Помоги проекту - поделись книгой:
Герман Романов
Ливонское наследие
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«СВЕТЛЫЙ ПРАЗДНИК»
Глава 1
— Молодость сыграет с принцем злую шутку — он не понимает, во что ввязался. Ливонцам нельзя верить, ведь те, кто не способен защищать собственный дом, и униженно просят помощь от других, не желая сражаться за себя, всегда будут лгать!
Ротмистр Иоганн фон Регенбах подвигал плечами — даже стеганый дублет с наброшенным на плечи сюрко, плохо защищали от пронизывающего весеннего ветра. Ночи стояли холодные, все же середина апреля — Балтийское море не отошло от зимы, а скупое на тепло в это время года солнце еще не начало прогревать свинцовые холодные воды.
С высоченной сторожевой башни Аренсбургского замка в лунном свете хорошо просматривалась не только гладь Рижского залива, но и весь небольшой городок, что прижался к островку, на котором высилась мрачная твердыня Эзель-Викских епископов.
Здесь он провел почти полгода, направленный сюда датским королем Фредериком в ноябре прошлого года. Дело в том, что монарх в сентябре выкупил у местного прелата, немецкого барона, земли сразу двух его епархий — Эзельского и Курляндского — за смехотворную по нынешним временам сумму в тридцать тысяч полновесных талеров.
Практически за бесценок, что и говорить, но бывшего епископа Иоганна фон Мюнхгаузена можно понять. Начавшаяся два года тому назад война с русским царем Иоанном поставила Ливонский орден на самый край пропасти, до падения в которую остались считанные месяцы, вряд ли больше года, максимум полтора. Так что все владетельные господа и юнкера, у которых были усадьбы или родственники в германских землях, сейчас старались сбыть глупцам как можно быстрее свои замки и мызы, и уехать обратно с набитыми золотом и серебром бочонками и ларцами. Оставались только потомки первых крестоносцев, которым было что потерять здесь, и ничего не светило на землях предков в фатерланде.
Положа руку на сердце, Иоганн Регенбах мог говорить сейчас правду и только правду — на этой каменной площадке, стоя в гордом одиночестве, потому что караульные кнехты отошли от командира, чтобы не мешать подумать. Сказать было страшно, но ротмистр сейчас отчетливо понимал — ливонцы воевать за датского принца не станут, пусть даже он спасать будет их собственные животы и имущество помимо воли.
— Потомки крестоносцев выродились в трусливый скот!
Сказал, как припечатал, на душе было скверно, потому рейтар вычурно выругался, поминая мамаш местных юнкеров, что зачали их с блудниками и местными чухонцами при помощи колдунов. Наемники всегда бранились и вели себя буйно, развратничали и насиловали, резали людей как скот. На каждом из них было столько грехов, что за век не отмолишь, так что дорога в рай была заказана. Потому чего бояться ада, где у горящих котлов пока бесполезно суетится мохнатая прислуга, ожидая новых постояльцев?!
Чему быть, того не миновать — зато меч и аркебуза делают жизнь веселой, правда и короткой, ибо старых возрастом ландскнехтов не бывает, всех ждет в конце концов одна участь — смерть на поле боя!
— Проклятые трусы — они недостойны жить!
Пламенная вера, что три с половиной века тому назад привела немцев на эти земли, с мечом в руке и крестом на груди, угасла в сердцах рыцарей, потухла как выгоревшая дотла поминальная свеча. Завладев землями, построив замки и мызы, крестоносцы успокоились. И потихоньку превратились в юнкеров, обремененных женами, наложницами и приплодом, стали господами для покоренных язычников, ими насильно окрещенных, и основательно запуганных, а потому превратившихся в рабов. Впрочем, и сейчас немцы так называли эстов, а те только кланялись каждому встречному и почтительно именовали даже приказчика ганзейского купчика «господином».
Войны с восточными схизматиками практически превратились, рыцари и епископы черпали свое благосостояние в сдирании трех шкур с забитой черни. А заодно богатели на посреднической торговле с теми же московитами, совершенно не заметив, что последние окрепли уже настолько, что стали угрозой дальнейшему существованию самого Ливонского ордена. Но денег все равно не хватало — жизнь на широкую ногу всегда требует «доения» туго набитых кошельков.
И несколько лет тому назад рыцари поддались «соблазну» учения Лютера, и посягнули на богатства церкви, решив провести секуляризацию. Обогатились все, кто имел власть и силу, а сами епископы превратили свои епархии в фактически наследуемые владения — курляндский прелат даже продал свои владения эзельскому епископу. А тот в прошлом году уступил все свое недвижимое состояние, земли с замками и крестьянами, вкупе с опустевшими монастырями, датскому королю.
Однако теперь такое алчное стяжательство, совершенно неразумное в сложившейся ситуации, им вышло боком. Со стороны государств, признающих власть римского первосвященника, помощи фактически не последовало, и рыцари уже проклинали свои решения. Дело в том, что два года тому назад московский царь начал с ними войну под смехотворным предлогом. Он возмутился отказом дерптского епископа уплатить дань за несколько десятков лет, о которой в самом ордене все подзабыли.
И на взгляд самого Регенбаха поступили правильно — если не требуют или не напоминают постоянно о долге, то к чему отдавать деньги, тем более схизматикам, что живут варварским обычаем?!
Восемнадцать тысяч талеров весомая сумма, и магистр отписал царю, что в казне пусто. Иоанн обиделся высокомерным отказом, отправил войско — и пал Дерпт, с обывателей которого стрясли ценностей в пять раз больше злополучной дани. А заодно были взяты штурмом Нарва, Везенберг и целый ряд замков, городов и укрепленных мыз — вот тут ливонцев и проняло, как говорится, до самой задницы.
Они засуетились, отправили посольства, просили, где только можно помощи — ландскнехтами, деньгами, порохом и пушками. Но и тут поначалу проявляли укоренившуюся спесь — новый магистр ордена Кеплер, как знал регенбах, высокомерно отказался от ста тысяч талеров, предложенных ганзейским Аугсбургом. Посчитал недостаточной суммой и потребовал шестьсот тысяч. В каковых ему было отказано — такие суммы вкладывать в гиблое дело никто из купцов не решился, ведь они умеют считать не только возможные доходы, но и будущие убытки…
Колокол отбил один раз, отмечая еще один прошедший час — комтур даже не вздрогнул, наоборот, при его звуках никогда не просыпался. Плохо, если в одну из ночей караульный не отобьет било — это будет означать, что он либо уснул, скотина, за что полагается смерть, или убит вражескими лазутчиками. Последнее самое плохое — значит, враг в замке и есть угроза его захвата. Но только не сейчас, когда в гарнизоне и в городе находятся полтысячи рейтар и кнехтов, да несколько сотен местных рыцарей и юнкеров за своими гофлейтами — всадниками, что входили в знаменные отряды вассалов епископа, которые и получали от него за службу ленные владения.
Вчера жители праздновали не только Пасху, но и прибытие целого каравана из двух десятков парусных кораблей — больших пузатых хольков, одномачтовых ганзейских коггов и совсем малых пинков. Из Дании прибыл долгожданный принц Магнус, младший брат короля Фредерика. Все приобретенные здесь земли монарх передал ему в виде наследуемого апанажа, а герцог уступал своему царственному старшему брату герцогство Гольштейн, на которое имел определенные права.
Местное дворянство и все немцы встретили нового повелителя с восторгом, от ликующих криков звенели стекла в оконных рамах. Вот только не стоило обманываться — умирать вместе с датчанами и наемниками они не станут. Потому и радуются, что, наконец, нашлись глупцы, что полягут за них в бою со злыми московитами и татарами…
Ротмистр медленно шел по темному переходу в епископское крыло замка. От горящих факелов, воткнутых в держаки, падала на каменный пол копоть, но свет от пламени был изрядный. У дверей покоев, отведенных для молодого герцога, застыли два ландскнехта, от начищенных до блеска кирас отражались пятна огня. Ротмистр для столь ответственного поста выбрал десяток самых опытных и надежных воинов, прекрасно зная, что все они несут службу бдительно. Да вдвое большее число назначил для ночной охраны замка, и это была единственная реальная сила — так как кроме них совершенно нет трезвых — все перепились на радостях, и Пасху отпраздновали, и усталость нужно скинуть после полумесячного плавания.
Осторожно ступая, стараясь не греметь, Регенбах подошел к караулу. Ландскнехты не спали и не переговаривались, берегли покой молодого герцога, и один из них тихо заговорил, отвечая на невысказанный вопрос.
— Его светлость сразу уснул по билу для тушения огней. Весь бледный, устал после долгого плавания. Иногда стонал во сне, о чем-то говорил, но совсем непонятное…
— А-а!!!
Из-за двери донесся громкий крик, почти вопль смертельно испуганного человека. Сердце замерло — неужели в спальне оказался убийца, что прошел по потайному ходу?!
Регенбах не мешкал ни секунды, ударив ногой по толстой дубовой двери, настежь ее открыв. И рванулся спасать принца, молниеносно выхватив клинок из ножен…
Глава 2
— Ох-ма…
Такое состояние Магнус давненько не испытывал — жутко болела голова, будто с дичайшего похмелья. Он моментально вспомнил, что с ним случилось — падение в ров и купание внесезонное. А там находка — таинственный браслет, оказавшийся магическим артефактом. И с дури (тут просто нет эстонских слов, подходят лишь русские, и то исключительно матерные), по команде приятеля, сам надел на запястье.
— Все, Пауль больше мне не друг — прибить нужно! Хорошо, хоть из воды вытащил, а то бы утонул. И глаза у него бешенные, а кричал так, будто кастрировали ножовкой!
Магнуса передернуло от воспоминаний, и он непроизвольно застонал. Причем понял, что говорит сам с собою на смеси из трех языков — русского, эстонского и латышского. Трудно человеку, когда у него два родных языка, впитанных с молоком матери, но когда к ним добавляется еще третий — то вообще катастрофа. В мыслях жуткая «солянка», постоянно приходится контролировать речь. Потому что в ней откровенная тарабарщина, для других совершенно непонятная, даже если собеседники знают эти языки в достаточной степени, свободно говорят, а не «читают и пишут со словарем», как в советских анкетах порой указывалось сотрудниками отдела кадров.
— Не торопись выносить приговор — ты его хорошо знаешь с детского сада, Магнус. Учти, все настоящие, увлеченные делом историки, откровенно пришиблены на больную голову. А тут открытие, совершенно потрясающее — от ливонского короля найден артефакт — вот рассудком Пауль и повредился. Его лечить нужно, а не ругать. Тем более, он тебя вытащил изо рва — ты уже под листвой на дне пузырями булькал.
Частенько Магнус сам говорил с собою вот так, выступая одновременно обвинителем и защитником — это позволяло избежать многих ошибок, не делать импульсивных поступков, подверженных эмоциям, поступать рассудочно. Эстонская кровь оказалась в нем крепче русской или латышской, но, видимо, именно из-за нее его часто называли в юности «тормозом». Хотя это совсем не так — просто не любил опрометчивых решений, всегда требовалось время для обдумывания. Но таковы практически все эстонцы, спокойные и уравновешенные — не любят болтать от безделья, ибо хорошо знают, что любое дело требует молчания.
— Надо включить свет, темно…
Имей Магнус живое воображение, закричал, представив, что его ввергли в какое-то подземное узилище. Но глаза уже привыкли к темноте, и он смог разглядеть окружающую обстановку. Небольшая комната, размером с обычную спальню, каковой и была, так как половину занимала широкая кровать, на которой и находилось сейчас его тело. А вот дальше шли косяком, как лосось на нерест, сплошные странности.
Стены из плитняка, отнюдь не кирпичные, с каминным зевом в углу — тут ошибки быть не могло. Брошенные лучины и охапка дров — обычные поленья. Рядом дверь, причем резная, с медными вставками — возникло стойкое ощущение, что он ее видел раньше. Вот только где — память его никогда не подводила, но и припомнить вот так сразу не смог. Но в том, что он ее видел, причем вроде как в этой самой комнате, пусть пустынной — Магнус нисколько не сомневался.
Однако отогнал воспоминания и продолжил осмотр. Кое-где убогие драпировки на стенах, комод или трюмо, он сразу и не разобрал — массивное, со шкаф. Низенький столик, на нем вроде меч и кинжал в ножнах, какой то кувшинчик с кубком. Серьезных размеров кресло на гнутых ножках с наброшенной на него большой медвежьей шкурой. Причем на морде умерщвленного топтыгина виднелись внушительные клыки.
Свет шел от окна, узкого, с бойницу — рама из множества ячеек, стекла маленькие, с ладошку, мутные и вроде как разных цветов. Имелось и еще одно подобное окошко, но почему то закрытое внутренним ставнем, дощатым и плохо пригнанным — через щели сочился скупой лунный свет, тут не перепутаешь день с ночью.
— Ничего не понимаю…
Все под седую старину, антураж соответствующий, в такое он раньше и поверить не мог, не то чтобы увидеть. Даже в музее много современных предметов, которые здесь напрочь отсутствуют. И лежит на перине, в которую погрузился как в воду — такое ощущается сразу. А вот другие постельные принадлежности отнюдь таковыми не являются — одеяло из шкур, тяжелое, но очень теплое. Подушка под головой твердая, как рулон туго свернутой ткани, каковой, к его изумлению, она и оказалась. Спать на такой сродни пытке, но ведь он как-то спал.
— Это что такое?!
Удивление нарастало с каждой секундой, переводя его разум в состояние полного обалдения, как сказал бы любой юноша. Откинув шкуры и присев на кровати, он обнаружил на себе длинную до пят ночную рубашку с рукавами, жесткая ткань льняная, тут ошибки быть не могло. На голове старинный ночной колпак, Магнус содрал его и тут же почувствовал, как глаза начинают выкатываться из орбит, а рот распахнулся шире медвежьей пасти, так как челюсть отпала.
— Не может быть…
Вопрос завис в воздухе, он едва сдержал панический приступ, проведя ладонью по прическе. Волосы оказались длинные, таких никогда не носил. Как у девчонок в юности, притом еще распущенные. Уцепив пальцами прядь, Магнус рванул, и с трудом сдержал крик, только застонал.
Больно, очень больно — не парик, настоящие волосы, отнюдь не приклеенные. И не сон, а явь — от такого сразу бы проснулся, а тут наваждение продолжает держать реальность, отнюдь не иллюзию, плод воспаленного воображения, учитывая перенесенный стресс.
Очумело мотнув головой, Магнус поглядел на собственные ладони, клекоча как старый ворон, но не в силах каркнуть — где морщинистая кожа с пигментными пятнами, почему пропал след от ожога. И вопрос тут же сорвался с языка — мозг его прямо вытолкал и озвучил:
— Что это… Омоложение на полвека?!
И тут лютый холод прошелся по телу, будто сжиженный азот разлили — на тонком запястье тускло блеснуло золото знакомого артефакта. Тот самый браслет и он его хорошо сейчас разглядел. Искусно напаянная змея с рубиновым глазом заглатывала свой хвост с таким же рубином на конце, и показалось, что на него смотрят два кровавых глаза. В ужасе Магнус заорал, срывая браслет с запястья, яростно желая только одного — чтобы этот безумный и ужасный сон поскорее закончился.
— А-а!!!
Ему показалось, что от крика задребезжали стекла, браслет отлетел и пронзительно зазвенел гонгом, но наваждение не схлынуло, наоборот, оно приняло ужасный характер.
Жмяк!
С треском тяжелая дверь отлетела в сторону, и в оранжевом пляшущем огнем проеме появился человек в донельзя странной одежде. Вроде как в пончо, которые носят латиноамериканцы в горах. Голова просунута в отверстие на ткани, по бокам разрезы и все в красно-синих полосках. Да и штанишки такие же смешные, в таких же расцветках, видел в фильме про королеву Марго. Причем на бедрах словно надутые, ноги в сравнении с ними тонкие, а под коленом завязки. И башмаки с загнутыми носками — вид как у клоуна, вот только Магнусу было уже не смешно.
— Мой принц, я здесь! Огня сюда!
В руке воин, тут ни до смеха, такое сразу чувствуется, держал обнаженный меч, с узким лезвием, но довольно длинный и оттого внушительный. А еще на поясе кинжал, а лицо пересекал жуткого вида шрам. Лет тридцати, может и сорока — властный и сильный.
Весь его вид произвел на Магнуса страшное впечатление, и он рухнул на кровать, стараясь прикрыться одеялом. В голове сразу появилась мысль, что такой вояка зарубит любого с легкостью, и не поморщится, а потом живот вспорет и кишками голову обмотает.
Укрыться и спрятаться от происходящего не удалось — с него в мгновение ока сорвали одеяло.
— Мой принц, что с тобою?! Это я, комтур Иоганн фон Регенбах! Ты не ранен, ваша светлость?!
Сильные руки рывком, как пушинку, извлекли его из перины, в зажмуренные глаза ударил яркий свет. Ворвались еще двое, тоже с мечами в руках, но один из них держал еще и факел. Вот только в железных кирасах, а на головах были шлемы, похожие на суповые миски — такие он видел в музее и Пауль тогда назвал их «шапелем».
— Нет… не ранен… Мне холодно…
Слова с неимоверным трудом вылезли из горла, зубы стучали кастаньетами. Магнусу действительно было очень холодно, и он задрожал, когда почувствовал через ткань рубашки горячие ладони воина, которые сильно сдавили ему ребра.
— Ты не заболел, ваша светлость?!
В голосе воина прозвучало беспокойство, он тут же, как куклу, обернул Магнуса одеялом, и отдал лязгающим голосом приказание:
— Юрген! Камин затопить, поторопи рабов — они ленивы и бестолковы! Горячего вина герцогу немедленно. Передай Клаусу мой приказ — посты немедленно удвоить!
Наемник, живо установивший факел в железное кольцо на стене, поклонился Магнусу, вложил меч в ножны и громко рявкнул, ударив ладонью по кирасе так, что звон пошел.
— Все выполню, комтур!
У Магнуса перехватило дыхание, и он почувствовал, как в груди замирает сердце. До него только сейчас дошло, что разговор шел на немецком языке, который он слышал не раз в своей жизни, но плохо понимал. А тут не просто все разобрал, но и сам заговорил на нем…
Глава 3
— Быстрее, раб, его светлости холодно!
От мощного пинка ландскнехта несчастного слугу отбросило к камину, и эстонец, а в этом Магнус уже не имел сомнений, принялся укладывать щепки в камине. Затем запалил их факелом, и когда они разгорелись, стал подкладывать в пожирающее пламя полено за поленом. В комнате стало светло, только пламя дрожало, отбрасывая полосы на стены.
Магнус сидел в кресле, завернутый в одеяло, не в силах прийти в себя от потрясения. И, оставаясь покорным судьбе наблюдателем, старался навести порядок в прыгающих в голове мыслях.
Он уже сообразил, что помолодел на полвека, вернее, перенесся духовной матрицей и разумом в совсем чужое тело. Спектакль можно разыграть любой, найти декорации и актеров, вот только невозможно поменять один живой организм из плоти и крови, в другой. То может только высшая сила, в существовании которой уже нет сомнения.
Ай да, Пауль, вот где сукин сын!
В крови историка, как он знал, были гены от народа сетсу, что обитает на берегах Чудского озера, а про них всегда говорили, что есть там колдуны изрядные, которых крестоносцы старательно жгли на кострах. Видимо, не всех в пепел обратили, раз историк из будущих времен оказался в силах перебросить его душу и разум в далекое прошлое.
То-то, он какой-то диск сжимал в пальцах и его фактически в ров скинул, да еще колдовской браслет заставил надеть на запястье. Артефакт не простой — но больше Магнус его на руку не наденет, даже не заставляйте. Вон в углу лежит, точно попав в большой медный горшок, по всей видимости, «ночной», раз его так заботливо начистили.
Теперь, как говорят русские, сложив в уме два и два, Магнус понимал, что Пауль три года подготавливал эту акцию, таская его по разным крепостям и замкам, долгими часами повествуя о Ливонской войне, о быте и нравах той эпохи, исторических деятелях. Да о многом другом, что можно будет вспомнить — знания лишними не бывают, и всегда могут пригодиться. Но ведь молчал старый приятель, действуя исподволь — скорее, опасался плохого, не стать смешным в его глазах, если «эксперимент» окажется неудачным, и «переброс» не состоится.
Магнус нахмурился — что на него Пауль сделал ставку, он прекрасно понимал, вот только какую — этот вопрос его мучил. Но выбора уже не оставалось — или жить, делая те же ошибки, что и настоящий герцог, или изменить свою судьбу, и постараться поменять через это жизнь целого народа, своих одноплеменников, которые постоянно оказывались на грани исчезновения, как те же несчастные ливы.
Ведь до Ливонской войны, что сейчас идет на эстонских землях, проживало 280 тысяч человек, девять из десяти были эсты. А как вся территория была захвачена Швецией, после долгой войны растянувшейся на четверть века, то численность эстонцев уже уполовинили — война, голод, разорение и мор обезлюдили родные земли.
Прошло столетие, и новая напасть — началась Северная война, которая оказалась такой же продолжительной, растянутая на два десятка с лишним лет. История повторилась — из населения в 350 тысяч снова уцелела едва половина, но тут ко всем бедам добавилась еще одна, не менее страшная и свирепая. Недаром во все времена чуму называют «черная смерть» — от нее иной раз города целиком вымирали.
Что за напасти обрушиваются на несчастных эстонцев, когда чужой волей их заставляют воевать с русскими?! Ведь каждый раз происходит полное разорение и гибель большого числа одноплеменников!
И в тоже время именно русские боролись плечо к плечу с эстами, когда пытались остановить продвижение крестоносцев, которое не вызывало ни малейших признаков радости у местных жителей. А ведь должны были тогда, по уверениям политиков Евросоюза, прыгать от радости, ведь пришли цивилизованные европейцы.
Ага, щас, как сказал бы любой русский!
Вот она немецкая милость — отвесили слуге пинок сапогом мимоходом, и назвали «грязным рабом» без всякой злости, просто констатируя сам факт. Вот оно настоящее отношение нынешних немцев к эстонцам, без всяких прикрас, совершенно честно выраженное!
А что было триста лет тому назад и представить страшно, ведь недаром во всех хрониках говорили, что крестили «огнем и мечом», не щадя стариков, женщин и детей, уничтожая подчистую всех непокорных!
Магнус уже сопоставил события и обмолвки «старого знакомого» по рассказу Пауля комтура Иоганна фон Регенбаха — и понял, что только вчера юный принц пересек бурное Балтийское море и прибыл в Аренсбург, который в его времени называли Курессаре. И произошло это в первый день Пасхи. Эта дата накрепко ему врезалась в память, а потому сейчас на дворе 17 апреля 1560 года — и никакой ошибки нет.
И что делать?
Вернее, с чего начать?!
Два вопроса — один исконно русский, а другой эстонский, одновременно прозвучали в голове, и Магнус решил, что начинать следует с малого и необходимого. А потому взял большой серебряный кубок, от которого шел легкий парок и чудный запах тмина, знакомый каждому эстонцу с детства, заполнил спальню епископа — ведь принц таковым и являлся. И одновременно зажгли толстые свечи на стенах — плошки с ними принесли и поставили в кольцах, предназначенных именно для такого освещения.
Стало совсем светло, и схлынула тревога — да и к чему она, если понятно кем стал, когда и где оказался. Теперь только подумать над тем, что предстоит сделать, чего добиться, и к чему лучше вообще не прикасаться. Он молод телом, высокого социального положения, так что козыри на руках и неплохой шанс для налаживания новой для себя жизни. А потому отогнал от себя все мысли, и решил немного отдохнуть. По себе знал, что если так сделать, не суетясь, то в голову приходят светлые мысли.
— Хорошее вино, не думал, что такое есть, — пробормотал Магнус. Действительно, вино оказалось кисловатым, хотя было щедро сдобрено для сладости медом, и горячим — прекрасный заменитель чая, с учетом местных реалий. И взбодрило Магнуса изрядно — он поднялся с кресла, укутанный как древнеримский патриций, и мягко ступая в войлочных сапогах, подошел к окну, единственному источнику естественного света.
Оно представляло скорее витраж из разноцветных стекол в свинцовой раме — и Магнус тут же решил заменить этот ядовитый металл деревом, благо плотников в этом времени хватает. Да и пуль много потребуется — так что стоит экономно относиться к ценному ресурсу. И к тому же открыть его невозможно — захотелось глотнуть соленого балтийского воздуха. Зато есть второе окно — нужно убрать только ставень.
— Вино местное, мой принц, — негромко произнес Регенбах. — Намного хуже, чем с ваших виноградников в Гольштейне, но здесь в курляндских монастырях, только твои монахи ухитряются выращивать виноград. И груши с яблоками у них самые лучшие.
— Однако, — мотнул головой Магнус, но тут же вспомнил, что резкое похолодание грянет через сорок лет и приведет к неурожаю и чудовищному голоду. На Москве начнется великая Смута, царя Бориса Годунова отравят, и на престол взойдет Лжедмитрий. В европейских странах будет не лучше — голод, мятежи и мор. Виноградники вымерзнут напрочь по всей северной Европе, а ведь они были даже в Англии и Дании. И оказывается в южной Курляндии тоже, что удивительно — о таком не знал. Но это похолодание будет тогда, когда ему самому исполнится шестьдесят лет — дожить бы до такого возраста, ведь настоящий принц, первый и единственный в истории король Ливонии, умер в сорок два года. Вроде мало, но по этим временам редко кто перешагивал через полувековой рубеж.
— Помоги открыть окно, Иоганн! Надо убрать ставень! Хочу посмотреть море, да и проветрить — а то копоть вокруг летает.
Просьбу сюзерена комтур выполнил немедленно, даже слугу звать не стал — просто снял из пазов дощатый щиток и приставил его к стене. Магнус выглянул в окно — навалился грудью на холодный камень бойницы. И увидел море, оно было бескрайнее, подсвеченное розовым цветом — начинался рассвет. И машинально отметил с улыбкой — хорошая примета, и не одна — море было спокойным, волны лениво ходили.
Поделиться книгой: