Стебель травы. Антология переводов поэзии и прозы

Из испанской поэзии

Хуан Рамон Хименес

Зимняя песня

Поют. Поют.Где поют поющие птицы?Дождь прошёл. Но на веткахвсё ещё нет листвы. Поют. Поютптицы. В какой сторонепоют поющие птицы?Клетки мои пусты.Пуст птичий рынок. Но – поют.А долина так далека. Никого…Я не знаю, где поютптицы – поют, поют! —поют поющие птицы.

Нищие

Хотя бы то, что птичкана лету прощебетала!..– И розы аромат,хранимый нежным взглядом!..– И блеск небес,что высох со слезинкой!..

«Несут золотые стрелы…»

Несут золотые стрелыпогибель лету. И воздухпрозрачной болью наполнен,и кровь напоена ядом.Всё – свет, и цветы, и крылья, —уже готово к отлёту.И сердце уходит в море.О, сколько печали рядом!Холодная дрожь и слёзы.– Куда вы идёте? – Где вы? —У всякого всякий спросит.Ответ никому не ведом…

«Поэзия, рассветная…»

Поэзия; рассветнаяроса; ночноедитя; прохладная и чистаяистина последних звёзднад хрупкой истиноюпервого цветка!Роса, поэзия;рассветное падение небес на землю!

Утро в саду

Спящий младенец!А в это время птицы поют,качаются веткии улыбается огромное солнце.В тени золотой– столетие или мгновенье? —спящий младенец– вне всякой мыслио мгновенном и вечном! —А в это время птицы поют,качаются веткии улыбается огромное солнце.

Актуальность

Безмерное сердцев глубине каждодневного солнца– дерево, пламенеющее на ветру —единый плод лазурного неба!Возвеличим – истину настоящего!

Любовь

Было сердце моё —как лиловая тучав закатном огне;перекрученное, фиолетовое от боли,пронзённое светом, пламенем, золотом!

Идеальное море

Маяк —как голос ребёнка, что хотел быбыть Богом; для нас почти незримый.– Какая даль! —И кажется,что он зажжён не для таящих гибельморей, но для зловещей бесконечности.

Творение

Изо дня в день, мои крылья– землекопы, рудокопы:тяжела кирка твоя, свет! —погребают меня в белой бумаге…– Восхожденье моё! – ну а отдыхв закатном грядущем!…Чистым бессмертным жаромвзлечу над угольным солнцем,преображённый!Перевод с испанского А. Щетникова

Из ирландской поэзии

Сэмюэл Беккет

Cascando

1

«Превысив отчаянье…»

превысив отчаяньесловопадениячем выкидыш хуже бесплодияты ушла и время отяжелеловпору щипцами орудоватьтянуть из нутра постельногожилы прошлой любвиглазницы в которых вроде твоих глазасейчас или никогда что лучшечерная пустошь забрызгала лицаговорящиеразве девять дней погубят любовьа девять месяцева девять жизней

2

«Повторяю…»

повторяюне научишь не научусьповторяю есть последнееиз последнегопоследняя мольбапоследняя любовьзнание незнание притворствопоследнее из последних словменя не любишь любим не будутебя не люблю любить не будув сердце опять опресноки словлюбовь любовь дряблаяистолчешь сывороткусловиспуганныхнелюбовьюлюбовью но не к тебелюбовью но не твоейзнанием незнанием притворствомя и все что полюбят тебяесли полюбят

3

«Если не полюбят…»

если не полюбят«мой путь в текучих песках»мой путь в текучих пескахвозле горбатой дюнылетний дождь исхлестал мою жизньнахлынувшую и отступившуюк началу концу липокой в растаявшей дымкекогда не обиваюэти длинные скользкие порогипроживаю жизнь отмерянную дверина ключ и настежь«что бы я делал без этого мира безликого»что бы я делал без этого мира безликогогде я длюсь мгновение где мгновениев пустоту выплескивает неведение бытиябез этой пучиныгде тело и тень вместе идут на дночто бы я делал без тишины для шепота гибельнойодышка ли безумие вызволить возлюбитьбез неба парящегонад свинцовой пыльючто бы я делал что делал вчерав мертвом луче наблюдал двойникаон как я идущий несомыйв пространства скорченныесреди безгласия голосовнаполняющих мой коконПеревод с ирландского Г. Стариковского

Из польской поэзии

Ежи Групиньский

Антифона

С утра яУверовал сноваВ наш стихПомолись же и тыИ уверуй в меняВновь как в Слово

Апостроф

КрылоУкрой меня уберегиСвинцовой буквы тяжестьДай подняться

Свет

Софии и Яну Серединским

УтромПриподниму осторожноКрылья-ресницыМожет быть не погибнуСветом сраженныйМожет быть вправдуУдастся поднятьЭтими крыльямиМир освященныйСияньем

Стихи из памяти

О прошлой нежностиСтихами белымиШаги твои звучалиНо их не слышалиНи ты ни снегЧто засыпал следы

К читателю

Именно такоживет эта кронаДеревом мертвым стоятьстиху моемуПокудалистьев его не коснетсятвой голоствое дыханье

Письмо на подоконнике

…а еще напишу тебе: Встал на рассветеНо не смог отыскать ничегоИнтересного – все уже виделЭто зеркало это креслоИ рука не тянулась потрогатьНи тарелки ни старых вещейПроживающих здесь —НичегоТолько шторки крахмалДа оплавленный лампой зрачокИ лежит костенеяЗа окном помертвевший пейзаж

Перо

Перо усталость и бумагаи ничего не скажет мнеоконной рамы пустотастучит печатная машинкасуетитсяИ только щедрая землянасытившись телами новыхмертвыхмне отвечает жирным срезомдымящимся илипнущим к лопате

Плод

Поверь – все дерево трясетсяКогда голодными губамиВпиваешься в набухший соком плод

Разговор со стеной

Перо и папирусНе этот ли скриптебя разбудилмой древесныйжучок?

Нелюбимая

Это мои косыНо их не помнятТвои рукиИх бы обрезатьПод самый кореньНо нетНе заметишь дажеРазве что ненадолгоСтихнет боль в затылкеСброшу все одеждыЧто скажутЭта грудь и упругость бедерНо молчат притихлиВозьмитеТепло рукОзябшие вещицыИли не умею —Лишь отдерну пальцыСтынут сноваТускнеютТолько струйкаПромолвит терпеливоМое телоТеплымИ тяжелым словомМне прошепчетПро каждый сантиметрСлышу и знаюИ понимаюОпуская векиПред отраженьемБоже мойВзглядом случайным врастаюВ плоскость зеркальной твердиВ стеклянные каплиВпрочем все это я знаюИ стараюсь поведатьНо когда искушаясьСяду под люструК зеркалу чтоб начертатьИмя твое помадойВзвизгнет стеклянное пеклоИ я останусь на той сторонеС красным соцветием венНа распятой рукеИ рваным шрамом на горлеСнова – одна

Заклятье

словно заклятьетвержу я:Твой запахкружит мне головувшитым под кожучерным цветкомбузины!Перевод с польского В. Лаврова

Из аргентинской прозы

Мануэль Рохас

Заказаны, но не пойдут…

Переводы заказаны, но не пойдут. А почему? Ответы бывали разные. Чаще всего вообще ответов не было. Иногда работу оплачивали («Мужчина с розой» – рассказ известного аргентинского писателя Мануэля Рохаса), иногда предлагали за те же деньги перевести другие рассказы: изменялся состав сборника (Эвора Тамайо «Листок из свадебного альбома», «Капитан ждёт»). И если можно предположить, что сборник рассказов латиноамериканских писателей, куда входил рассказ Рохаса, не увидел свет из-за того, что издательство уже испытывало трудности с деньгами – было начало 90-х, то история с переводами кубинской писательницы Эворы Тамайо, была совсем иной Ну кто знал у нас как следует современную кубинскую литературу? А тут ещё следовало знать «кто есть кто» из писателей, кто за Фиделя, а кто в душе не очень. Поэтому, естественно, состав сборника сделали на Кубе, да и сами тексты тоже прислали: книжки и перепечатки. Делало сборник издательство «Художественная литература» (Москва). Раскидали работу по переводчикам. Мне досталась тоненькая книжечка «чёрного юмора» Эворы Тамайо. В ней были собраны довольно страшные и занимательные вещи, но перевести требовалось только два рассказа, да и те не самые «чёрные». Однако, очень скоро мне сообщили, что Эворы Тамайо в сборнике не будет (хотя работа была сделана и сдана), как и многих других писателей Состав перешерстили. Имена были теперь совсем другие. Должно быть на Кубе что-то тогда произошло.

Теперь я жалею, что не перевела хотя бы для себя (времена меняются!) остальные рассказы из тоненькой книжечки, которая куда-то запропастилась. А вот куда запропастилась сама Эвора, не знаю. Хотелось бы узнать.

Нина Снеткова

Мужчина с розой

Несколько лет назад под вечер в Осорно приехали монахи-капуцины: они собирались наставлять в истинной вере местных жителей.

Монахов было шестеро, все – настоящие мужчины, бородатые, крепкие лица энергичные, жесты вольные.

Бродячая жизнь наложила свою печать на этих вечных странников, и они ничуть не походили на монахов других орденов.

Тела шестерых бородачей закалились в постоянном соприкосновении в дикой природой юга во время долгих переходов через сельву, под яростными порывами ветра и проливными дождями, а лица утратили торжественную неподвижность, свойственную тем, кто проводит свои дни в тепленьком уединенном уголке уютного монастырского дворика.

Случай свел их в Вальдивии, куда они приехали кто откуда: из резерваций Анголы, из Ла-Империала, из Темуко, и уже все вместе они продолжили путь до Осорно, где целую неделю должны были исполнять свои миссионерские обязанности, а потом снова разъехаться по дорогам сельвы, неся слово евангельской проповеди.

Было их шестеро, все – настоящие мужчины, все бородатые.

Особенно привлекал внимание отец Эспиноса, ветеран миссионерской деятельности на юге, сорокапятилетний мужчина, высокий, крепкий, с виду деятельный, добрый и деликатный.

Был он из тех монахов, которые очаровывают некоторых женщин и нравятся всем мужчинам.

Самая обычная голова под шапкой таких черных волос, что по временам они даже отливают синевой, как перья у дроздов. Матовое смуглое лицо, скрытое пышной бородой, и капуцинские усы. Широковатый нос, яркий, свежий рот, черные блестящие глаза. Под одеждой угадывалось легкое мускулистое тело.

Жизнь отца Эспиносы была увлекательна, как жизнь всякого человека действия, как жизнь конкистадора, главаря разбойников или партизана. И от каждого из них было что-то у отца Эспиносы в его манере держаться, и ему в самый раз подошли бы воинские доспехи первого, плащ и конь чистых кровей второго, защитное обмундирование и автоматическое оружие третьего. Но хоть он и походил на всех троих и, казалось, в определенных условиях мог бы стать любым из них, был он совсем иным и резко от них отличался. Он был человеком чистой души, понимающим других людей, чутким, и вера его была пламенной и деятельной, а дух, чуждый всему низменному, был исполнен религиозного рвения.

Пятнадцать лет разъезжал он по местам, где жили индейцы-арауканы. Он наставлял их в вере, а они души в нем не чаяли. И спрашивал он и отвечал им всегда с улыбкой. Словно бы всегда говорил с такими же чистыми душами, как он сам.

Таков был отец Эспиноса, монах-миссионер, настоящий бородатый мужчина.

На другой день все уже знали о приезде миссионеров, и разнородная толпа, постигающая основы катехизиса, заполнила первый двор монастыря, в котором должна была проводиться миссионерская неделя.

Сельскохозяйственные и фабричные рабочие, индейцы, бродяги, сплавщики леса – все сходились сюда в поисках евангельской проповеди миссионеров, в надежде на нее. Бедно одетые, в большинстве своем босые или же в грубых охотах[1], кое-кто в одних рубахах да штанах, грязных и рваных от долгой носки, с отупевшими от алкоголя и невежества лицами; вся неопределенная фауна, выбравшаяся из соседних лесов и городских трущоб.

Миссионеры привыкли к своей аудитории и не оставались в неведении того, что многие из этих несчастных приходили сюда не столько обрести истину, сколько в надежде на их щедрость; но священнослужители за время своего миссионерского служения привыкли уже раздавать еду и одежду голодным и оборванным.

Весь день напролет трудились капуцины. Под сенью деревьев по углам двора сгрудились люди, отвечавшие как умели или как их учили, на простодушных вопросы катехизиса.

Где пребывает Господь?

На небесах, на земле и повсюду – отвечали они хором, с безнадежной монотонностью.

Отец Эспиноса, который лучше других владел местным наречием, наставлял в вере индейцев: ужасная задача, способная довести до изнеможения любого здоровенного мужчину, ведь индейцу не только трудно было воспринять суть наставлений, ему мешало еще и незнание испанского языка.

Но, тем не менее, все шло своим чередом, и к концу третьего дня, когда занятия с причастниками закончились, монахи приступили к исповеди. Группа людей, твердивших основы христианской доктрины, заметно поубавилась, многим ведь уже раздали одежду и еду, но народ все прибывал и прибывал.

В девять утра жаркого ясного дня началось шествие кающихся – они нитью тянулись от двора к исповедальням, неторопливо и в молчании.

Солнце клонилось к закату, и большая часть верующих разошлась; отец Эспиноса в свободную минуту гулял по двору. Он уже возвращался к своему месту, когда какой-то мужчина остановил его, обратившись с просьбой.

– Я хотел бы исповедаться, отец мой, у вас.

– Именно у меня? – спросил монах.

– Да, у вас.

– Почему же у меня?

– Не знаю. Может быть, потому что вы старше остальных миссионеров и потому, возможно, самый добросердечный.

Отец Эспиноса улыбнулся.

– Хорошо, сын мой. Если ты этого хочешь и так думаешь, то пусть так оно и будет. Пошли.

Он велел мужчине идти вперед, а сам пошел следом, разглядывая его.

До этого времени отец Эспиноса его не примечал. Мужчина был высок ростом, стройный, движения его были какими-то нервными, лицо смуглое, черная острая бородка, глаза тоже черные, горящие; изысканно очерченный нос и тонкие губы. Говорил он правильно и одет был чисто. На ногах у него были охоты, как и у других, но сами ноги казались ухоженными.

Когда они подошли к исповедальне, мужчина опустился на колени перед отцом Эспиносой и сказал:

– Я попросил вас меня исповедовать, потому что уверен, что вы человек больших познаний и очень рассудительный. Я не отягощен смертными грехами, и совесть моя относительно чиста. Но сердце мое и разум хранят ужасную тайну, и это чудовищный груз. Мне нужно, чтобы мне помогли от него освободиться. Поверьте тому, в чем я вам сейчас признаюсь, и очень прошу вас, пожалуйста, не смейтесь надо мной. Я уже много раз пытался исповедаться другим миссионерам, но они, с первых же моих слов, отталкивали меня, сочтя безумным, и насмехались надо мной. Я очень из-за этого страдал. Теперь последняя попытка. Если и теперь будет все так же, то я смогу убедиться, что спасения мне нет, и мой ад останется со мной.

Мужчина говорил нервно, но убежденно. Редко случалось отцу Эспиносе слушать такие речи. Большинство из тех, кто исповедовался в миссиях, были примитивными созданиями, грубыми, без искры божьей, и сообщали они ему самые заурядные грехи, многим присущие, грехи плотские, а не духовные.

Он ответил мужчине, придерживаясь его же стиля речи.

– Скажи мне то, что тебе нужно сказать, и я сделаю все возможное, чтобы тебе помочь. Доверься мне как брату.

Мужчина немного помедлил, прежде чем начать свою исповедь, казалось, он боялся выдать великую тайну, которую, по его словам, хранил в сердце.