Кремлевские звезды

— Прям грохнуть хочет? — спрашивает Круглов.

— Не исключено.

— То есть ты кого-то… Кому-то, то есть крепко насолил видать, да?

— Можно и так сказать, — соглашаюсь я.

У Круглова глаза загораются.

— Паша, ты охотник? — спрашиваю я.

— Ну, так… с отцом ходил раньше, но давно уже.

Охотник, по глазам вижу.

— Короче, если вам это дело подходит, будем приступать уже завтра.

— Мне подходит, — кивает Зырянов. — Если… если я сам подхожу. И я Игорь, кстати.

— Да, подходишь, если Павел согласен сидеть за баранкой.

— А за какой баранкой-то? — спрашивает Круглов.

— Пока временно позаимствуем у Виталия Тимуровича машину, двадцать первую, а потом решим по-другому как-то. Вы не против, Виталий Тимурович?

Тот усмехается:

— Шутишь, что ли? Машина ведь твоя.

— Общая она, общая, — киваю я. — И находится под вашим административным управлением.

— Я тоже за, — кивает Круглов. — Всегда за то, чтобы духам прикурить дать. Я выйду покурю, ладно?

— Надо тогда доверенность будет оформить, — киваю я.

Мы идём вместе. Одеваемся и выходим из Дворца пионеров, два человека, совсем не похожих на этих самых пионеров. Я смотрю на часы. Половина двенадцатого. Ну что же, пора двигать к Печкину.

— У себя? — спрашиваю я у Ларисы Дружкиной.

— Ага, — кивает она, — пришёл только что, злой, как собака, велел никого не пускать.

— А чего злой?

— Откуда же мне-то знать?

— А ты ему шампусика предложи, — усмехаюсь я.

— Ему? Ну, ты насмешил.

— А что так?

— Да я лучше даже тебе предложу, чем ему, — говорит она, кокетливо прикрывая глаза.

— Ого! Даже? То есть из двух зол ты выбираешь меньшее в моём лице?

— Точно, — кивает Лариса.

— Ну, что же давай выпьем. На брудершафт?

— Это ещё заслужить нужно, — становится она чуть более томной, и в этот момент раздаётся звонок.

Лариса моментально делается собранной и внимательной и срывает трубку:

— Слушаю, Глеб Антонович… Поняла… Да, иду.

Она выскакивает из-за стола и устремляется в кабинет к начальнику, не забыв, впрочем, немного крутануть пропеллером, так сказать.

Ну что же, момент благоприятный. Считаю до двадцати, подхожу к двери и, распахнув её, уверенно вхожу в кабинет.

— Вон! — моментально реагирует Печёнкин. — Тебя не приглашали!

— В приёмной не было никого, вот я и подумал, что могу зайти, — с улыбкой говорю я, ни на мгновенье не сбавляя ход.

— Ты хочешь, чтобы я дежурного вызвал?

Я подхожу и сажусь за приставной стол.

— Дружкина, вызывай! — включает он сигнал воздушной тревоги. — Давай, чего глазами хлопаешь?!

Она поворачивается, чтобы идти на своё место и смотрит с ужасом, словно прощается со мной навсегда.

— А я хочу показать вам что-то очень важное, — доверительно сообщаю я. — А если вы меня выгоните… Ну что тогда делать, буду кому-нибудь другому показывать.

Говоря это, я вытаскиваю из сумки папку с надписью «Дело. Печёнкин Г. А.»

— Будьте добры, передайте Глебу Антоновичу, пожалуйста.

Дружкина передаёт, и он, выхватив папку у неё из рук, кладёт перед собой и замирает, пока не открывая.

— Всё, иди — машет он ей рукой.

Она быстро выходит, а Печёнкин кладёт руки на папку и впивается в меня тяжёлым взглядом.

— Ну, — говорит он, помолчав, — подсуетился, засранец?

— Вы же даже ещё внутрь не заглянули, — искренне удивляюсь я.

— Загляну, успею, — морщится он. — В прокуратуру, значит, настучал? Незаконные методы? Вопиющий непрофессионализм местной милиции? Знакомствами своими козыряешь? А сам-то ты говнюк малолетний и больше ничего.

Ого, ничего себе! Это что получается, Брежнев что ли позвонил кому-то и за меня попросил? Охренеть, вот же чудеса!

— Я к вам и так, и этак, Глеб Виленович, — усмехаюсь я, — а вы только щеритесь да кусаться пытаетесь, как животное какое-то. Ну вот что с вами делать? Приходится приструнивать. Хоть намордник надевай.

— Ты щенок не на того рот раззявил! Я тебя по закону так раскатаю, в полном соответствии, что ты будешь лет пятнадцать кукарекать у меня на строгом режиме. Понимаешь намёк? Ох**вшее существо. Мне твой сынуля генсековский в х*й не упёрся! Будь у тебя хоть всё политбюро в родстве, я тебя на кутак по полной напялю, б*я буду, ты вкуриваешь, говна кусок?

— Ловлю на слове, — нагло улыбаюсь я.

Мне прямо удовольствие доставляет его позлить. Понимаю, дело неблаговидное над ущербными глумиться, но больно уж соблазн велик. К тому же он ведь сам меня провоцирует, сам виноват.

— Чего?! — ревёт он.

— Ну, вы же только что сказали, кем будете… На букву «б».

Он сначала пытается осознать, а потом краснеет как кумач.

— Пошёл вон!!! — орёт он так, что содрогаются стены.

— Вы гляньте, что я там принёс-то, — поддразниваю я его и киваю на папку. — А то, может, и орать не надо. Вдруг там чистосердечное и вы все свои висяки сейчас же пристроите ко мне, многогрешному?

Он нервным нетерпеливым движением раскрывает папку и замирает. Берёт первую фотографию и внимательно читает. Откладывает её в сторону и берётся за следующую. Вся его горячечная гневливость вмиг исчезает, и он делается похожим на Мюллера, обдумывающего козни Штирлица.

С шумом распахивается дверь его кабинета и в неё влетает старший лейтенант с сержантом, а сзади за ними маячит Лариса Дружкина.

— Что? — спрашивает Печёнкин, отрываясь от бумаг.

— Товарищ генерал-майор, старший лейтенант Кукушкин по вашему приказанию прибыл!

— Зачем? — рассеянно спрашивает тот. — Иди, лейтенант, не нужно ничего. Дружкина, кофе мне принеси.

— И мне, — говорю я ему.

— И Брагину, — подтверждает он и снова углубляется в изучение материалов.

Повисает пауза и разыгрывается практически гоголевская немая сцена. Лариса и лейтенант с сержантом стоят, не понимая, что им делать.

Печёнкин поднимает голову и с рассеянным видом оглядывает застывшую массовку. Он делает нетерпеливое движение рукой, мол идите уже и возвращается к изучению фотографий, не зря Платоныч не спал всю ночь.

— А эти зачем? — спрашивает Печёнкин и показывает фотки с охоты.

— Там на мне куртка, изъятая при обыске, а в руке ружьё. Куртка вся в пороховых газах, я же стрелял. Не по кабану, конечно, а по мишени. Меня товарищ Брежнев стрелять учил.

— Угу, — кивает Печёнкин. — Понятно. Баранов, да? Вот же сука беспринципная.

Он говорит спокойно, просто констатируя факт.

— Надо бы ему повышение какое-то. Он ведь сотрудник грамотный, может возглавить всю борьбу с хищениями в области. Такого спеца поискать ещё.

— Серьёзно? — миролюбиво спрашивает он. — А по рогам ему не надо? Возглавить он должен….

— Да, это я совершенно серьёзно, Глеб Антонович. Никаких шуток! Пожалуйста, не откажите в любезности. И ещё мне надо два два телефона «Алтай». В машину.

— Это всё практически невыполнимо, Брагин.

— Выполнимо, Глеб Антонович, ещё как выполнимо. Но вы не переживайте, я вам за выполнение поручений буду премию выписывать и ещё бесплатные фишки в казино давать. Но только в определённом количестве. Ну, вот. А теперь мне, к сожалению, идти нужно. А вы оставайтесь, всего вам самого распрекрасного.

Я поднимаюсь из-за стола.

— И много у тебя ещё таких бумаг? — спрашивает он.

— Много — не то слово просто. Думаю, хватит на сопровождение всего вашего жизненного пути.

— А КГБ что знает?

— Официально они дело не возбуждали, насколько мне известно, но на основании этих бумаг возбудят, ещё как возбудят. Так что вы поаккуратнее, не доводите до греха. Кстати, оригиналы документов, как показали результаты вчерашнего обыска, хранятся в невероятно надёжном месте и чуть что, сразу полетят по известному вам адресу, прямиком в контору.

— Ну да, ну да, — кивает Печкин.

— И, как ни грустно, — делаю я печальное лицо, — в Москву теперь вы сможете отправиться только когда я сам туда отправлюсь, понимаете?

Он молча покусывает губы. Видно, что ему есть, что сказать, но сейчас лучше помолчать.

— Я ведь вам дружбу предлагал, а вы меня отвергли, так что во всём случившемся вина исключительно ваша. Но я-то человек немстительный, вполне могу с вами мирно сосуществовать, если и вы с добром, понимаете? А если вы будете и дальше козни строить, расстанусь с вами безо всякого сожаления. Будьте здоровы.

Я поворачиваюсь и иду на выход.

— Брагин, — окликает он меня.

Я оборачиваюсь.

— Ну и сукин же ты сын, — качает он головой.

— До свидания, Глеб Антонович, — говорю я и резко толкаю дверь.

Тут же раздаётся грохот, глухой вскрик и звук бьющейся посуды.

2. Уж полночь близится, а Германа все нет

— Брагин! — стонет Лариса и смотрит безумными глазами. — Вот же ты гад!

Она растеряно стоит передо мной и по щекам её текут слёзы. По щекам — слёзы, а по груди — кофе. На блузке, бывшей ещё секунду назад белоснежной, растекаются два огромных коричневых пятна, по пятну на каждую грудь.

— Горячо-о-о! — тихонько воет она.

Ну что же мне с тобой делать, дуть что ли?

— Расстёгивай! — командую я.