Игорь Горанский
Жизнь и смерть Маноэла дос Сантоса Гарринчи
Предисловие
В апреле восемьдесят первого я оказался в Гетеборге на хоккейном чемпионате. Зал, где с шипением резали лед, сухо похрустывали клюшки, трещали борта, глухо сталкивались тела, находился в двух шагах от стадиона «Уллеви», заколдованного тишиной и ожиданием. Улицы были сухими, чистыми, полными солнца, попадались афиши, оповещавшие, что в ближайшее воскресенье по всей Швеции — открытие футбольного сезона. Я вздыхал, шагая на работу в зал мимо запертого стадиона. Искушение томило душу. И все-таки я ускользнул от своих спецкоровских обязанностей. Не простил бы себе, не сделав этого…
Медленно шел вдоль высокой трибуны с ребрами скамеек, отыскивая те, где в пятьдесят восьмом располагалась ложа прессы. Ноги сами принесли, озираться и примериваться не пришлось. Сел там, где сидел без малого четверть века назад. И в памяти двинулся, поплыл матч чемпионата мира нашей сборной с бразильцами.
Воображение немедленно предложило Гарринчу. Вот здесь, на этой полосе, именуемой правым флангом, совсем рядом, под скамьями прессы, он мелькнул с одиннадцатым номером на спине. Крадучись приближался с мячом к защитнику, тот пятился как загипнотизированный. Вдруг бразилец склонился влево до самой травы, словно подстреленный, а когда защитник, поверив, сделал шаг в ту же сторону, неуловимо быстро выпрямился и справа пронесся к воротам. Штанга басом загудела, потрясенная ударом мяча.
С этого эпизода начался тот знаменитый матч. Знаменитый тем, что впервые на чемпионате в состав были введены Пеле, Гарринча и Зито и сборная Бразилии счастливо нашла, отобрала всех тех, кто покорил мир едва ли не идеальной игрой и кому вскоре досталась Золотая богиня. Замечу, что и в истории советского футбола матч остался примечательным. Наша команда, впервые выехавшая на мировой чемпионат, проиграла противнику, какого прежде не знала, невиданной силы, тем не менее достоинства своего не уронила, неловкости за нее испытать не пришлось.
Ради точности обязан сказать, что имя Гарринча услышал за день до матча при любопытных обстоятельствах.
В прохладном полуподвале отеля в Хиндосе наша команда собралась на установку. Тренер Г. Качалин излагал план игры, назвал вероятный состав противника, внушал футболистам, как им следует противостоять тому или другому бразильцу. Когда собрание близилось к концу, кто-то из команды вопросительно произнес: «А Гарринча?»
Я уже повидал бразильцев во встрече с англичанами, игрока с таким именем там не было. Имя мне ничего не говорило, и я, скорее всего, пропустил бы его мимо ушей. Но уж слишком затянулась пауза, словно вопрос был бестактен, не к месту. Смысл же ответа был таков: не надо ломать голову, не появлялся он в первых двух матчах, бог даст, не появится и завтра.
Долгая, трудная пауза и заставила меня после пуститься в расспросы. Выяснилось, что Гарринчу видели в игре московские динамовцы, недавно ездившие в Южную Америку, и у них создалось впечатление, что наблюдать за ним с трибун гораздо приятнее, чем встретить его на поле.
Сколько я ни читал воспоминаний, отзывов о Гарринче, все они начинались с первого впечатления. Иначе, наверное, невозможно: человек этот немедленно приковывал к себе внимание. Выглядел он странновато для футболиста. Ничего атлетического, выгодного. Ростом невелик, горбился, шея незаметна, расслабленный, понурый, взгляд исподлобья. И ноги удивительной конфигурации: казалось, соединить их вместе он не мог, расставлены и обе наклонены влево. Я вдаюсь в подробности потому, что после того матча побывал на даче, где жили бразильцы, и постарался как можно лучше рассмотреть Гарринчу. Внешность других футболистов вблизи совпадала с представлением о них, полученным издали, с трибун, в игре. А Гарринча был тот и не тот. Вроде бы он, наверняка он, но как же не похож на того, на правом фланге, неуловимого, эксцентричного фокусника!
Гарринча сыграл в четырех матчах шведского чемпионата и не забил ни одного мяча. Казалось бы, уж если форварду суждено покорить аудиторию, без метких попаданий по воротам не обойтись. Юный Пеле с того и начал — в тех же четырех матчах провел шесть мячей. Однако восхищенное признание публики они разделили поровну, никто, по-моему, голы тогда во внимание не принял.
Феномен этого признания, думаю, заключался в том, что очевидцы почувствовали: такого игрока им видеть не приходилось да и навряд ли когда-либо придется. Сейчас, перевидав многих и многих звезд, я с полной уверенностью свидетельствую, что то ощущение нас не обманывало. Если задаться целью применить к Гарринче всего одно слово, то иного, кроме «неподражаемый», не сыщу.
Все большие мастера остаются в нашей памяти единственными в своем роде. И все же можно представить других игроков, похожих или старающихся быть похожими на Пеле, Чарльтона, Беккенбауэра, Круиффа. Да и заслуга этих звезд первой величины перед футболом в том и состояла, что каждый из них создал образец игрового поведения, которому, хочешь или не хочешь, полагалось так или иначе следовать, чтобы соответствовать требованиям времени.
Оригинальность Гарринчи принадлежала ему одному, при всем желании повторить его хоть в малой степени было невозможно. Его обманные движения, предопределенные внешним своеобразием, не поддавались разучиванию и копированию. «Ничего не могу понять» — этот отзыв о прорывах Гарринчи я не раз слышал от бывалых защитников. И прибавить еще надо поразительную способность этого, на взгляд нескладного, вялого человека в мгновение ока срываться с места, из неудобного, безнадежного положения со скоростью выстрела. Обман и скорость делали его хозяином положения, а сторожей, самых аккуратных и бдительных, оставляли в дураках. Толкаться, оттирать плечами, настаивать на силе Гарринча избегал. Его манили чистое поле, простор, где он на мгновение, но останется один. Все, что он вытворял, было игрой в первозданном, если угодно, в детском значении этого слова. И публика не могла налюбоваться этой его игрой.
Но не забудем, что среди футбольных выражений есть и такое: «заигрывается». В нем — упрек, осуждение, ибо превыше всего интересы общие, командные, отвлекаться от которых не позволено даже самым хитроумным искусникам. Прямая выгода от правого крайнего Гарринчи была более чем очевидна: он, как минер, взрывал своими проходами оборону противника, она трещала по швам, рушилась, требовала срочного привлечения дополнительных сил для спасения, а в это время получали свободу его партнеры Пеле и Вава, которые и забивали голы. В финальном матче чемпионата, когда бразильцы встречались со шведами, два мяча (самые важные, первый и второй) были проведены на диво одинаково. Гарринча выбегал к линии ворот, делал передачу в середину, и центральный нападающий Вава вместе с мячом влетал в сетку.
Каждый из нас, журналистов, когда ситуация требовала предвосхитить события, наверное, попадал впросак. А бывает, мы угадываем. В суете каждодневности никто, кроме нас самих, не замечает, не помнит этого риска. Мне приятно было перечитать, что я писал в «Футболе» в шестидесятом, когда футбольный мир уже поворачивался навстречу следующему чемпионату мира.
«Говорят, что, играя за свой клуб „Ботафого“, Гарринча уже не тот — потерял скорость, отяжелел. Но я не удивлюсь, если к чилийскому чемпионату замечательный форвард, которому тогда исполнится 29 лет, обретет снова свои лучшие качества».
Признаться, надежных оснований для подобного заявления я не имел. Сделал его, находясь во власти глубоко врезавшихся впечатлений. И они не подвели.
На VII чемпионат я не ездил. Ограничусь известными фактами, достаточно красноречивыми. После того как Пеле выбыл из-за травмы, бразды правления в атаке принял Гарринча. И в четвертьфинале с англичанами, и в полуфинале с чилийцами он забил по два мяча, проложив своей команде дорогу к повторению шведского успеха. Не забивавший четыре года назад, Гарринча в трудный момент вышел за пределы своей привычной роли подыгрывающего правого крайнего и проявил себя азартным, вдохновенным, решительным бомбардиром. Отныне в хроники мирового футбола его имя занесено не «на полях», не в примечаниях и комментариях, а в основном тексте, набранном крупно. Стать героем двух подряд чемпионатов мира, по-моему, не удавалось никому, кроме Гарринчи. Даже Пеле — «королю футбола».
Кто же он, откуда взялся этот футбольный герой? В свое время я немало читал и слышал о Гарринче. Более всего озадачивало множество разноречий и противоречий. Восхищение искусством соседствовало с уничижительными отзывами о человеческом облике, величие на поле с ничтожеством за его пределами, слухи о бешеных заработках с известиями о крайней нужде. Верилось и не верилось, трудно было пробиться к достоверному сквозь путаницу сенсационных сообщений.
И вот книга журналиста Игоря Горанского.
Скажу прежде всего, что ее автор — футбольный болельщик. Давний, коренной, московский, начавший свой стаж с матча «Спартака» с басками в 1937 году, на который его за ручку привел отец.
«Боление» — немаловажная гарантия. Оно ведь не только в любознательности и напичканности информацией. Оно само по себе сильное чувство и открывает доступ в душу другим чувствам — сочувствию, состраданию, тревоге, возмущению, желанию заступиться. Для болельщика мастер, а уж тем более звезда, интересен не одними финтами и голами, а всей своей судьбой. С Горанским мне довелось работать локоть к локтю в Мексике, в 1983 году, на чемпионате мира юниоров. Сотрудничество доставило удовольствие и в силу его журналистской квалификации, а еще и потому, что болельщицкое в нем позволяло не считаться со временем, проникать за закрытые двери, выспрашивать, искать, докапываться до истины. Обычная работа подсвечивалась живым личным интересом. Кстати говоря, тогда он и рассказал мне о своем намерении написать о Гарринче.
Горанский немало лет проработал корреспондентом советского телевидения и радио в Бразилии и Мексике, объездил многие страны Южной Америки. Тот континент с наскока не освоишь, для заезжего европейца его глубокое своеобразие легко может остаться незамеченным, либо оставленным в пренебрежении, либо тайной за семью печатями. Горанский, мягко, доброжелательно общительный, чуткий к людям, вжился в народную жизнь, чувствовал себя там своим, и его принимали как своего.
Пожив в Бразилии (это для его книги более всего важно), легко ориентируясь в людях, нравах, укладе, прессе, наконец, и в футболе, с вечным соперничеством «Фламенго» и «Флуминенсе», Горанский оставался москвичом, уроженцем Таганки, верным «Спартаку», а значит, свободным от горячечной предвзятости обожателей и недругов Гарринчи, советским журналистом, которому естественно было проникнуть в социальную подоплеку то яркой, то жалкой, а в сущности трагической судьбы великого бразильского футболиста. Допускаю, что кто-то может отозваться так: «О футболе бы в книге надо побольше написать».
Бразильских мастеров наши зрители видят регулярно. Начало было положено в 1956 году: клуб «Атлетико Португеза» сыграл в Москве и Тбилиси. Свежо в памяти первенство мира юниоров, проходившее в нашей стране в 1985 году, завершившееся победой бразильцев. В промежутке между этими событиями и у себя на стадионах, и на телеэкранах мы пересмотрели немало матчей с участием клубов и сборной Бразилии. Возьму на себя смелость свести воедино многолетние впечатления: футбол изощренный, изысканный, не похожий ни на какой другой, наблюдать за которым — одно наслаждение. Это впечатление неподвластно биржевой скачке результатов, мест и очков. Даже то, что сборная Бразилии, некогда слывшая непревзойденной, чуть ли не непобедимой, на четырех последних чемпионатах мира не могла продвинуться так высоко, как намеревалась, как во времена Пеле и Гарринчи, нисколько не смазало впечатления от бразильского футбола.
Как бы ни были красивы и захватывающи матчи бразильских команд, как бы ни тянуло их вспоминать, мы постоянно остаемся с вопросом: «Как сложился, почему он именно такой — этот особого рода футбол, который в наш век анализа и познания так и хочется назвать экзотическим, естественно-природным?»
Оттого, мне кажется, был так велик у нас интерес к книгам другого советского журналиста, тоже долго работавшего в Бразилии, тоже болельщика Игоря Фесуненко — «Чаша „Мараканы“» и «Пеле, Гарринча, футбол…», вышедшим в начале семидесятых годов.
Интереса читателей они не исчерпали, и их вниманию предложена новая книга.
Да, ее не отнесешь к разряду специфических, серийных футбольных повествований, где мяч перекатывается со страницы на страницу и, кроме как о нем, вроде бы и рассказать нечего. А футбол в любой стране, в любом городе складывается и живет вовсе не на одном зеленом газоне, очерченном белыми линиями. В той или иной мере, как игра, которую не напрасно величают народной, он находится под влиянием своего окружения, условий, традиций, национальных особенностей, климата. Его бы так не любили, если бы он был бесстрастно, механически одинаков повсюду. Болельщицкая громада угадывает в нем саму себя и потому готова делить с ним радости и горести.
В Бразилии я провел считанное число дней, побывал в Рио-де-Жанейро и Белу-Оризонти. Поездка была по футбольным делам, по программе, так что кое-что нужное, полезное повидать удалось. Стадион-великан «Маракану» и другие, поменьше, тренировки сборной во главе с Пеле и юношей, игры босоногих команд на пляже Копакабана. Были беседы с бразильскими журналистами и бизнесменами, покровителями футбола, с тренерами и врачом сборной. Слышал голоса телекомментаторов, забиравшихся на колоратурные высоты, песни торсиды (болельщиков), видел, как она раскачивается на трибунах в ритме самбы, листал газеты и журналы с длиннющими описаниями матчей. И все же чувствовал туристский оттенок знакомства, знал, что зачерпываю с поверхности, приобретаю право скорее на догадку, чем на разгадку.
Сложна, многоярусна, во многом странна и непонятна, то открытая настежь, то недоступно упрятанная, жизнь бразильских городов. Глаз вбирает небоскребы, зеленую океанскую волну, зернистый чистый песок пляжей, белую статую Христа на холме, распростершего руки над Рио, и фавелы — скопища неприкрытой, безысходной нужды без проблеска надежды, слоняющуюся детвору, не знающую, чем себя занять, бесприютную среди пальм и рекламы. Для приехавшего ненадолго все это — врозь, отрывками, сценами, так что даже отмечаешь про себя щелчки воображаемой фотокамеры.
А для разгадки желательно и проникнуть поглубже, и смонтировать разноречивые кадры в непрерывную, связную ленту.
Книга Игоря Горанского мне видится подобием такой ленты, снятой со знанием дела и с настроением. Вполне возможно, дает себя знать его основная профессия: он тележурналист, привыкший вести съемки.
Гарринчу, выходца из самых низов народа, уроженца заштатного городишки, редкостное футбольное дарование вознесло на гребень успеха и славы. У него ничего не было за душой, кроме футбола, и когда для него футбол кончился, началась его гибель в одиночестве. Участь горькая и жалкая, трагическая в своей обыкновенности и непоправимости. За Гарринчу переживали долго и повсеместно. После одной заметки в «Футболе» о его злоключениях в редакцию пришло письмо из Ярославля с десятком ребячьих подписей: «Пусть приезжает к нам и учит нас играть».
Бразильцы, и отнюдь не одни болельщики, судьбу футболиста, бывшего их гордостью, дважды чемпиона мира, пережили остро, с чувством общей вины, она для них значила гораздо больше, чем просто судьба одного неудачника.
Вполне возможно, что Игорь Горанский не ставил перед собой далеко идущую и ко многому обязывающую цель — расшифровать загадку бразильского футбола. Однако его повесть о Гарринче позволяет ощутить и понять, как трудно, терпя жестокости и принося жертвы, вырастают прекрасными мастерами одаренные единицы из бедного люда, отдающие себя целиком и полностью футболу, с футболом связывающие все свои упования, как они бывают нужны всем и как становятся никому не нужными.
* * *
Бывший игрок бразильской сборной Маноэл Франсиско дос Сантос — Гарринча — умер 20 января 1983 года в возрасте 49 лет. Бразильский народ навсегда сохранит память о нем.
Смерть Гарринчи опечалила весь спортивный мир.
Смерть Маноэла Франсиско дос Сантоса и пропажа Кубка Жюля Риме были самыми грустными моментами в жизни бразильского футбола в 1983 году.
С ногой, которая была чуть короче другой, и с искрометной скоростью он легко обыгрывал своих противников на небольшом участке поля. Его игра за бразильский клуб «Ботафого» и национальную сборную страны всегда представляла собой яркий футбольный спектакль.
Жертва алкоголизма, одинокий и забытый, в полной нищете умер Маноэл дос Сантос Гарринча, лучший игрок мировых чемпионатов 1958 и 1962 годов.
Десятки тысяч бразильских любителей футбола присутствовали на стадионе «Маракана», где был выставлен гроб с телом Маноэла дос Сантоса Гарринчи, чтобы почтить память одного из самых ярких футболистов Бразилии 50-х и 60-х годов.
Прощай, «радость народа»!
Стадион «Маракана» — как действующий вулкан. Только лава — горячая, живая, страстно жаждущая зрелища толпа — течет наоборот, к его вершине. Опустели автобусы, брошены кое-как машины. Осталось пройти еще триста метров до бетонной громады сквозь плотные ряды торговцев флажками, подушечками с эмблемами футбольных клубов, вымпелами, разноцветными панамами и козырьками, на которых все те же знакомые футбольные символы. Сегодня, 18 декабря 1973 года, необычно густ фронт национальных зелено-желтых флажков. Еще бы! Играет сборная Бразилии! Притом не какая-то новая команда, где половина игроков только вчера надела желтые футболки, а та, самая знаменитая сборная — «мешикана»[1], завоевавшая в Мексике в 1970 году золотую богиню Нике, завоевавшая в третий раз, навечно. Карлос Алберто, Жаирзиньо, Клодоальдо, Пеле, Ривелино… Вот кто выйдет сегодня на поле! Не будет, правда, Тостао: ох уж это его несчастье с глазом! И кто бы мог подумать — в составе звездной команды выйдет Гарринча! Это его прощальный матч. Позже будут еще играть ветераны, чемпионы мира 1958 года, отсудившие свои матчи знаменитые судьи, артисты телевидения, театра, кино. И еще… Впрочем, юноши уже играют.
Возбуждение толпы растет. Пронзительный выкрик: «Гарринча! Гарринча!» Его тут же подхватывают: «Ра-ра-ра! Га-ррин-ча-а!» Сто голосов, тысяча, весь строй, весь поток… Крик так плотен, что кажется, он повис над стадионом и через его высокие стены переваливается на зеленое поле, испытанное поле «Мараканы», где трава жесткая и упругая.
Бурлит, гудит людской вулкан, готовый в любое мгновение взорваться радостью, восторгом.
Мне, как иностранному журналисту, разрешено пройти вниз по бетонной лестнице в прямой покатый коридор и дальше, в раздевалку команды, — святая святых «Мараканы».
Сначала общий продолговатый зал, битком набитый знакомыми и незнакомыми людьми. Невесть как сюда проникшие мальчишки с блокнотами. Им подавай автограф, не важно чей. Пожалуйста, распишитесь.
Наконец клубок охотников за автографами разматывается и я вижу Гарринчу. Вижу — и как бы не узнаю. От его обычной смуглости не осталось и следа: лицо бледное, с желтизной, осунувшееся. Желтая футболка с гербом Бразильской конфедерации спорта свисает с плеч. «Мане, комо эстас?»[2] Он слышит мой вопрос, вяло пожимает руку, но будто не видит меня. Волнуется? Предматчевая лихорадка? Нет, другое. В глазах тоска, тоска от прощания с футболом, от самой большой для него утраты в жизни…
Гарринча, уже перестав выступать за первоклассные команды, все время мечтал возвратиться на поле. Дважды это ему удавалось официально. В первый раз, когда «Ботафого» в 1971 году переживал очередной финансовый кризис, он вышел во втором тайме минут на пятнадцать и простоял на правом краю до конца матча. Затем, спустя год, снова появился на поле в составе второсортной команды из Рио-де-Жанейро — «Оларии». Тот матч собрал пятьдесят тысяч зрителей. «Оларии» такое и не снилось. Пятьдесят тысяч пришли «на Гарринчу». Тогда он простоял весь тайм. И снова оказался за бортом. Но он продолжал верить в свое возвращение. То начинал, то бросал бегать кроссы…
Теперь он понимал: этот декабрьский матч на «Маракане» — последний.
Появился тренер Загало — изящный, подтянутый, волнистые волосы поблескивают серебром. Он еще не сказал ни слова, а гомон уже стих. Все взоры — на него, тренера великой команды. Игроки — Карлос Алберто, Клодоальдо, Пеле, Жаирзиньо, Эвералдо, Ривелино, взявшись за руки как дети, окружают тренера. Кто-то из них тянет Гарринчу, вводит его в общий круг. Загало улыбается, хлопает в ладоши. Футболисты в лад затанцевали и запрыгали, не выпуская ладони друг друга. Так в раздевалке началась разминка. Всего три минуты. Порозовели щеки у спортсменов, загорелись глаза. Один Гарринча побледнел еще больше.
А теперь — на поле! Уже в коридоре слышится рев «Мараканы», он растет, заполняя все вокруг. Мне что-то говорят знакомые бразильские журналисты, но ничего не слышно. Да и что тут скажешь: сейчас начнется матч самый необычный из всех, какие я видывал на этом стадионе.
Вдоль кромки поля сложены из свежих цветов огромные слова: «Мане, алегри́я ду по́ву» — «Мане — радость народа». И этому веришь, глядя на яркость праздника, круто заварившегося в гигантской чаше стадиона. Теперь я слышу, что говорит мне Аристелио, сотрудник бразильского спортивного журнала «Плакар»: «Пришло сто пятьдесят тысяч!» Он смеется, раздвигая свои пышные, черные как смоль усы. А меня не удивило бы, если бы он сказал «миллион».
Футболисты разобраны репортерами. Вопросы, вопросы. Оператор телевидения бегом проносит на плече тяжелую телекамеру. Провода от нее ползут по траве, по ногам. Смеется в телекамеру Пеле, смеется Карлос Алберто, улыбается Ривелино… Почему они все смеются? Даже Беллини, высокий, стройный, красивый как киноактер, обычно строгий, неулыбчивый, и тот смеется. Неужели им так весело провожать, притом навсегда, товарища? Провожать Гарринчу, гения футбола? Или забыли о проводах?
На мгновение в сутолоке замечаю Гарринчу. Бледность с его лица немного сошла. Или это от прожекторов, бросающих свои огненно-желтые лучи на зеленое поле? Гарринча серьезен и сосредоточен. Он-то помнит, что провожают его, прощаются с ним.
Появляются судьи, все в черном. Сегодня цвет их костюмов соответствует событию. Я вижу, как Гарринча уступает им дорогу к центру поля. Последние судьи в его футбольной жизни. Они несут мяч. Совершенно новый. На его полированной поверхности играет свет прожекторов. Гарринча не сводит глаз с мяча. Дадут ли ему сегодня им поиграть? Куда залетит этот мяч?
Репортеры телевидения медленно покидают поле. За ними уползают длинные провода. Молодой негр на ходу прямо в эфир ведет радиорепортаж. Я слышу его слова о бразильской сборной образца 1970 года, команде, ставшей легендарной.
Мы, журналисты, как в окопе, залегаем вдоль боковой линии в бетонном овражке. Метрах в десяти от меня стоит Гарринча, готовый к игре. Левая нога, словно чужая, отставлена в сторону, а правая и правда чуть короче — сейчас это заметно.
Сегодня сборная Бразилии играет против команды «остального мира». В ней собраны футболисты с бору по сосенке, скорее случайные, чем с разбором приглашенные для матча. В Рио-де-Жанейро находились уругвайцы — и их на поле пятеро. Проездом в Бразилии советская команда. Известно, что Онищенко, Ловчев и Ольшанский выйдут во втором тайме. Впрочем, команда в зеленой форме сегодня как бы не в счет.
Свисток, звонкий, трель долгая, как последний звонок.
Мяч в ногах у Ривелино. Гарринча переходит центральную линию поля. Он совсем один. В настоящих матчах так не бывает. И Ривелино тут же передает мяч на правый фланг. Гарринча не ожидал столь скорого паса и лишь рванулся в сторону мяча, которым завладел уругвайский защитник.
А Гарринча опять один на правом краю. И опять Ривелино дает ему удобный пас. Теперь Гарринча не прозевал. Мяч запрыгал у него в ногах: с левой на правую, с правой на левую. Перед ним молодой, уверенный в себе уругваец. Слишком уверенный! Гарринча молниеносно пробрасывает мяч у него между ног, а сам в два шага обходит опешившего защитника. На пути еще один в зеленой футболке. И тот позади! И сразу — удар! Хлесткий, по кривой траектории. Мяч в нескольких сантиметрах перелетел через перекладину ворот. «Маракана» стоя приветствует редкостный ход Гарринчи. Верно говорят: великое — в простоте. В три шага обыграл Гарринча соперников и на четвертом ударил! Попади он, был бы потрясающий гол. Пеле на бегу что-то задорно кричит Гарринче.
Игра продолжается. Полтораста тысяч пар глаз следят за мячом. Бывалые мастера его ловко подсекают, перебрасывают, останавливают, и он мечется по полю, оказываясь то на краю, то в середине, то у самых ворот.
И тут нежданный свисток, без всякой причины. Что случилось? Карлос Алберто — капитан чемпионов мира берет мяч в руки. Ломается строй игроков. Все идут к Гарринче. Вот и все. Прощай, Мане, радость народа! Гарринча пожимает протянутые ему руки и плачет, плачет, не таясь и не стесняясь, по-детски горючими слезами. На лицах вокруг меня тоже слезы. «Маракана» поет: «Гарринча, Гарринча, Мане, Мане». Ему отдают мяч, наверное на память. Гарринча не понимает и отказывается от подарка. А впрочем, мяч ему больше не нужен, пусть играют другие.
Недолгая церемония вручения Гарринче памятных подарков. Кто что дарит, понять трудно, ибо вокруг виновника торжества снова образовалась огромная толпа. Пробившись сквозь нее, советский тренер Алексей Парамонов от имени Федерации футбола СССР вручает ветерану русский электрический самовар. Гарринча принял этот дар за спортивный кубок и с минуту держит его над головой, словно победный трофей, с гордостью и удовольствием позируя фотографам. При этом он говорит нам, что ему очень приятно получить русский сувенир на бразильском футбольном поле.
Кто-то вручает Гарринче бронзовую статуэтку футболиста, кто-то серебряный кубок. А один пожилой сеньор передает ему клетку с маленькой испуганной птичкой…
С трибун летят маленькие букетики цветов и, не долетая, падают в ров и на ограду из колючей проволоки. Перед тем как спуститься в люк, Гарринча обводит взором стадион, машет рукой. Прощай, «Маракана»! И исчезает в черном квадрате люка. На поле выходит вместо него Пауло Цезарь — из новой плеяды игроков бразильской сборной. Теперь ему кидают мяч…
Что дальше происходило на поле, не столь уж важно. Помню, что один гол забил Пеле. Счет первого тайма 2:1 в пользу бразильцев сохранился до конца матча. Я все время думал о Гарринче. И мысленно шел с ним в раздевалку, в душ, опять в раздевалку.
Потом я еще раз увидел его воочию поздно ночью, когда он уходил со стадиона…
В пустую раздевалку приходят во время матча только травмированные или изгнанные судьей с поля игроки. Травмированным Гарринча туда приходил не раз, но, пожалуй, впервые ему пришлось оказаться там совершенно здоровым, задолго до окончания игры — шел ведь только первый тайм. Он предполагал, что матч прощания должен быть грустным, но не думал, что так невыносима будет тяжесть расставания с футболом.
Соглашаясь на этот бенефис, Гарринча хотел заработать, чтобы расплатиться с долгами, оплатить учебу дочерей. Гонорара как раз должно было хватить на все это. В последнее время он частенько оставался без денег. А зарабатывать Гарринча умел только футболом. И вот теперь, сидя в пустой раздевалке, он предавался невеселым размышлениям. В ушах все еще звучал гром приветствий родной «Мараканы».
А раньше все было не так. В раздевалке после матча ему всегда улыбались друзья, поклонники его таланта. Восторженные возгласы, дружеские похлопывания по плечу. Сколько тогда произносилось хвалебных слов! Ну а впереди ждала веселая ночь, когда по просторному спящему Рио неслись дорогие мощные машины с кондиционерами. Вели их друзья. Швейцары в ливреях распахивали тяжелые двери ресторанов. Всюду за всех и за все всегда платил он, великодушный и щедрый Гарринча. Шампанское, выдержанные в погребах испанские вина, пурпурные гигантские омары. В ресторанах Гарринча никогда не пил. Он танцевал самбу, слушал музыку, впитывал в себя слова болельщиков о том, что он опять играл лучше всех. Он никогда не чувствовал усталости — ни во время матчей, ни после. Даже проведя бессонную ночь, он утром приходил на стадион и бегал с мячом по жесткой траве.
…На лавке лежала программка прощального матча с его большим, во всю обложку нелепым портретом. Где нашли эту фотографию? Гарринча в костюме, при галстуке выглядел истуканом. Такие портреты вывешивают на стенах деревенских домов после того, как там побывает заезжий фотограф. Программку изготовили необычно большого формата, в половину газетного листа, и страниц на десять. Вдруг он обнаружил на обложке знакомые подписи — автографы своих товарищей, с кем играл в сборной и клубах.
Вот знакомая всем закорючка Пеле. Они вместе появились в национальной команде в 1958 году, хотя Гарринча был на несколько лет старше и уже выступал в международных матчах. Но в сборной они тогда, на чемпионате мира в Швеции, считались новобранцами. Гарринча вскоре стал кумиром публики, Пеле — главной надеждой. Играли они весело. Пеле, послушный и ловкий как котенок, в какие-то моменты быстрый как молния. Гарринча помнил его белозубую улыбку, добрый нрав, неутомимую жажду гола.
У юноши Пеле уже в 16 лет были крупные крепкие ноги, как у взрослого футболиста. Узкоплечий, с короткой стрижкой, он не выглядел красавцем, что-то странное было в его облике. Но, едва завладевал мячом, он сразу преображался, и становилось ясно — талант! И это в 16-летнем возрасте!
Болельщики «Сантоса» хорошо помнили Пеле совсем мальчишкой, поражавшим всех своим скоростным дриблингом. С мячом и без мяча он бежал одинаково быстро, широким, приземистым шагом. Его ноги, толкавшие мяч, вытягивались в полушпагате. Пеле еще в детстве опережал всех, мгновенно разделываясь со многими преследователями. Обойти двух-трех футболистов команды-соперницы для Пеле никогда не составляло труда.
Он обладал еще одним достоинством: великолепно чувствовал поле, партнера, всегда появлялся именно там, где обострялась игра. Он забивал чудо-голы — с ходу, с лета, стоя спиной к воротам, отлично играл головой.
Подхватив мяч на подступах к штрафной площади, Пеле молниеносно обыгрывал одного, второго защитника и, устремляясь вперед, вступал в единоборство с третьим. Казалось, он вот-вот должен потерять мяч. В этот момент на помощь своим игрокам устремлялся вратарь. Ему не терпелось вмешаться в игру, он чувствовал и угрозу, и то, что преследуемый защитниками форвард с трудом удерживает мяч. Но, когда они сближались, Пеле неимоверным усилием обыгрывал еще и вратаря, а сам в изнеможении валился на траву. Лежа, он наблюдал, как мяч вкатывался в пустые ворота. Не было ни удара, ни навеса — просто мяч закатывался за белую линию. Так он забивал в матче при открытии стадиона в столице Бразилиа, в игре с «Коринтиансом» на «Покаэмбу» в Сан-Паулу. Никто не мог понять, как это ему удалось. (В прощальном матче Гарринчи второй гол он провел так же.)
Метко и сильно бил Пеле штрафные. Он мечтал забить мяч из центрального круга, но это ему, кажется, так и не удалось.
…Росчерк Ривелино. Одно время этого футболиста называли наследником Пеле. В Мексике в составе сборной Бразилии Ривелино стал чемпионом мира. С той поры это самый «дорогой» игрок в бразильском футболе. В последние два года он получал зарплату больше, чем Пеле и другие самые популярные футболисты страны. «На Ривелино», так же как и на Пеле, ходят зрители. А футбольный клуб «Реал» (Мадрид) в прошлом году предложил за Ривелино два миллиона долларов. Столько за бразильского футболиста еще не давал ни один профессиональный клуб. Ривелино остался в Бразилии и, наверное, не жалеет об этом. Среди кандидатов в сборную образца 1974 года, пожалуй, только он, Жаирзиньо да Луис Перейра имели твердую уверенность быть включенными в состав команды чемпионов мира. Остальным игрокам за это право надо было упорно бороться.
Выступая за сборную, Ривелино выполняет исключительно большой объем работы. Оттягиваясь назад, он нередко получает мяч непосредственно от своих защитников. Продолжая атаку, Ривелино идет разными путями к воротам. То он ищет себе пару — Лейвинью или Пауло Цезаря, — чтобы вдвоем пройти первые оборонительные заслоны соперника, то применяет на высокой скорости затяжной дриблинг, в нужный момент посылая мячи вразрез между защитниками в зону непосредственной близости от ворот.