Названец. Камер-юнгфера

Все уселись, и начались расспросы. Господин Адельгейм был тоже когда-то большим другом их отца, а теперь другом и семьи.

Он находился в отсутствии из Петербурга около месяца, где-то около Харькова или Воронежа, и, вернувшись накануне, явился с первым визитом в семейство Кнаус.

Адельгейм только числился где-то на службе, но, собственно, не был чиновником; однако ходили слухи, что он всё-таки исполняет какие-то тайные поручения, никому не ведомые, важные. Во всяком случае, Адельгейм очень часто виделся с г-ном Шварцем.

После первых расспросов обоюдных, как здоровье, как и что, нет ли чего нового, Амалия Францевна, усмехаясь, но многозначительно прищуривая один глаз, говорила:

— Ну а как устроили дело?

Адельгейм усмехнулся и ответил:

— Какие же у меня дела? У меня никаких дел нет! Это всё на меня сочиняют. Я просто хотел проехаться в Малороссию, да надоело трястись по скверным дорогам — и вернулся, не повидавши хохлов.

— Ну-ну, хорошо! Скрытничайте! Я не любопытна. Не хотите сказать — не говорите! Я всё равно позднее от кого-нибудь другого узнаю: уладилось ли дело?

Речь зашла об общих знакомых. Тора весело и смеясь рассказала про какой-то случай на Неве с их знакомыми, причём целая компания чуть не потонула. При этом брат вставлял свои замечания и острил, Адельгейм, а равно и г-жа Кнаус смеялись до слёз, но затем гость всё-таки сказал:

— Какие мы злые! Люди чуть не погибли, а мы смеёмся над этим.

— Я их не люблю! — отозвалась Тора. — Они злые, на всех клевещут. И вы не должны их защищать! Они и про вас много дурного говорят. Уж конечно, не вам бы следовало их спасать!..

— Ну, Бог с ними! — отозвался Адельгейм, и, обратясь к Амалии Францевне, он вдруг выговорил: — Ах, ведь главное-то я и забыл! Прошу у вас позволения завтра или послезавтра привезти к вам и представить молодого человека.

— Кто же это? Кого?..

— Моего нового приятеля…

— Старика?! — воскликнула Тора.

— Да, старика… лет двадцати пяти.

— Что это значит?

— А значит, что он настолько рассудительный молодой человек, что в некотором смысле старик.

— Да кто же такой? Откуда? Где вы с ним познакомились, если только вчера приехали? — закидала Тора вопросами.

— Самый удивительный случай! Если рассказывать всё подробно, то надо будет говорить целый час, а я вам скажу вкратце. Вёрст за сто от Петербурга, в одной деревне, где я отдыхал в дороге и ужинал, оказался молодой человек, только что спасшийся от смерти.

— Как?! Что?! — вскрикнули и г-жа Кнаус и дети.

— Да! Его, бедного, ограбили на дороге и чуть не убили. Он спасся совершенно чудом — в одном лишь белье, без гроша денег, даже без шапки и без сапог. Разумеется, я его тотчас же накормил, напоил, даже, могу сказать, пригрел, ибо одел, то есть дал ему свой сюртук и всё, что нужно было… Конечно, я взял его с собой и привёз в Петербург. Пока он поселился у меня и написал родным о высылке ему денег. Молодой малый этот мне понравился, как редко кто нравился. Умный, образованный, дельный, степенный! И знаете, что вдобавок я забыл прибавить? Он то же, что и вы: он курляндец, ребёнком маленьким приехавший в Россию. Он говорит по-немецки, пожалуй что, не лучше вас, Fräulein Тора, а по-русски говорит, конечно, совсем уже не на немецкий лад.

— Как его фамилия? — спросила Тора.

— Генрих Зиммер. Я уверен, что он вам очень понравится и вы будете со временем сожалеть так же, как и я теперь, что он в Петербурге не задержится. Он, как только получит от родных деньги, двинется далее, Бог весть, на край света.

— Куда же? — спросила Тора.

— И догадаться трудно… Он едет в Архангельск.

— Зачем?! — ахнул и воскликнул Карл.

На его лице отразилось недоумение. Он стал соображать.

— Этого он мне не сказал и просил не расспрашивать. Мне кажется, что по какому-то довольно важному делу, но как будто торговому. А между тем он — дворянин фон Зиммер. Он говорил, что у него есть родственники-однофамильцы — бароны. И мне сдаётся, что я в юношестве слыхал об одном бароне фон Зиммере, живущем в Саксонии или в Силезии, хорошо не упомню.

— Вы, конечно, доложите господину Шварцу об этом случае? — сказал юноша.

— Разумеется! Но, милый Карл, ничего сделать нельзя. Около Новгорода разбойное место испокон века, и каждый год на многих проезжих нападают. Спасибо ещё, что не убивают, а отпускают живьём. Тут сделать ничего нельзя! Два года тому назад и на меня чуть не напали. Я спасся только тем, что приказал людям, которые ехали за мной в бричке, не дожидаясь приближения каких-то людей с опушки леса, палить по ним из мушкетов. Тут сделать ничего нельзя! Надо просто всем путешествующим запасаться оружием.

— Скажите, — прервала Тора гостя, — этот молодой человек… Как вы его назвали?

— Фон Зиммер.

— Этот фон Зиммер красив?

— Ну вот! — рассмеялась Амалия Францевна и махнула на дочь рукой. — Кому что, а она первый вопрос — красив ли?

— Что же из этого? — заступился Адельгейм. — Совершенно понятно, что должно интересовать молодую девушку. Да, Тора, отвечу вам на это, что мой новый приятель даже очень красив собой. Очень!

— Белокурый? — с каким-то странным оттенком голоса сказала Тора.

— Вот и нет! Извините! Если бы он был белокурым, то я бы и не посмел вам назвать его красивым. Слава Богу, я знаю давно, кто вам нравится. Нет-с, он черноволосый. Чёрные брови, чёрные глаза, чёрные, как дёготь, волосы, да ещё курчавые. Ну чисто араб, из белой Арапии прибывший. Чернее, одним словом, любого трубочиста. Стало быть, должен вам, Fräulein, понравиться страшно.

И Адельгейм звонко засмеялся.

— Это что же такое? — засмеялся и Карл. — Он, стало быть… ну, того… Догадываетесь?

— Кого? — спросил Адельгейм.

— Знаю! — отозвалась Тора. — Брат хочет сказать, что ваш найдёныш похож на того… ну, помните, что я замуж-то собиралась.

— Вот-вот, именно! — воскликнул Адельгейм. — Номер второй! Но только, воля ваша, мой будет покрасивее вашего жениха, да и поумнее, да и смелости у него будет не меньше. Тот, ваш, был смел в пустяках, а этот от разбойников, от четырёх или пяти человек, одним дорожным топориком отбился и, конечно, убежал, однако, говорит, одного ранил. Ну-с, так позволите, Амалия Францевна, представить вам ограбленного дворянина?

— Конечно, конечно! — воскликнула Тора, не дожидаясь ответа матери. — Хоть сегодня же вечером!

— Извините, нельзя!

— Почему?

— Не в чём ему будет явиться! Ведь вы забыли, что у него всё украдено, ну а мой сюртук на нём сидит несколько смехотворно. Надо дать ему время обшиться, как приличествует дворянину, да и парик новый купить. Вот так через неделю я его привезу.

— Как через неделю? — воскликнула Тора чуть не с отчаянием.

— Постараюсь и раньше! Если он согласится взять у меня денег взаймы, то и раньше. Но боюсь, не согласится. Обещать не могу, но, одним словом, всячески постараюсь!..

VIII

Адельгейм был добрейший и сердечнейший немец, уроженец Ревеля. Доброта заставила его привезти с собой какого-то найдёныша на большой дороге. Доброта заставила везти его и к г-же Кнаус. И дня через три около полудня он был в доме Амалии Францевны вместе с своим новым protégé[10] — найдёнышем среди столбовой дороги. Прихотливая, избалованная матерью и своенравная, Тора отчасти по легкомыслию, а отчасти из праздности настолько приставала два дня к Адельгейму — привезти молодого человека, что он должен был поневоле уговаривать Зиммера тотчас поехать познакомиться с важною дамой и с её красавицей дочерью.

Напрасно Зиммер — очень степенный молодой человек — уверял, что знакомство совершенно излишне, ибо как только он справится с делами, то выедет дальше в Архангельск. Адельгейм упросил его сделать хоть один визит г-же Кнаус. Вдобавок у молодого человека оказались дальние родственники в Петербурге, он на другой же день уже достал деньги и мог тотчас же прилично одеться.

Через двое суток рано утром у него было уже новое франтовское платье и все аксессуары туалета, включая и парик по самой последней моде.

И, добродушно улыбаясь, слегка пожимая плечами, но любезно, Зиммер заявил добрейшему и весёлому Адельгейму, что он готов для него на всё.

— Вы меня подобрали на большой дороге, как нищего-бродягу, довезли до Петербурга, поселили у себя — как же мне не исполнить простой просьбы познакомиться с почтенной дамой, да вдобавок ещё с красавицей-девушкой!

Около полудня они были уже в гостиной г-жи Кнаус. Зиммер, смуглый брюнет с красивыми и выразительными чёрными глазами, сразу понравился и матери, и дочери; но в особенности понравился юной Торе двумя отличительными чертами своей личности: изяществом и скромностью. Эти два качества и красивая наружность делали его вполне привлекательным.

Разумеется, Тора заставила его рассказать про опасность, которой он подвергся в дороге, и Зиммер добродушно и серьёзно, без хвастовства рассказал свой случай. Его действительно чуть не убили, он бежал, даже сапоги свои оставив добровольно в руках разбойников.

Пока Адельгейм о чём-то перешёптывался с г-жой Кнаус у окна, Тора, беседуя наедине с Зиммером, расспросив его обо всём на свете, продолжала всё-таки свои расспросы.

— Отчего вы так плохо, с таким странным произношением говорите по-немецки? — спросила она.

— Я слишком маленьким приехал в Россию, — ответил Зиммер.

— Так же, как и мы с братом! — воскликнула девушка. — Но всё-таки мы, выучившись отлично по-русски, так же как и вы, всё-таки сохранили произношение. Вы же изъясняетесь, как здешние русские, выучившиеся по-немецки уже после восшествия на престол императрицы, поняв, что этот язык им необходим в будущем, так как Россия должна же отныне сделаться полунемецким государством.

— Неужели вы думаете, что это возможно? — холодно выговорил вдруг Зиммер.

— Что?

— Чтобы Россия, огромная страна, православная и русская, сделалась совершенно немецкой и лютеранской?

— Непременно! Все так говорят. Веру заставят всех переменить и сделаться лютеранами, а языку заставят учиться.

— А крестьяне? — спросил Зиммер, несколько улыбаясь.

— Понемножку и крестьян заставят. Говорят же в Германии крестьяне по-немецки.

Тора говорила всё это утвердительно и твёрдо, как самую простую истину.

— И мы — я и вы, — как немцы должны желать этого! — прибавила она.

— Конечно! — заявил Зиммер. — Но я думаю, что этого никогда не будет. Ведь вот вы, как и я, живя здесь долго, в России, стали говорить отлично по-русски. И даже мы вот теперь, начав с немецкого языка, перешли на русский.

Тора засмеялась:

— Я, право, не знаю… Я и русских, и немцев одинаково люблю. А иногда даже бывает, что иной русский мне нравится больше немца. Наши все какие-то сонные. И вот я скажу правду: вас первого немца я нахожу мало похожим на всех. Вы мне напоминаете одного русского офицера и лицом, да и вообще что-то у вас есть похожее на него.

И затем Тора весело, отчасти кокетничая, спросила, едет ли Зиммер на север, когда и зачем.

— Конечно, как только придут деньги, так я уплачу то, что взял здесь взаймы, и выеду в Архангельск. Когда это будет, право, не знаю… Через недели две, не ближе.

— Ну а тогда… — воскликнула Тора и запнулась, как будто то, что ей пришло на ум, сказать было немыслимо. Она даже немного покраснела.

А мысль её была такая: «За две недели я, быть может, сумею заставить тебя и отложить это путешествие!»

Зиммер видел ясно, что или юная Доротея — большая кокетка, проводит время в том, чтобы стараться нравиться всем, или же он действительно ей сразу понравился. Она как-то особенно смотрела на него. Иногда взгляд её прекрасных голубых глаз заглядывал в его глаза, смущал его. Он что-то читал в этом взгляде, недоумевал и конфузился.

— Скажете ли вы мне или нет, зачем вы едете в Архангельск? — спросила девушка.

— По очень важному делу.

— Нельзя сказать, по какому?

— Оно неинтересно, но секрета, конечно, нет.

— И думаете вы долго пробыть там?

— Совершенно неизвестно… Или месяц, или целый год!

— Год?! — воскликнула Тора. И, подумав, она прибавила: — Но ведь раньше двух недель вы не выедете?

— Не думаю!

И, опустив глаза, Тора подумала: «Две недели! За две недели можно многое сделать, но надо, чтобы он бывал у нас всякий день…»

И, подумав это, она вздохнула.

В это время Адельгейм с хозяйкой приблизились к ним от окна и сели рядом.

Тора передала кое-что матери из того, что слышала от Зиммера. И вероятно, дочь сказала что-нибудь взглядом матери, потому что г-жа Кнаус вдруг обратилась к Зиммеру со словами:

— Я прошу вас быть у нас сегодня вечером. Вы перезнакомитесь со многими очень приятными людьми, и даже с такими, которые когда-нибудь, если вы будете вновь в Петербурге, могут быть вам полезны. Вообще, пока вы в Петербурге, я прошу бывать у нас часто, не стесняясь.

Зиммер поблагодарил и обещал, но по его голосу можно было догадаться, что это простое вежливое светское обещание, ни к чему не обязывающее.

Тора при этом как будто встревожилась. Она быстро поднялась и позвала Адельгейма к тому же окну в углу гостиной, у которого он только что шептался с её матерью. И здесь началось тоже шептание.

— Господин Адельгейм, — зашушукала весело девушка, — вы меня любите?

— Это что за вопрос?

— Говорите, вы меня любите? Много?

— Конечно! И давно! Да и кто же вас не любит? Весь Петербург…

— Ну а если любите, то исполните мою просьбу, такую, с какой в другой раз я никогда к вам не обращусь… Привезите мне сегодня вечером Зиммера. И если он сам — один — не захочет ездить к нам, то приезжайте к нам каждый вечер непременно и привозите его с собой. Дайте мне в этом ваше честное слово!

Адельгейм рассмеялся, подмигнул девушке и выговорил:

— Понимаю! Сразу победил всех ваших воздыхателей. Даю слово! Но подумайте, Fräulein, если он упрётся и не захочет, что же мне делать?