оглушил моё левое ухо. — Говори, иначе мы прямо сейчас коллективное заявление на тебя напишем! Даже генерал не спасёт тебя, сволочь!

Мне стало очень неспокойно на душе. Да, я хотел чего-то подобного и всё сделал, чтобы ситуация дошла до перитонита. Но такого накала страстей я не ожидал. Таки да, прав этот фурункулёзный Маркс, сформулировавший постулат, что бытие определяет сознание. Тут не поспоришь, ибо тотальный дефицит уродует людей настолько, что ради обычных бытовых мелочей они готовы идти почти на всё. Что мерзавка Дуня, что обобранные ею тётки.

Между тем, к вопрошающей с задов тётке присоединились еще несколько женских голосов. Все они требовали ясности. Но не в вопросах марксизма, а в более приземленном аспекте.

Евдокия робела от происходящего не менее меня. Да, чего уж, Дунька тряслась, как осиновый лист. Она косилась в сторону выхода, который был рядом, но до которого она всё равно добежать не успеет. Женщины стали стягиваться к президиуму.

— Нет у меня уже этих колготок! — утратившая самообладание Капитониха, впала в истерику, — Бес меня попутал, отдала я их! — еле слышным шепотом развернулась она очередной малодушной глупостью.

Возникшая от этих слов тишина продержалась недолго. Количество возмущенно вопящих глоток увеличилось не меньше, чем вдвое. К женским контральто уже прибавились гудящие баритоны.

Затравленно озирающаяся Евдокия уже плохо что соображала. Надо было срочно уводить Дуньку из взбесившегося серпентария с белым бюстом Ильича, стоявшим в углу. Того, что уже здесь произошло, мне за глаза хватит. А то, что будет сверх этого, обойдётся мне слишком дорого.

Манкируя правилами поведения джентльмена в замкнутом пространстве и расталкивая всех, кто попадётся на пути, независимо от их пола, я, как ледокол попёр в президиум. Странно, но Капитониху моё приближение не напугало. Она смотрела на меня с надеждой. Видимо потому, что догадывалась, что колготок я не ношу. В отличие от впавших в бешенство милиционерок.

Добравшись до комиссарского тела, я поднял руку и, вспомнив своё старшинское армейское прошлое, заорал, надрывая связки.

Я клятвенно пообещал сослуживцам, что, если все немедленно заткнутся, то добуду еще двадцать, а, быть может, и все тридцать пар чертовых колготок.

— Сколько сможешь вернуть взад? — не убавляя голоса, повернулся я к Дуньке. Замерший народ впился в Капитониху жадными глазами. У каждого был свой интерес. От банки зеленого горошка и колбасы, до немецкого капрона.

— Не знаю! — пряча глаза замычала пунцовая Евдокия Леонтьевна, — У меня дома десять штук лежит. И на мне еще одни, — непривычно засмущавшись, тихо добавила она. — Сколько уже реализовано, я не знаю. Надо позвонить, а лучше съездить! Я только вчера их отдала.

— Кому отдала?!! — взорвалась ленкомната десятками возмущенных милицейских глоток, — А где лишняя колбаса, где куры?

Все мои усилия пошли прахом, перевозбудившиеся сослуживцы напирали с задних рядов. Причем, самыми возмущенными выглядели женщины. Дуська попыталась спрятать своё упитанное тело за моей стройной фигурой. И тогда я понял, что пострадаю в любом случае. Даже, если её не будут бить, а просто если страждущие, находящиеся сзади, сместятся вперёд. Можно было начинать паниковать.

— Что здесь происходит⁈ — от двери раздался громовой бас Дергачева. — Корнеев, ты здесь?

Я уже собрался сознаться в своём присутствии, но не успел.

— Здесь он, товарищ подполковник! Здесь! — провизжала мне в уже оглохшее левое ухо Дунька, а потом отпихнув меня в сторону, как ледокол, попёрла в сторону выхода.

Друзья, лайки и подписка приветствуются и являются стимулом для автора. Если, конечно, они не противоречат вашим религиозным и национальным убеждениям. Всем крепкого здоровья!

Глава 4

Растолкав неохотно уступающих ей дорогу подчинённых, Капитонова протиснувшись за спину начальника РОВД, злобно зыркала на личный состав.

— У вас, что сегодня, постный день? — строго окинул взглядом толпящихся райотдельцев Дергачев, — Почему в столовую не идёте?

Исходя из того, что к искрящему возбуждению двух сотен сотрудников подполковник отнёсся без должного удивления, равно, как и к оргазменно дышащей за своей спиной замше по политчасти, выходило так, что Захарченко его просветил. Значит, и мне прятаться уже не имеет смысла. И к второму выходу из ленкомнаты мне так же вряд ли удастся протиснуться незамеченным.

— Корнеев, ты чего там, как сирота мнёшься? Не стесняйся, сюда ближе подходи!

В моей голове само собой отметилось, что обращавшийся ко мне подпол смотрел через меня, как сквозь студенисто-прозрачную медузу. Будто не хотел меня видеть. Это было не очень хорошим признаком.

— Так я и есть сирота, товарищ полковник! — попытался я, закосив под горемычного безматка, разрядить напряженность ситуации. — Всеми гонимый и обездоленный!

— За мной иди, обездоленный! А вы все обедать, пока перерыв не закончился! — одним выдохом рыкнул Дергачев и, толкая перед собой, как баржу со щебнем грузную Дуньку, двинулся в сторону своего кабинета.

Делать было нечего и под сочувственными взглядами коллег-правоохранителей я шагнул следом. За отцом-командиром, и за замполит —, твою мать-перемать, -матерью.

Сзади, что-то горячо и сочувственно бормоча, ко мне пристроилась Лидия Андреевна.

— Ты Лида, к начальнику пока не заходи, я сам! — решительно отсёк я её намерения пойти со мной и открыть Дергачеву глаза на воровскую сущность его политической замши, — Поверь, иначе всё будет только хуже! Ты ведь не хочешь, чтобы мне было хуже?

Зуева отчаянно замотала головой и её распахнутые глаза предательски заблестели.

— Вот и хорошо! Ты не волнуйся, я как-нибудь отобьюсь. А ты пока иди к себе и ставь чайник, в столовую я уже не попаду! — я погладил начальницу по щеке и, развернувшись, поспешил, чтобы догнать удаляющихся по коридору командиров.

Приёмную шефа мы пересекли журавлиным клином и в трагичном молчании. Как возвращающийся с похорон знакомого орнитолога косяк полярных красно-лапчатых птиц. Под удивлённо-встревоженным взглядом дергачевской секретарши.

— Никого ко мне не пускать! — уже из проёма двери скомандовал ей суровый начальник.

— Закрой дверь, лейтенант! — распорядился он уже мне, усаживаясь за свой стол, — Обе закрой!

Я послушно и как можно плотнее притворил сначала тамбурную калитку, а потом и кабинетную.

— Рассказывайте, что за бардак вы в райотделе устроили? — подполковник решил не размениваться на раздельный опрос подчинённых, лишивших его царственного покоя в своих владениях, — Ваша версия, Евдокия Леонтьевна? — упёрся он в неё взглядом.

Сбиваясь с пятого на десятое и обходя неудобные острые углы, мадам Капитонова взялась излагать колбасно-зелено-гороховую историю. Из которой неуклонно вытекала руководящая и направляющая роль коммунистической партии. В заботливом обеспечении личного состава Октябрьского РОВД дефицитным по советским меркам кормом.

— Позвольте, Евдокия Леонтьевна, но с письмом на имя начальника городского Управления торговли ко мне подходила Зуева, а не вы! — непонимающе нахмурил и без того неприветливое лицо подполковник. — Зуеву ко мне из следствия! Быстро! — не раздумывая долго, бросил он в селектор, ткнув пальцем в нужную клавишу.

Н-да, не удалось таки обойтись без привлечения Лиды к колбасным разборкам. Плохо!

Присесть нам с Дуней строгий начальник так и не предложил. И потому мы с Капитоновой стояли, как два проштрафившихся холопа перед недовольным барином. Который, неприветливо глядя на нас, морщился, словно от приступа подагры.

— Разрешите, товарищ подполковник? — в приоткрывшейся двери показалась симпатичная и аккуратно причесанная голова Лидии Андреевны.

По тому, что в отличие от нас с Дусей, Зуевой сразу же было предложено присесть, я понял, насколько плохи наши с замполитшей дела. Копитонову такое поведение шефа тоже покоробило. Вслух своего недовольства она высказать не посмела, но лицом его, это самое недовольство, не пряча обиды, отыграла. Оставалось только догадываться, насколько для неё было это унизительно. Как школьнице, стоять вместе с рядовым следователем перед начальником РОВД. Да еще, будучи начальником политчасти того же РОВД. Когда какая-то заместительница всего лишь следственного начальника сидит вместе с шефом. Словно это она барыня, а не мадам Капитонова.