Смысл моей жизни

Амира Шамс

Смысл моей жизни

С именем Аллаха Милостивого и Милующего.

В этот день я был сильно уставшим, неудовлетворенным своей жизнью, отношениями с женщинами, работой, которую всё же в какой-то степени любил, своим существованием.

В город N я приехал несколько лет назад, устроился в органы, обзавёлся квартирой на окраине. Мне было всего 26 года, финансово я был независим от родителей, девушек в жизни тоже было предостаточно, но чего-то не хватало, внутренне я чувствовал, что в моей жизни что-то не так, незаполненная пустота не давала покоя. Кажется, я даже не видел толком — в чем смысл моей жизни.

Но в этот вечер я особенно чувствовал себя пустым. Как обычно в такие моменты, захожу в магазин, беру пару бутылок пива и отправляюсь домой. Маленький город, узкие улочки, низкие дома, детские площадки, от работы до дома всего пару кварталов, решаю отправиться пешком. По долгу службы я знаю все дворы и подвалы, всех кто стоит у нас на учёте, они мне уже как "родные", поэтому я чувствую себя уверенно даже в такое позднее время.

Вдруг в голову приходит мысль заглянуть к "старому приятелю" Федьке Круглову, тем более что я прохожу мимо его квартиры в затрепанной панельке. Этот отморозок популярен у нас тем, что каждую ночь проводит с новой женщиной. Он из тех, кто, по его словам, "не одевает одни и те же трусы каждый день". В его арсенале такой список, от школьниц до пенсионерок. И что они только в нём находят?

Допив вторую бутылку, я сворачиваю в переулок, вхожу в открытый подъезд и поднимаюсь на третий этаж. Дверь мне долго никто не открывает, но я не ухожу, знаю, что в это время он дома. После шестого звонка дверь начинают отпирать. Передо мной стоит Витёк Шестаев, одетый лишь в семейные трусы, вытирая руки засоленной тряпкой

— Какие люди! — скривит лицо в улыбке, унимая волнение. — Чем обязаны столь поздним визитом? Мы не шумели.

— Расслабься, я в гости, — похлопывая его по плечу произношу я и вхожу во внутрь, оглядываюсь.

— Мы не ждали гостей…

— А я без приглашения, — отвечаю я, на ходу осматривая комнату. На полу я замечаю женскую обувь и сумочку. — Федька где?

— Там, с бабой, — кивает Витёк в сторону соседней комнаты.

— Кто на это раз?

— Да, девка одна… — невнятно отвечает мужик, почесывая взъерошенный затылок. — Пить будешь?

Мы проходим на кухню. Витёк гостеприимно ухаживает за мной, болтает на разные темы, переходя от одной к другой, стараясь не умолкать и не дать мне вслушаться в звуки из соседней комнаты. А там то и дело слышно то стоны и то всхлипывания. Через 20 минут показывается и сам хозяин. Федька сперва тоже робеет при видя меня, но закурив, расправив грудь и делает довольный вид.

— Товарищ начальник, родненький, — улыбается он тем же кривым лицом что и Витёк.

— Что, Федор, как там на любовном фронте?

— Все отлично, сами видите.

— Что за крики? — киваю в сторону комнаты.

— Девочки от меня в восторге! — смеется Федька, косо поглядывая на Витька.

— А что, начальник, голову повесил? У тебя баба-то есть? — спросил Шестаев.

— Нету, — вздыхаю, допивая свой стакан.

— Так в чём проблема, брат? Мы люди не жадные, и выпивкой и женщиной поделиться можем.

Я поднимаю глаза на Федьку, который указывает на спальню.

— Там сейчас такая конфетка. Бери пока тепленькая.

То ли алкоголь ударяет мне в голову, то ли одиночество дало знать, а скорее сам чёрт в тот момент шептал на ухо, и предложение этого подонка показалось мне заманчивым. Меня долго уговаривать не пришлось. Я вхожу в маленькую комнату, освещаемую только лунным светом, с прокуренными коврами на стене, в центре стоит разложенный диван, повсюду разбросанные подушки, одеяла, простыни. У самого края в углу, кутаясь в смятую простыню лежит девушка, как маленький напуганный зверёк, затаив дыхание, выжидая моей реакции. В тишине ночи мне кажется, что я даже слышу, как бьётся её сердце. Она не казалась мне похожей на тех, что я видел здесь раньше. Мой разум подсказывает мне, что что-то здесь не так. Похоже, что эта девушка оказалась здесь не по своей воли, но похотливая часть меня желает её, еще больше возгораясь от этих мыслей.

Я подхожу ближе и присаживаюсь на диван, пытаюсь рассмотреть её, маленькое существо ещё сильнее прижимается к углу. Её большие глаза блестят в ночи, грудь трепетно вздымается, а волосы облепляют влажное лицо, и я не могу больше сдерживать себя. Одним рывком я срываю с неё простыню, оставляя беспомощную жертву предстать передо мной обнаженной.

Не стану описывать всей красоты её тела в лунном свете и всю ту сладость, что оно мне подарило, я чувствовал себя голодным путником, которому позволили вдоволь отведать сытной еды, я не мог насладится, не хотел, чтобы это наслаждение прекращалось.

Придя в себя, я бросаю взгляд на девушку, которая за все это время не проронила ни звука, а сомкнув губы и зажмурив глаза тихо плакала. Она даже не взглянула на меня, в то время как я не переставал её рассматривать, насколько это было возможно в темноте. Откинувшись на подушку, замечаю кровь на руках, оглядываюсь и замечаю, что кровь и на простыне, и на одеяле. Тут ко мне приходит осознание, что произошло и волнение заставляет меня протрезветь. Выругавшись, спешно встаю, одеваюсь, покидаю комнату.

Хозяин с другом в это время курят на кухне.

— Что здесь происходит? — подбегаю к ним. — Кто эта девушка?

— Тише, тише, начальник. Не кипятись! — Федька выглядит заметно спокойнее, чем ещё полчаса назад, — Понравилась девочка?

— Я спрашиваю откуда вы её взяли?

— Оттуда откуда и всех.

Я прихожу в бешенство, хватаю его за шкирку, смотрю горящими глазами, сжимаю скулы.

— Слушай, Круглов, я тебя и Шестаева знаешь куда упрячу за такие дела? Вы двое…

— Тише, начальник. Оглянись, трое нас, — подмигивает он.

Резко замолкаю, краснею от злости.

— Не впутывай меня в это дело!

— Не будешь воду мутить, не впутаю. Давай избавимся от нее, делов-то?

— Избавиться надо! — вмешивается Витёк, — Узнает, нас всех сдаст.

— Не сдаст, — тише говорю я. — Она так перепугана, что не сдаст.

— Не слушай, его, Федь. Говорил я, не нужно с такой связываться, — не унимается Шестаев. — Быстро с ней справимся и всё.

— Так, стоп! — я смотрю на этих двоих и в моей голове тут же рисуется план избавления из этой ситуации.

Против своей воли я оказался соучастником группового изнасилования, и я прекрасно осознаю, что мне за это грозит. Втроём мы решаем не вредить девушке, но аккуратно и безопасно избавиться от неё. Нам пришлось усыпить её хлорофиллом, обернуть простыней, я сложил все её вещи и на руках, так как я без машины, несу к ближайшему медпункту, оставляю на ступеньках, благо в это время этот район абсолютно безлюдный, и никто нас не застаёт.

Витёк с Федькой всю дорогу следят, чтобы нас никто не заметил. Это единственный случай, когда я благодарен нашей администрации, за то, что по всему пути нам не встречается ни один работающий фонарь, тёмная улица скрывает нас от посторонних глаз, и мы благополучно проворачиваем задуманное дело. У дверей больницы мы и расстаёмся.

На следующее утро я чувствую себя ещё хуже, чем накануне вечером. Мысли о судьбе той девушки не дают покоя и днём. В кабинете я делаю вид, что занят работой, пытаюсь отвлечься в кругу сотрудниц из архивного отдела, но безуспешно. Её глаза, волосы, запах меня преследуют.

После обеда начальник вызывает к себе, о чем-то говорит, погружаясь в свою мысли, я пропускаю часть его слов. В конце он даёт мне адрес, велит открывать новое дело и ехать за первыми показаниями. Я думаю, поехать завтра, но до конца рабочего дня остаётся ещё четыре часа и волей не волей я плетусь до машины. Лишь в машине взглянув на папку, читаю: "Изнасилование. Рахимова Рания. Городская больница". Холод пробегает по телу. Как же хочется верить, что это не она.

В больнице к пострадавшей не пускают, приходится общаться с лечащим врачом. Из её слов узнаю, что девушку обнаружили у порога больницы, личные вещи и документы были при ней, после осмотра, установлено, изнасилование, психическое состояние пострадавшей нестабильное. Я записываю, а сам всё думаю о вчерашнем, проникновенный взгляд врача будто говорит: "Я знаю, что это ты".

И зачем я взялся за это дело? Ещё не поздно отказаться, пусть передадут расследование другому. Но… А вдруг тогда выяснится, что я участвовал в этом? Работая над этим лично, я смогу скрыть улики. Что если девушка меня узнает? Девушка… Все внутри меня желает вновь увидеть её, я не знаю, как это можно объяснить.

На следующий день, звоню в больницу, узнаю, что пострадавшая пришла в себя и отправляюсь к ней на встречу. По дороге столько мыслей в голове проносится, но я наивно стараюсь не обращать на них внимания, надеюсь, что всё обойдется.

Медсестра встречает в холле, проводит меня в палату реанимации, напомнив, что у меня не более 15 минут. Я приоткрываю дверь, в лицо мне ударяет ослепительный свет, наполняющийся холодную больничную палату, жаркое солнце освещает белые кафельные стены, блестит на потолке. На белой кровати под белой простыней лежит она, голова её покрыта белым платком, лицо устремлено в сторону окна, но услышав скрип двери, взгляд направляется в мою сторону. Я замираю. Это тот самый взгляд, но сама она выглядит иначе.

Переминаюсь на пороге, откашливаюсь, представляюсь:

— Здравствуйте, следователь Романов.

Девушка тут же опускает ресницы, а я подхожу ближе и устраиваюсь на стул рядом с кроватью.

Всё внутри меня трепещет. Она же остаётся спокойной и безмолвной. Я пытаюсь сделать несколько усилий, чтобы заговорить, но голос так и застывает на устах. Однако я всё же прерываю молчание, пытаюсь говорить ровно.

— Могу я задать вам несколько вопросов? — и не услышав ответа продолжаю. — Как вас зовут? Сколько вам лет? Где проживаете?

— Рания, 19 лет, живу здесь, — безучастно и тихо отвечает она, не поднимая на меня глаз.

Моё сердце бешено колотится внутри.

— Можете рассказать, что произошло с вами? Как вы сюда попали?

Замечаю, как девушка сжимает простыню в кулачки и закусывает нижнюю губу.

— Вы помните, что с вами случилось?

Она кивает.

— Можете рассказать?

В ответ лишь молчит.

— Хорошо, давайте всё же постараемся вернуться в тот день, как вы провели его? Где были?

— Я задержалась в институте, — начала она осторожно. — Маршрутки долго не было, и я пошла пешком, — голос Рании настолько тихий и робкий, что могу дышать через раз, чтобы расслышать.

— Далеко от института?

— Четыре остановки.

— Что было потом?

— Они стояли в переулке, — голос её дрожит. — Стали приставать… Я хотела побыстрее уйти, но ко мне подбежал один… скрутил руки… — всхлипывает.

Она закрывает руками лицо, начинает плакать.

Я протягиваю руку к ней, чтобы погладить, но тут же убираю, словно прикосаюсь к огню. Раскаяние и сожаление дергают за нервные струны.

Набираю в легкие воздуха:

— Сколько их было?

— Двое.

— Сможете опознать?

Рания пожимает плечами.

— Их было только двое? Больше никого?

— Был еще один… молодой.

Сердце замирает.

— Его помните?

— Нет.

— Ни имен, ни телосложений? Адрес не узнаете?

Но на все последующие вопросы она лишь отрицательно качает головой, не поднимая ресниц, плачет.

В это время в палате появиляется медсестра, напоминает, что мне пора уходить. Я спешу к выходу, но перед тем, как захлопнуть дверь, оборачиваюсь, смотрю на Ранию. Она не смотрит на меня, плачет.

Теперь каждый мой день начинается с посещения Рании в больнице. Её уже перевели из реанимации, и я лично прошу для неё отдельную палату. Забота о ней уже не входит в мои обязанности, но я сам желал этого. Она теперь тоже, кажется, привыкает к моим визитам, но каждый раз скромна, застенчива и не многословна. Из общения с ней, я узнаю, что она мусульманка, уже несколько лет круглая сирота и воспитывается одной только бабушкой. Глядя на эту милую девушку, я не хочу верить в то, что с ней приключилось. При ней я чувствую стыд и смущение, которое я не испытывал никогда раньше.

В один из дней я задерживаюсь и прихожу к ней только в обеденное время. В этот момент я застаю её за молитвой. Поистине, это нечто изумительное: на небольшом коврике на полу она совершает земные поклоны, её тело то сгибается, то разгибается, губы шепчут что-то, ресницы опущены, лицо ровное спокойное. В конце она смыкает ладошки лодочкой и тихо-тихо о чем-то шепчет. Она говорит со своим Господом, наверное, она просит в этот момент наказать своих обидчиков. И тут сердце колет в груди. Ведь я и есть её обидчик, я посмел прикоснуться к чистому и святому существу, на которое не имел ни малейшего права. От этих душераздирающих мыслей я, стоя за дверью, издаю тихий стон. Рания замечает меня, подходит и отворяет дверь. На её чистом лице нет ни капли ненависти ко мне. На секунду я даже улавливаю её улыбку.

Мы входим в палату, она по-прежнему хранит молчание, давая возможность мне заговорить первым. Тогда я начинаю разговор с того, что расспрашиваю её про молитву, которую она совершала, и девушка охотно рассказывает мне о ней. Меня ожидает увлекательный рассказ. Я даже не ожидал узнать столько нового об исламе. Она объясняет, что молитва называется намазом и что все мусульмане, мужчины и женщины, старики и дети, богатые и бедные в одно и то же время поворачиваются в одну и ту же сторону и совершают одни и те же движения. И что главное это и есть общение с Богом. И не нужно никаких посредников, можно вот так просто взять и поговорить с Ним напрямую.

Ухожу от неё в приятном настроении и ещё долго размышляю над сказанными ею словами.

Скоро выписывают и она возвращается к своей прежней жизни. Я тоже продолжаю жить как жил раньше. Но это чувство, что мне её не хватает, съедает меня. Словно наркоман, жаждущий новой дозы, я жажду новой встречи с ней.

С того момента, как я познакомился с ней, со мной начинают происходить вещи, которые я сам от тебя не ожидаю. В один из дней я подкарауливаю её у медицинского института, в котором она учится, я сижу в машине несколько часов, только ради того, чтобы увидеть Ранию, провожу её взглядом, пока она не скрывается в салоне маршрутки. Как белая голубка среди чёрных ворон, она особенная, чистая, неземная. Другой раз я звоню ей с рабочего телефона, чтобы услышать её тихий голос, от которого по всему телу мчится электрический ток. И тогда я понимаю, что вытворяю всё это не спроста — я влюблен.

Состояние моё становится все хуже и хуже. Хочется, как раньше напиться, но что-то внутри не позволяет мне этого сделать. Даже коллеги на работе начинают замечать, что я изменился, интересуются моим здоровьем. А я не могу ни о чём думать, я думаю о ней. Мысли о Рании поднимают так же мыли об исламе, о намазе, об Аллахе… И я направляюсь в церковь, чтобы найти хоть какие-нибудь ответы на терзающие меня мысли.

Если честно, я никогда в жизни не был в храме, хотя с детства считаю себя христианином. Я брожу по залам, наблюдаю за прихожанами: все они суетно молятся каждый в своем углу, у своей иконы. Кто-то отбивает поклоны, кто-то крестит грудь, а кто-то, сжимая ладони, о чём-то молит блестящие портреты. И тут я вспоминаю слова Рании о том, что мусульмане молятся едино. Здесь я этого не увидел и очень удивился. Думал, что христиане молятся так же, но как оказалось это не так.

Среди всевозможных икон я ищу икону с Богом, мне указывают на Христа. Я смотрю на нарисованный облик и не вижу в нём ничего отличающего его от остальных икон. Это же Иисус, миссия, а Бог, мне нужен Бог. Но мне отвечают, что это и есть Бог.

Покидаю храм, бреду по аллее. Ни люди, ни улицы не кажутся мне больше знакомыми и родными, я смотрю на них и не узнаю. Так я дохожу до другого храма — передо мной стоит мечеть. Удивляюсь, до меня доходит, что ноги привели меня туда, куда я бы сам не осмелился прийти. Улыбаюсь самому себе: ну что ж, давай посмотрим. И я вхожу во внутрь.

Здесь тихо. И только где-то издалека доносился мужской мелодичный голос, похожий на пение. Я разуваюсь и оглядываюсь. Скромная снаружи и довольно шикарная изнутри мечеть выглядит по-домашнему уютно. Под ногами расстилается мягкий ковер, а над головой расписанные арабской вязью причудливые узоры. Я прохожу в зал и останавливаюсь под самым куполом. Мужской голос замолкает и через мгновение ко мне приближается молодой юноша, представившись мне по имени Абдулла. Приветливо и дружелюбно он отвечает на некоторые мои вопросы. Предлагает показать мечеть изнутри, и я соглашаюсь. Потом показывает мне Коран, рассказывая, что это священная книга всех мусульман, что это слово Аллаха и его чтение похоже на пение. Этот парень кажется мне очень приятным.

Так за разговором мы не замечаем, что проходит более часа и в мечети начинают собираться мужчины. Абдулла объясняет, что эти люди пришли на намаз. Он предлагает мне тоже присоединиться к ним, неожиданно для себя соглашаюсь. Мы спускаемся в комнату для омовения, и юноша наглядно показывает мне как нужно брать тахарат. Потом, пока мы поднимаемся по лестнице наверх, застаем призыв на молитву — азан. Странно, я раньше никогда его не слышал в городе. Не знаю слов, но это очень красиво и эти незнакомые слова проникают прямо в душу.