Помоги проекту - поделись книгой:
В. БАТАЛОВ
АНТИПКА ДАРИТ ЖУРАВЛИНОЕ ЯЙЦО
Вл. МУРАВЬЕВА
Глава первая. МИЧАШОР
По коми-пермяцки деревня называется Мичашор. По-русски Мичашор значит Светлый ручей.
Мичашор — большая деревня. Конечно, не такая уж она большая, как, скажем, районный центр, где есть двухэтажные и трёхэтажные каменные дома, но всё равно большая.
Есть в Мичашоре клуб, школа, ясли, почта. Телеграфа, правда, нет, но зато по телефону можно поговорить даже с Москвой. Есть в Мичашоре и свой магазин сельпо. В нём продаются продукты, промышленные и хозяйственные товары.
Зимой, когда всё вокруг покрыто снегом, кажется, что Мичашор стоит посреди ровного поля. Столько наметёт, нанесёт снега и так сгладит окрестности, что ни одного овражка, ни ложка́, ни ямы не увидишь, словно бульдозер прошёл. А верхушки ёлочек и берёзок, которые растут по склонам заметённых овражков, торчат из-под снега такие маленькие, тонкие, будто они всего первый год как показались из земли.
И только большой овраг, протянувшийся вдоль всей деревни, не заваливает с краями. Уж очень он глубокий, широкий и длинный. Чтобы его засыпать, надо много-много снега.
Этот овраг мичашорцы называют Косым. Когда и почему его так назвали, сейчас никто в Мичашоре не помнит. Спрашивай не спрашивай — всё равно ответа не дождёшься: просто повелось с давних пор — Косой да Косой.
Скорей всего, его назвали Косым потому, что он не прямо идёт, а загибается вроде огромной простой скобки, каких полно в любом учебнике по арифметике.
Начинается Косой овраг примерно в километре от Мичашора.
Там он узкий и неглубокий, как самая обыкновенная канава, вроде тех, что роют вдоль шоссейных дорог. Но добраться к началу Косого оврага не так-то легко. Там растёт такой густой ельник, что не пройдёшь и десяти шагов — весь исцарапаешься.
Ближе к деревне овраг с каждым метром становится всё шире и глубже, а ельник редеет. По склонам овражков и ложков, которые ответвляются от Косого оврага, до самого Мичашора тянутся цепочки ёлочек и берёзок, но они так и не выбираются наверх, на широкое поле, которое Косой овраг огибает двумя своими концами.
У этого поля тоже есть своё название — Каравай-поле. Не потому, конечно, что хлеб на нём растёт прямо караваями, а потому, что оно похоже на высокий, круглый каравай деревенского хлеба.
Нынче в Мичашор весна пришла ранняя, быстрая, как будто она нарочно торопилась, боясь опоздать.
Первые же тёплые апрельские дни быстро убрали сугробы у домов и изгородей. Каравай-поле на взгорье оголилось и почернело. В лесочках вдоль Косого оврага снег держался ещё с неделю, но и он потом обмяк и растаял. Тоненькими струйками талая вода побежала в овраг. Ручей на дне оврага разбух, поднялся, как ноздреватое тесто в квашне, разлился, забурлил, побежал, неся в Иньву потемневшие обломки льда и глыбы снега. Подмыв и выдернув изгородь напротив поля, он уволок её вместе со льдом и снегом.
Так бывает почти каждую весну: унесёт полой водой изгородь, а как вода спадёт, дед Никанорыч снова её ставит, чтобы скотина не лезла на посевы.
Целую неделю стремительным потоком бурлила в овраге мутная вода. Казалось, она злилась на то, что высокие берега теснят её и не дают разлиться ещё шире.
Потом вода спала, ушла в Иньву. И тогда взволновалась Иньва, вышла из берегов, залила луга вокруг на несколько километров. А ручей в овраге снова стал маленьким, светлым ручейком, ласково журчащим по мелкой гальке. Посмотришь на него, и даже не верится, что совсем недавно он бушевал и бился в берега, грозил унести с собой всё, что попадётся ему на пути.
Во тьме оврагов, под нависшими обрывами и под тёмными елями ещё лежали сугробы снега. Они оседали медленно, и над ними снежными грибочками возвышались заячьи и лисьи следы. И тут же, рядом с поголубевшими сугробами, уже появились стайки белых цветочков — первых подснежников.
Но вот и Иньва отбушевала, вернулась в берега. Яркой зеленью зазеленели луга. Зазеленели, а потом побелели черёмухи над ручьём и под окнами. Ничего уж не осталось от зимы — ни снега, ни холода.
Правда, в самой глубокой чаще, в самых глухих, потаённых местах ещё долго будут прятаться редкие одинокие сугробы, словно зайцы, не успевшие сменить своих зимних шубок. Но и они, придёт время, растают.
Оказывается, не так уж ровно и гладко вокруг Мичашора: повсюду ложки да овражки, рощицы да перелески. Да и обе улицы деревни протянулись по двум противоположным склонам оврага.
Все мичашорские дома стоят среди пышных черёмух, рябин и берёз. В Мичашоре любят деревья. Пожалуй, во всей деревне не найдёшь ни одного дома, под окнами которого не было бы посажено что-нибудь заботливыми руками хозяев.
Тут растут и раскидистые яблони, и колючий крыжовник, и стройные пушистые кусты ирги.
Лет двадцать назад в Мичашоре не знали, что такое ирга, в глаза её не видели. Когда колхозный садовод привёз из Мичуринска несколько семечек ирги и посадил их в колхозном саду, к его затее отнеслись с недоверием. «Разве будет эта ирга у нас расти? — сомневались мичашорцы. — Там, откуда она родом, — в Канаде и на Северном Кавказе, — небось не бывает таких морозов, как в Мичашоре, по сорок да по пятьдесят градусов. Нечего тут и опыты устраивать, время тратить».
Но садовод никого не слушал, он прилежно ухаживал за маленькими кустиками. Кустики поднялись, вытянулись вверх, разрослись. А когда с них был собран первый урожай сочных красно-синих с сизым налётом кисловатых ягод, то ирга сразу перебралась чуть ли не в каждый палисадник.
Теперь, посмотришь, у иного перед домом куст ирги метра в три высотой вымахал. Прижилась ирга в Мичашоре. Весной она красуется, окутанная, как пухом, белым цветом, осенью радует глаз ярко-жёлтой и огненно-красной листвой и багровыми ягодами. Теперь мичашорцы собирают с одного куста по нескольку вёдер ягод.
Хорошо, красиво в Мичашоре!
Но хорошо и красиво не только в самой деревне — вокруг неё тоже красивые места.
За Мичашором Косой овраг становится глубже и шире, и тянется он ещё примерно на километр, до самой Иньвы. Тут рощицы и перелески совсем пропадают. Зато всё выше и круче поднимаются берега над ручьём, и на том месте, где ручей впадает в Иньву, овраг образует высокий, крутой песчаный обрыв.
Иньва — река не маленькая. Щуки в ней водятся длиной больше метра. В ясный летний день из глубоких ям всплывают на поверхность краснопёрые голавли. Они стоят, как поленья, на одном месте и греют на солнышке широкие лбы. А чуть заметят что-то подозрительное, уходят в глубину. Это очень осторожная рыба. За голавлями нужно долго охотиться, и редко когда удаётся поймать голавля на удочку.
То ли дело ловить пескарей. Эти ничего не боятся. Зайдёшь в воду по колено, встанешь, а пескари уж тут как тут — тычутся в ноги мягкими тупыми носами, щекочут. Спускай леску с пустым крючком — и то поймаешь.
От мичашорской школы Иньва видна как на ладони. Видны её густо заросшие ивняком берега, широкие луга за рекой и чернеющее вдали болото. Это болото носит название Турипоз — Журавлиное гнездо. В болоте и впрямь много журавлей. Весной по утрам, когда ребята идут в школу, они всегда слышат доносящееся с болота журавлиное «курлы-курлы, курлы-курлы».
А летом журавлей не услышишь, хотя живут они на болоте до самой осени, там гнездятся, выводят птенцов. В это время у них много забот, им не до песен, а может, боятся выдать криком место гнездовья. Они гнездятся обычно в глухих местах, куда не ступала нога человека, поэтому мало кто видел журавлиное гнездо.
Но осенью, когда журавлята подрастут, на болоте снова начинается настоящий журавлиный базар — только и слышно: курлы-курлы, курлы-курлы! И так до глубокой осени, пока они не подымутся всей стаей высоко в небо и с печальным, прощальным курлыканьем, растянувшись длинным острым углом, не улетят на юг…
Летом в Мичашоре лучше всего. У зимы, конечно, тоже есть свои достоинства. Летом, скажем, не покатаешься на коньках, на лыжах или на санках, зимой же — пожалуйста, катайся сколько влезет.
Зато зимой нет ягод и грибов. А летом в Мичашоре, только выйдешь за деревню Косым оврагом, тут тебе и земляника, и малина, и смородина. А грибов за полчаса наберёшь целую корзину: подберёзовиков, подосиновиков, груздей, рыжиков, сыроежек. И белых, конечно. А хочешь, иди с удочкой на Иньву.
Да мало ли интересного летом в Мичашоре!
Глава вторая. ЗНАКОМСТВО
В Мичашоре появился новый человек.
Первым из мичашорских мальчишек узнал об этом Антипка Порошин.
Ранним утром из окна своего дома он увидел незнакомого мальчишку в трусиках и майке, который с полотенцем через плечо спускался по тропинке к ручью.
«Кто такой?» — подумал Антипка и тут вспомнил, как соседка — бабка Матрёна — говорила его матери, что к ней из Перми должен на две недели приехать внук.
«Он и есть! Больше некому, — решил Антипка. — Надо Фимке поскорее сказать, не то он потом станет хвалиться, что первым увидел городского мальчишку».
По-настоящему Фимку зовут Ефим. Но все ребята зовут его просто Фимкой. А что Фимка с Антипкой неразлучные друзья, об этом знает вся деревня. Даже взрослые прозвали их «нитка с иголкой», и это прозвище прилипло к ним, как масляная краска к белой рубашке, когда нечаянно прикоснёшься к свежепокрашенной двери.
Фимка и Антипка живут через улицу, окна их домов смотрят друг на друга. Если нужно, ребята могут переговариваться через закрытые окна с помощью пальцев. Один палец, приложенный к стеклу, означает «экстренный вызов», два пальца — «бери сумку, пора в школу», а три — «выходи гулять». Только перед этим надо позвонить по телефону, чтобы предупредить, что сейчас будет подан условный знак. А «телефон» этот устроен так: через улицу от дома к дому протянута крепкая нитка, на одном конце которой пустая катушка, на другом — спичечный коробок. Покрутишь катушку — затрещит в коробке́, значит, беги к окну, смотри, какой будет подан условный знак. Просто, удобно, а главное — интересно.
Но сегодня Антипка не стал «звонить», он опрометью бросился из дому и побежал через дорогу.
— Я первый увидел! — торжествующе крикнул он, открывая дверь Фимкиной избы.
Фимка был дома один. Он сидел у стола и пил молоко.
— Чего увидел? — спросил он.
— Не чего, а кого. Городской приехал. К бабке Матрёне.
— Какой ещё городской?
Антипка, видя, что Фимка отнёсся к его новости довольно равнодушно, ответил упавшим голосом:
— Внук к ней приехал.
Но тут Фимка заинтересовался:
— Внук? Так бы и сказал сразу.
Антипка радостно затараторил:
— Помнишь, я тебе рассказывал, что бабка Матрёна говорила моей матери: «Нынче, мол, внучек из города ко мне приедет»? Вот он и приехал. Сейчас к ручью умываться пошёл. Идёт себе чинно-важно, полотенце на плечо повесил. Серьёзный такой…
— А ну, пойдём поглядим! — сказал Фимка и, быстро допив молоко, поставил чашку на стол.
Они побежали через огород, перелезли через изгородь и мимо рябин и черёмух кустами спустились в овраг к ручью. Фимка осторожно раздвинул ветки. Сверкнула вода. На мостках стоял мальчик лет десяти-одиннадцати.
Вот он наклонился над ручьём, плеснул себе на грудь и на спину несколько пригоршней воды, фыркая, растёр воду ладонями и снова наклонился над ручьём.
— Плещется, как утка, — шепнул Фимка. — Воды, что ли, никогда не видел?
Он оглянулся, поискал глазами еловую шишку, поднял её и кинул в мальчика. Шишка упала, не долетев до ручья. Антипка молча сунул в руку Фимке другую шишку. Эта шишка шлёпнулась в воду перед самым носом Матрёниного внука.
Мальчик осмотрелся кругом, но, понятно, никого не увидел. Он вытерся, натянул майку и, глядя под ноги, чтобы не наколоться, пошёл вверх по тропинке.
Фимка мигнул Антипке, и они через кусты побежали ему наперерез.
Выбежав на тропинку, друзья встали рядом, перегородив мальчишке дорогу.
Матрёнин внук остановился, не дойдя до них трёх шагов, и изучающе посмотрел сначала на высокого черноволосого и смуглого Фимку, потом на белобрысого Антипку, макушка которого едва доставала до плеча друга.
Антипка и Фимка тоже рассматривали городского. Бледный, голубоглазый, с рыжеватым чубчиком мокрых волос, он был, пожалуй, ниже Фимки, но выше Антипки.
Фимка уже открыл было рот, собираясь сказать городскому мальчишке что-нибудь обидное и тем самым раз и навсегда поставить его на место, чтобы не вздумал задаваться, как вдруг тот сдвинул рыжеватые брови и строго спросил:
— Это вы кидались шишками?
Друзья переглянулись.
— Ну, мы, — процедил Фимка сквозь зубы. — Дальше что?
Мальчик пожал плечами.
— Ничего. Просто я подумал, какой это дурак кидается.
Фимка нахмурился.
— Вот я тебе сейчас покажу «дурака»…
— Драться хочешь? — спросил мальчишка. — Давай. Только здесь неудобно.
Он кивнул на тропинку, поперёк которой, точно огромные змеи, протянулись толстые, выступившие из-под земли корни деревьев.
— «Неудобно»!.. — насмешливо протянул Фимка, сунув руки в карманы. — Я вижу, у тебя уж коленки затряслись. Ладно, не бойся. Дядя пошутил. — Он хитро подмигнул Антипке и снова повернулся к мальчишке. — А ну, пойдём с нами!
Все трое перелезли через изгородь и огородом прошли во двор Фимкиного дома.
Не вынимая рук из карманов, Фимка ногой небрежно выкатил из-под крыльца железную палку длиной с полметра и в руку толщиной.
— Что это такое? — кивнув на палку, спросил мальчик.
— От конной молотилки, — с готовностью отозвался Антипка. — С гумна притащили…
— Неважно, что это такое, — прервал его Фимка. — Вот, гляди!
Он наклонился, взялся за палку правой рукой, расставил ноги и рывком поднял её на уровень плеча.
— Антипка, считай! — приказал он и, надув щёки, сдвинув и без того почти сросшиеся чёрные брови, не спеша, уверенно стал раз за разом поднимать железную палку на вытянутую руку.
Антипка, удовлетворённо покачивая головой, громко и отчётливо считал:
— Четыре… семь… двенадцать… девятнадцать… двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь! — с азартом выкрикнул он последнюю цифру.
Фимка бросил палку. Она тяжело ударилась о землю.
Поделиться книгой: