Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы

Травин не переставал любоваться другом. Кем он был в Галиче? Дерзким мальчишкой, гоняющим на коляске по городу и вызывающим справедливые нарекания горожан. Платон изменился, как уехал в Санкт-Петербург, где после окончания второй гимназии и В ысшего училища начал службу в Государственной коллегии иностранных дел.

Они встретились в столице еще ранее, 4 февраля 1829 года. К тому времени Ободовский оставил службу в гимназии, в которой успел поработать «комнатным надзирателем», перестал давать уроки русского языка в воспитательском доме и успел получить чин титулярного советника. Тогда Платон признался другу детства, дескать, его давно влечет к литературе, он уж заявил о себе в печати и, едва кончив курс гимназии, был принят в члены Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. Они вместе посетили Александринский театр, где шла первая в России постановка по трагедии Шиллера «Дон Карлос» в переводе Ободовского. Друзья рукоплескали знаменитому русскому актеру Василию Андреевичу Каратыгину, игравшему в спектакле главную роль.

— Твой рассказ о загранице, Платон, увлекателен, но ты бы лучше рассказал о своих достижениях в литературе, — не выдержал Алексей.

— Литература? — прервался Ободовский, часто-часто замигал ресницами. — Ах да. Пишу. Но пока никуда не отдаю. Я ведь за границу поехал не для того, чтобы что-то написать вдали от родины, а поучиться. Лекции в Мюнхене, Берлине, Штутгарте, Женеве и Гейдельберге обогатили меня. И ты знаешь, — он продолжительно посмотрел на Травина. — Получив запас научных познаний, я искренне желаю посвятить себя общественному служению.

— Пишет он, пишет. Скромничает, — встрепенулся Хруцкий, видимо, заметив, как погрустнело лицо Травина. — Погодите. Скоро опять пойдете на постановку по пьесе Ободовского, где главную роль будет играть Каратыгин.

— Ну зачем же вы так? — поморщился Платон. — В этом ничего нет особенного. Да и не люблю я заранее предвосхищать успех произведения, если оно находится в черновике.

— И все же… — попытался настоять Алексей.

— Нет, извольте, — поднял руки Платон. — Я тут и так много чего наговорил. А ты молчал. Так вот, будь любезен, дорогой друг, исповедуйся о своем житье-бытье. Не женился ли часом тут?

— Молчит! — хитро улыбнулся Хруцкий.

— Значит, есть невеста. Кто же она? Рассказывай! — Платон подтолкнул друга в бок.

— С девушкой познакомился. С дочкой купеческой, — нехотя отозвался Алексей. — Понравилась.

— С купеческой дочкой, говоришь, а лицо чего вдруг кислое? Не по нраву что? — прищурился Платон.

— Нет. Что вы! — испугался Травин. — И баска девушка и умна. В самый раз, да только… Сегодня возле Троицкого собора в коляску садился. Голос услышал женский. Точь-в-точь Елизаветы. Помнишь, Платон, девушка у меня из Санкт-Петербурга была в Галиче, — он повернулся к другу. — Лиза к учительнице Полине Сергеевне Богдановой приезжала. Ну, тогда я тебе рассказывал, что родители у нее в столице в пожаре погибли.

— Помню, помню. Только голос откуда?

— С улицы.

— Садился в коляску и голос услышал Елизаветы? Странно. Как она узнать-то могла? Было то это когда? Пятнадцать лет прошло. Помню, как ты убивался, когда она уехала. Все порывался следом за ней отправиться. Потом забыл. И вот снова на тебе — голос! Ай-ай-ай, тут что-то не то.

— Ее голос я отличу от тысяч других и через двадцать лет, — словно не расслышав друга, продолжал Травин.

— А что, Алексей за эти пятнадцать лет здорово изменился? — вмешался в разговор Хруцкий. — Может, и узнала… И окликнула…

— Думаешь? — в сомнении произнес Платон. Потом вдруг нахмурился, махнул рукой. Нет, друже, не пойдет так. Тебе жениться срочно надо. Иначе голоса эти покоя не дадут, — он повертел головой, словно кого-то искал в комнате. — Где она, твоя дочь купеческая?

— Рядом тут. На нашей улице. Через дом от меня живет, — настороженно глядя на Платона, ответил Травин.

— Веди к ней! Сватать будем! — радостно крикнул Хруцкий.

— Да разве так можно! — Алексей поднялся от стола. — Мы и знакомы-то не более часу. Да и забыла она меня. Какое тут сватовство!

— Нужно! — упрямо кивнул Платон.

Спустя еще минут десять они, сопровождаемые взглядами любопытных квартиросъемщиков, с шумом спустились со второго этажа и направились вверх по улице к дому № 37, стоявшему на пересечении с улицей Никольской, напротив Никольского собора.

* * *

Жених и невеста встали в притворе храма лицом к алтарю: жених справа, невеста слева. Минуту спустя из алтаря через Царские врата вышел священник с крестом и Евангелием в руках. В тишине храма отчетливо прозвучала его уверенная поступь.

Травин проследил, как одетый в белые одежды святой отец подошел к аналою, возложил на него крест и книгу. Его действия казались замедленными, и когда в храме появился другой священник, Алексей перевел взгляд на него. Это был дьякон — худой и необычайно гибкий мужчина, передвигающийся, как показалось, танцующей походкой.

«Обручальные кольца наши принес. Во время совершения Литургии они должны быть на правой стороне Престола. Сейчас их возьмет святой отец для освящения», — подумал Алексей, припоминая процедуру венчания.

Дальнейшие размышления прервались с приближением молодого мужчины с большой курчавой бородой, державшего в руках две зажженные венчальные свечи. Одну из них он протянул Травину, вторую дал Татьяне.

«Обручается раб Божий…» — пропел высокий мужской голос.

На палец надевается кольцо, которое тут же надо снимать и передавать невесте. Жених с невестой проходят, держа в руках зажженные свечи, на середину храма и останавливаются на белом плате.

Краем глаза Алексей видит, как поджимает губы Татьяна. Замечает про себя: выражение ей очень идет.

С капризно поджатыми губами встретила она Ободовского и Хруцкого, когда они пришли в квартиру купца Лаврентьева сватать невесту. Друзья потом вели разговор с отцом, а Алексей все не мог преодолеть смешанные чувства — в шутку ли она губы надула либо всерьез противится.

— Не думала я, что ты так скор на решения, — сказала тогда Татьяна и улыбнулась.

— Испугался, подумал, перехватит тебя кто другой, вот и побежал, — отшутился Травин.

Едва начатый разговор вдруг перебил крик матери. Она заголосила что было мочи. До молодых людей долетали лишь окончания причитаний:

— …ая моя, оей моей, ой, ой, ой…

Слышится грубый мужской голос. Травин открывает глаза и видит перед собой священника.

Дальше все происходит словно во сне. Он целует образ Спасителя. Пытается про себя повторить слова иерейского благословления. Его губам становится неприятно от царского венца, и чтобы забыть болезненное ощущение, он ищет глазами дьякона.

Увидев опять худую фигуру, Травин, наконец, понимает, зачем его искал: дьякон похож на одного из ангелов, которые вместе с арабесками вырисовывались на софитах арок Троицкого собора. Но дьякон выглядит торжественнее, несмотря на скромное одеяние. И Травин понимает почему — вокруг по стенам храма много цветов, принесенных к венчанию.

За размышлениями Алексей не замечает, как принесли чашу, и священник, осенив ее крестным знаменем, подает ему. Легкое прикосновение к губам холодного сосуда возвращает Алексея из Троицкого собора к процедуре венчания.

Травин пытается вновь увидеть открытую в куполе полусферу с изображением кессонов и лепных ангелов, но голос священника возвращает его в храм. Святой отец ведет жениха и невесту к аналою, а потом к Царским вратам. Алексей, как и в начале церемонии, целует икону Спасителя, потом образ Божией Матери.

— Я думал, не выдержу, — глубоко вздыхая, жалуется он друзьям Ободовскому и Хруцкому, которые первыми оказываются рядом с молодоженами. — Болела шея, спина, подкашивались ноги…

— Вчера не надо было идти в храм на работу. Мог бы перед венчанием на денек отпроситься, — назидательно говорит Платон.

— У кого? — усмехнулся Травин. — Медведева нет. А начатое с ним и сыном его дело надо бы завершить. Осталось всего ничего.

Подходят мать и отец невесты. Большая толпа ее родственников оттесняет друзей Алексея. Сыплются поздравления, назидания. Травин согласно кивает, а сам глазами ищет букеты роз с тем, чтобы запечатлеть в памяти понравившуюся композицию.

* * *

Свадьбу гуляли дня три. На том настаивал отец невесты. Не прочь были веселиться Ободовский с Хруцким. Но на второй день настойчивый стук в двери прервал трапезу — в квартиру, обставленную цветами, вошел хмурый пожилой мужчина и чуть ли не в ультимативной форме предложил Травину ехать в Императорскую Академию художеств. От неразговорчивого человека с трудом удалось узнать, что ожидают его в Академии архитектор Михайлов второй — Андрей Алексеевич и старший ректор Академии Василий Козьмич Шебуев.

— Сдается мне, Михайлов хочет нашего Алешеньку пригласить на роспись дворца Юсупова, — всплеснул руками Хруцкий и выразительно посмотрел на Ободовского.

— В самый раз ему туда, к итальянцам и французам, — ответствовал Платон. — Пусть покажет, что русские художники тоже не лыком шиты.

— Если так надо, то езжай с богом, — согласился тесть и, глянув на дочку, на распев сказал: — Проводи мужа до экипажа.

«Это надо же, сам Шебуев срочно приглашает. И не один он там. Вместе с Шебуевым меня ожидает знаменитый архитектор Михайлов второй. Он сейчас занимается реконструкцией дворца Юсупова. Неспроста зовут. Должно быть, Михайлов решил взять на работу», — мысли одна смелее другой мелькали в его голове.

О том, каких художников-декораторов собрал Андрей Алексеевич, являлось чуть ли не главной новостью среди слушателей Академии. Судя по срочности вызова, можно предполагать, среди этих знаменитостей окажется и он — Алексей Травин!

«Я буду работать вместе с Антонио Виги. С тем самым Антоном Карловичем, прибывшим из Италии по приглашению почившего в бозе императора Павла Первого для украшения Михайловского дворца, отличившимся в Зимнем дворце, Екатерининском, снискавшим славу непревзойденного художника-декоратора — мастера плафонной живописи в Александровском и Мариинском театрах. С первым в России, кто начал писать аллегорические фигуры по искусственному мрамору», — продолжал с жаром размышлять он.

«Там будет и Фридолино Торичелли, высокий мастер декоративной живописи, получивший в далеком 1811 году звание академика по искусству в орнаментной живописи, а затем вместе с Барнабой Медичи, расписавший рекреационную залу в Академии Художеств, — вспоминал Травин. — Медичи с Торичелли расписали храм Александра Невского в Аничковом дворце, потом вместе с Пьеро Скотти — помещения Адмиралтейств-коллегий».

Он перебирал в памяти другие здания, сооружения, где работали известные в России мастера, и каждый раз, когда обращался к интерьерам, расписываемым ими, представлял рядом себя. Слава художников Виги, Скотти, Медичи, Торичелли не давала ему покоя еще до поступления в Академию. У себя в Галиче он, не раз выполняя частные заказы, рисуя плафоны, мечтал, как будучи профессиональным художником сделает росписи самого большого плафона в столице, который затмит работы итальянских мастеров.

Коляска выскочила на Исаакиевский наплавной мост, вновь возведенный после ледохода, и выехала на набережную. Ярко светившее солнце зашло за большую тучу и в угасающих лучах его выплыли величественные контуры Академии.

«Гроза будет, — подумал Травин. — Хороший символ для такого дня!»

Травин представил себе двух профессоров, Михайлова и Шебуева, стоявшими возле окна и следящими за приближением его к зданию. Высокое чувство своей значимости сопровождало художника до тех пор, пока он не оказался в просторном светлом помещении и не увидел двух рослых мужчин в длинных сюртуках, склонившихся над столом. Они были так увлечены беседой, что не заметили вошедшего в кабинет Алексея.

Травина пригласили к столу, и он понял — предметом спора академиков был его рисунок плафона. Михайлов считал: звезды можно и убрать с неба, дескать, это примитивно, а глубину купола создать наслоением красок, увеличивая их плотность и цветность к центру. Шебуев, наоборот, требовал оставить звезды, лишь поменяв расположение с уменьшением их величин к центру. Вскоре и он сдался, оставив право определять дальнейшую судьбу рисунка автору проекта.

— Без звезд нельзя, — не выдержал Травин.

— Почему же? — с удивлением посмотрел на него Михайлов.

— Картина будет обязательно со звездами. Я так обещал, — процедил сквозь зубы Алексей.

— Кому? — в один голос изумились академики.

— Девушке, — ответил он с вызовом.

Михайлов с Шебуевым переглянулись.

— Постойте, причем здесь девушка? — с некоторым недовольством посмотрел на него Михайлов. — Вам страшно повезло. Вас, никому не известного человека, берут работать во дворец Юсупова. Вы, чуть более месяца назад получивший аттестат свободного художника, будете находиться вместе с живописцами, скульпторами, имеющими не только академические звания, но и всеобщее признание. И вдруг такое небрежение к старшим товарищам.

— Без звезд плафон расписывать не буду, — упрямо глухим голосом пробубнил Травин.

— Ну вот, сами видите, Василий Козьмич, не желает ваш питомец работать во дворце, — едва сдерживаясь, чтобы не разразиться бранью, отрывисто проговорил Михайлов.

— Буду работать, но на своих условиях, — глухо произнес молодой человек.

— Что вы себе позволяете, Травин? — вскликнул Шебуев.

— Ничего не позволяю, — отозвался Алексей. — Я, знаете ли, писал портреты царственных особ. Выполнял разные их поручения по части декорационной живописи. Мне карету предоставляли с гербом и в четыре лошади от царского дворца. Но я никогда ни от кого таких упреков, как от вас, не слышал.

— Что вы упрямитесь? — с сожалением в голосе сказал Василий Козьмич.

— Я могу быть свободен? — спросил Алексей, словно не расслышав гневных отповедей на свое заявление.

— Что-о? — протянул Шебуев, сдвигая к переносице брови.

Травин вдруг понял — он хватил лишка. Так разговаривать с человеком, который был почти на четверть века старше его, мог только невежда.

«Что я себе позволяю?» — спросил он себя, уставившись в пол и чувствуя, как краска заливает лицо.

В какое-то мгновение Травину вспомнилось, с каким трепетом ждал на экзамен Василия Козьмича, переполняясь гордостью: он будет рисовать в присутствии того самого Шебуева, который создал огромное полотно «Петр Великий в сражении при Полтаве», и волновался, ловя каждое его слово, когда профессор оценивал выполненный им рисунок плафона.

— Что вы себе позволяете? — словно услышав мысль Алексея, громко сказал Шебуев.

В помещении вдруг стало тихо. Было слышно, как барабанит дождь по стеклу и откуда-то издалека долетают глухие отзвуки грома.

Выскочив на набережную, Травин попал под сливной дождь. Он было повернул обратно к Академии, но, сделав пару шагов в направлении ее, резко развернулся и быстрым шагом направился к Стрелке Васильевского острова, где виднелись контуры экипажей.

* * *

Он засыпал, просыпался и засыпал вновь, но сон, приснившийся с вечера, продолжался в строгой последовательности, возвращая Травина в прошлое. Сначала он увидел маленькую головку девочки с большим бантом, непослушные курчавые черные волосы. Потом близко-близко оказались ее серые чуть прищуренные глаза. Вот они с девушкой идут по берегу Галичского озера, взявшись за руки, взбегают на земляной Кремль, чтобы догнать уходящее с небосвода солнце.

Лиза приехала из Санкт-Петербурга на лето к бабушке. Полину Сергеевну Богданову, худощавую строгую старушку, Алексей знал с детских лет. Она учительствовала в гимназии, и Травину за хулиганские выходки часто доставалось от педагога. Каково было удивление Полины Сергеевны, когда она увидела того самого строптивого мальчишку на крыльце своего дома, да еще вместе со своей внучкой.

Вскоре после нескольких малозначительных перепалок между бывшим учеником и учительницей установилось перемирие. Через две недели Богданова разрешала внучке отлучаться с Алексеем из сада. Спустя месяц она не ругалась, если Лиза возвращалась далеко после ужина, хотя каждый раз, встречая у калитки, подчеркивала, дескать, молодым людям нет восемнадцати лет.

К концу лета они почти не расставались. Чем ближе подходил день отъезда Лизы в город, тем чаще Алексей высказывал мысль, что он уедет в Санкт-Петербург, устроится там на работу, а когда достигнет возраста, попросит руки Елизаветы у ее родителей. Девушка была категорически против его поездки. Они часто ссорились, обсуждая будущие отношения. Порой доходило до конфликтных ситуаций, как тогда у Паисиевского Успенского собора.

Это была древнейшая постройка Галича. Травин всегда при случае хвалился перед гостями древним и, по его мнению, значительным сооружением. А тут Лиза возьми да заяви:

— Что в нем особенного? Тщедушные полукружья, по которым видна старая прогнившая кровля, несколько несуразных алтарных абсид и мелких барабанов с куполами.

— Чего ты понимаешь в искусстве! О чем ты говоришь? — возмутился Алексей, да так громко, что на них стали оборачиваться собравшиеся возле собора люди. — Обрати внимание на стены. Полюбуйся их обширностью, гладью. А это разве не впечатляет, — он показал на примкнувшую к собору суровую колокольню в виде короткого восьмерика на четверике, увенчанную коротким шатром с одним рядом слухов. — Это древнейший пример шатровой колокольни!

— Ты почему на меня кричишь? — настороженно спросила девушка.

Алексея словно ушатом холодной воды окатили. Он в порыве гнева бросился к храму. Нашел в бурьяне старую лестницу. С трудом взгромоздил ее на нижнюю кровлю.

— Не смей! Не позволю, — громкий истошный голос Лизы остановил его на половине пути.

Травин обернулся. Девушка стояла внизу прямо под ним. На ее глазах блестели слезы. Она протягивала к нему руки и что-то беззвучно шептала.

Потом, когда Алексей спустился вниз, он спросил:

— Ты почему это под лестницей стояла?

— Лестница могла обломиться, а ты упасть. Я думала, тебя поймаю, — простодушно ответила она и уткнулась ему в грудь мокрым от слез лицом.

Однажды после очередной размолвки Алексей провожал Лизу домой. Они давно шли, молча переживая случившееся. Фигура женщины в цветном просторном платье отделилась от забора и, шурша многочисленными нарядами, стремительно приблизилась к ним.

— Красавчики вы мои ненаглядные, голубочки мои, — пропела цыганка томным грудным голосом. — Не уходите. Задержитесь, милые. Дайте-ка я вам погадаю. Вижу-вижу, разлука близится. А доведется ли встретиться вновь?

Сбитые с толку внезапным вторжением молодые люди замерли в нерешительности. Цыганка взяла руку Алексея, открыла ладонь и продолжила:

— Предстоит тебе, милый, дорога дальняя, но не сейчас. Ждут тебя деньги большие, но не здесь. И встреча с милой ждет тебя, но очень нескоро.