Она стояла, прислонившись высокому стволу в цветастом платке поверх медных волос. Поблекшие в последние дни болезни глаза снова светились молодой зеленью, смотрели ласково.
— Не лети завтра. Не надо.
— Почему?
— Рано тебе к нам. Останься дома, прошу тебя. — она развернулась и пошла прочь, трогая рукой черно-белые стволы.
Обернулась, сложила руки рупором и прокричала: «Сына назови в честь отца. Слыши-и — ишь?»
Вечером он, вжавшись в спинку кресла, смотрел как в дальнем углу комнаты в хлещущих струях дождя садится самолет, как тянется из фюзеляжа черный шлейф. Не в силах встать, он таращился на истерично рыдающих людей, отмахивавшихся от подсовывавших микрофоны журналистов, слушал взволнованный голос диктора, рассказывавший о внезапной страшной грозе.
Наконец поднялся, позвал:
— Марта! Марта, черт!
— Не надо ругаться, я на сверхзвуковые скорости не настроена. Но всего за пол-биткоина ты можешь апгрейдить меня и…
— Два билета в кино. — сказал он.
Провел рукой по подбородку, прошел в ванную, намылил помазок и, водя бритвой в крепкой пене, крикнул:
— И цветы для Даши!
— Секундочку. Проверяю ее профиль в «Одноклассниках». Семьдесят процентов — ромашки, двадцать пять — сирень, пять процентов еще восемнадцать видов растений. Какие заказать?
— Ммм. Давай розы.
— Готово. Что-нибудь еще?
Он подумал.
— Поезжай-ка в кладовку и при Даше не высовывайся.
Посмотрел в зеркало. Глаза серые, отцовские, широкий нос и толстые губы — твои.
Спасибо, мама.
До вечера.