Помоги проекту - поделись книгой:
— За что ты их наказываешь? Они не лишали тебя твоей жертвы.
Шилонен улыбнулась, и лицо ее обрело совершенно нечеловеческое выражение:
— Да падут грехи возлюбленного отца на возлюбленного сына и на того, кто станет ему возлюбленным сыном по оружию, а грехи мужа да примет жена. Меня лишили мести.
Значит, Тлалли в самом деле умер своей смертью.
— И нет ничего, что они могли бы предложить тебе, чтобы заслужить твое прощение?
Шилонен покачала головой:
— Они принадлежат мне. Они развлекают меня. Мацауатль, это жалкое подобие воина, который отказывается признать, что на поле битвы его ждет неудача. Высокомерная, заблудшая мать, считающая, что ниже им уже не пасть. Она возомнила, что я уже достаточно наказала их и не трону пленника ее сына. У моего сына есть враги, — передразнила она Учимитль с пугающей, пренебрежительной точностью. — Их враг — я. И ты хочешь попросить за одного из них, жрец? Ты никому не служишь.
— Я служу Миктлантекутли, богу мертвых, — я выпрямился в полный рост.
При упоминании Миктлантекутли, Того, в чьей стране ничего не растет, богиня отпрянула. Я поспешил воспользоваться внезапным преимуществом.
— Есть правила и ритуалы.
— Они принесли мне порченую жертву, — зарычала Шилонен, как готовый к прыжку ягуар. — Они обманули меня, лишили причитающихся мне подношений. И ты осмеливаешься просить за них?
— Не забывай о прощении. И о неведении.
— Неведение не значит невиновность. Я не позволю обманывать себя, ни преднамеренно, ни случайно.
Откинутой головой она касалась неба, ее ступни вросли в землю дворика. Мне она казалась непостижимой: дикая, яростная, жестокая. Она могла бы сокрушить меня одной силой мысли, не принадлежи я богу, над которым у нее не было власти.
С тех пор, как я покинул кальмекак, где нас учили гимнам в честь все богов и богинь, прошло много времени. Я порылся в памяти и наконец произнес:
— Листья кукурузы с полей богов, о Изумрудная Госпожа, и свежие початки маиса, зеленые и нежные, я поднесу тебе. Белым мелом, новым пером я помажу Тебя. Сердца двух оленей, кровь орлов…
Шилонен сидела на корточках в середине двора, не сводя с меня глаз, и выражение на ее лице было почти мечтательным. Я продолжил:
— Дай мне наполнить Твои руки зубами змей, бутонами белых цветов и бирюзой из темных глубин, о богиня кактуса, наша Мать, наша Защитница.
Теперь она улыбалась мне довольной улыбкой ребенка. Я не дал себя обмануть. Ритуалы и песнопения создавались не без причины. Их творцы знали, что нравится богам, чем можно умиротворить их. Оскорбление, которое Тлалли и Йольцин нанесли Шилонен, было слишком велико, и все же она пробудила семена и дала кукурузе прорасти. Богиня имела право на воздаяние.
— Согласишься ли ты на договор, госпожа? — спросил я, опускаясь перед ней на колени.
Ее улыбка стала шире; я не видел ее лица, но чувствовал веселое удивление, разлитое в воздухе.
— А ты упрям, жрец. И довольно миловидный.
Ей, которую звали Чикомекоатль и Шилонен, мы отдавали сердца красивых девушек и юношей, чтобы те вечно прислуживали ей на небесах.
— Такова твоя цена? — спросил я.
Она улыбнулась:
— Звучит соблазнительно, жрец. Но недостаточно.
— Чего еще ты хочешь? — спросил я. — У меня нет ничего, кроме меня самого.
— Я знаю.
Она встала и протянула ко мне огромную руку. Чем ближе была ее ладонь, тем меньше она становилась, пока наконец не сравнялась в размере с двумя моими. Богиня взяла меня за подбородок и заставила поднять голову, чтобы посмотреть ей в лицо. Прикосновение было теплым, слегка влажным, как земля после дождей. В ее глазах таились глубины ночи.
Я цеплялся за воспоминания об Учимитль, обо всем, что она для меня значила и до сих пор значит. Слишком долго я сдерживался, слишком долго не замечал своих чувств к ней. Теперь пришло время для настоящего жертвоприношения.
— Такова твоя цена? — снова спросил я, едва разжимая окаменевшие губы.
Улыбка Шилонен стала оскалом ягуара, попробовавшего человеческого мяса.
— Какой красавец, — прошептала она.
В ее глазах я видел свое отражение — таким, каким я был в молодости, высоким, красивым и гордым, а затем — таким, как сейчас, постаревшим, с седыми волосами, склонившимся перед ней в смиренной позе.
— Да, — сказала она. — Такая цена меня устраивает.
Кожа у меня начала гореть, как будто отслаиваясь, волнующее ощущение становилось все сильнее и сильнее, и тогда я понял, что породило его — прикосновения рук, которые скользили по спине, груди, затылку, и губ, ласкавших кончики пальцев и мочки ушей, пока наконец все мое тело не охватило отчаянное желание. Довольно приятное чувство, хотя какая-то часть меня восставала против него, зная, что так не должно быть, что я только что продал себя.
— Акатль! Нет!
Крик пробился сквозь мое оцепенение, и я узнал голос, зовущий меня по имени. Шилонен отпустила меня; я заметил, что стою на влажной земле, липнущей к ногам, а над головой у меня светят звезды.
Еще я увидел Учимитль, которая стояла у главного входа. Ее лицо все так же скрывалось под маской, поблескивающей в холодном свете. Мне пришлось сделать усилие, чтобы поднять голову и посмотреть на нее.
— Он не твой, — зло сказала она.
Шилонен рассмеялась:
— Он сам себя предложил. Добровольно, чтобы искупить обиду, которую мне причинил твой муж.
— Он не твой, — повторила Учимитль.
— А чей же? — насмешливо спросила Шилонен. — Твой? Ты не смогла удержать его.
— Нет, — голос Учимитль утратил всякое выражение. Она спокойно подошла к нам и остановилась перед Шилонен. — Если требуется жертва, возьми мою жизнь.
— Твою? — Шилонен засмеялась. — Ты столько лет отказывалась прийти ко мне. Ты скрылась от меня, затаилась в своем доме из страха, что кто-нибудь тебя увидит и никогда уже не забудет. И ты считаешь себя достойной жертвой?
Я не мог говорить. Я не мог броситься вперед и закрыть Учимитль рот до того, как она скажет нечто непоправимое. Я был прикован к одному месту, и мне оставалось только смотреть. Слушать. И осознавать свое бессилие.
Учимитль ответила едва слышно:
— Ты сделала меня достойной жертвой. Ты оградила меня от мира людей.
Медленным, нарочитым движением она подняла обе руки и сняла маску.
Я услышал, как маска с глухим стуком упала на землю. Это уже не имело значения. До сих пор я думал, что под ней скрываются следы проклятия, лицо чудовища, на которое невозможно смотреть без содрогания.
Действительность оказалась в чем-то страшнее.
Маска скрывала лицо. Нечеловеческое лицо. Все его преображенные черты излучали безжалостный свет. Кожа цветом походила на полированную бронзу, глаза сияли подобно изумрудам. Высокие скулы рдели в звездном свете, за приоткрытыми губами скрывались ослепительно белые зубы, и каждый из них был крохотным солнцем, совершенным и опаляющим. Такая красота — если то была красота — ослепляла, потому что человеческий разум не мог ни постичь, ни удержать ее. У меня начали слезиться глаза, и я понял, что навеки лишусь зрения, если подольше задержу на ней взгляд. Неудивительно, что Учимитль прятала лицо.
Шилонен повернулась и посмотрела на Учимитль, слегка наклонив голову, словно в восхищении перед собственным творением.
— Разве я не прекрасна? — спросила Учимитль, запрокидывая голову.
Даже в этом простом жесте таился соблазн. Я не мог отвести от нее взгляда, хотя мои глаза жгло так, будто кто-то насыпал в них пригоршню молотого красного перца.
— Разве я не желанна?
Шилонен не ответила. Учимитль подошла ближе, вытянув перед собой руки, и пальцами коснулась предплечья богини. Даже я почувствовал охвативший Шилонен трепет, заставивший содрогнуться весь мир.
— Моя жизнь за жизнь моего сына и его возлюбленного сына по оружию, — сказала Учимитль. — Хорошая сделка, как считаешь?
Шилонен молча смотрела на нее. Наконец она ответила:
— Ты перестала развлекать меня. Ты приняла мой дар.
Учимитль склонила голову набок, подражая своей создательнице:
— Может быть. Так мы договорились? — она с презрением указала на меня. — Он ничего не стоит.
Я знал, что она врет.
Шилонен улыбнулась, и ее улыбка наполнила двор подобно лучам солнца:
— Да, он ничего не стоит. Но тебе не удастся обмануть меня и убедить, будто для тебя он ничего не значит, — она рассмеялась. — И все же… мы договорились.
Окружавшее Учимитль свечение становилось все ярче и ярче, заостряя черты ее лица. Я не сводил с нее взгляда, хотя и знал, что никогда уже не верну былую четкость зрения. Я все так же смотрел на нее, когда она и богиня исчезли из дворика, и сверхъестественный свет погас. Мне показалось, что под конец Учимитль обернулась ко мне и беззвучно произнесла несколько слов. Может быть, «прости меня». Может быть, «я люблю тебя». Слова, которые помогут справиться с навалившимся на меня горем.
Глинобитные стены утратили ослепительную белизну и перестали идти рябью, чувство подавленности рассеялось. Я поднялся на ноги и встретился взглядом с Мацауатлем. Молодой воин замер в дверном проеме, глядя туда, где совсем недавно стояла его мать. Хотя воспоминания о свете Шилонен затуманивали зрение, я все же рассмотрел, что его темная аура пропала. Что ж, Китли сможет взойти на алтарь и присоединится к солнечному богу на небе, а Мацауатль получит повышение.
Мне было все равно.
— Мама? — позвал Мацауатль.
— Вспоминай ее, — сказал я.
Пошатываясь, я пересек дворик, миновал ворота и оказался на пустой улице. Жрецу мертвых не подобает скорбеть и испытывать сожаление. И плакать ему тоже не подобает. Я в одиночестве стоял на улице, смотрел на звезды, которые медленно расплывались у меня перед глазами, и чувствовал, как по щекам текут слезы.
Поделиться книгой: