Помоги проекту - поделись книгой:
— Я должен найти их, — не верил я в гибель родных.
— Нет… я видел их смерть, пионер… Монстры почему-то не трогают меня…
Он вновь закашлялся.
— А Ваши раны?
— Случайность… Глупая случайность…
Вдруг в глубине станции прозвучали жуткие крики, похожие на человеческие, но невероятно искаженные. Работник в ужасе обернулся к двери и начал причитать.
— Уходи. Уходи парень! — он оттолкнул меня. — Беги! Беги! С ними невозможно бороться!
Но меня будто парализовало. Наконец, отойдя от несчастного на пару шагов, я обернулся и мельком увидел, как через чёрный дверной проём на меня бежало
Только оказавшись на холодном ночном воздухе я понял, что всё это время сжимал автомат. Уж не знаю, как он не помешал мне во время бега, но он точно мог пригодится сейчас, когда мой враг рвался ко мне через узкий дверной проём. Я взял оружие наизготовку и в ужасе стал ожидать тварей, которых не должно быть в природе. Несмотря на мою решимость встретить целую толпу человекоподобных монстров, на лунный свет вырвался лишь один из них.
Когда
—
Я не знал, что и думать: вполне возможно, что монстры могли так перекликаться, но звук, его тембр и интонация, повторялись с тем криком во тьме точь-в-точь. Мне показалось, что тварь
Автомат упал на пыльный снег. Сознание моё настолько было поражено произошедшим что, не в силах думать о пути, я побрёл в сторону города, даже не опасаясь военных патрулей. Сейчас я не в силах вспомнить мой ход по длинной лесной дороге к опустевшему городу: сознание моё прояснилось лишь тогда, когда новый поворот привел меня к блокпосту у самой черты города.
Будто во сне проходил мой путь, но вскоре меня пробудили:
— Стой! — я не смел сдвинуться с места. — Кто идёт!?
Это был очень молодой голос. Подняв руки, я обернулся и увидел двух солдат, целящихся в меня: оба были в респираторах, а на плечах одного из них висела радиостанция. Вопрошающим был солдат без рации.
— Я… из научной экспедиции геологического факультета, — слова сами по себе приходили мне на ум. — Пошел вчера в лес и заплутал…
Спрашивавший меня что-то шепнул на ухо товарищу, и тот принялся настраивать рацию.
— С какого берега?! — спросил меня солдат.
— С правого.
— Документы!
Я медленно вытащил из тулупа паспорт и протянул его подошедшему лейтенанту (как я понял по погонам). Солдат схватил паспорт и быстро проверил его. Затем, настроивший связь радист, протянул начальнику рацию.
— Так точно, вышел на гражданского. — вдруг лейтенант пристально посмотрел мне в глаза. — Адекватный. Судя по паспорту, с правого. Есть!
«Пан или пропал» — проскользнула мысль. Помедлив, и лишний раз помучив меня, солдат сказал:
— Пойдёшь с нами.
Только спустя время я понял, насколько мне повезло, что сопроводившие меня солдаты не задавали лишних вопросов. Моя ложь об экспедиции могла легко раскрыться, но видимо молодые военные были слишком загружены заботами, чтобы вдаваться в детали моего дела. Вскоре мы подошли к блокпосту на самой границе молчаливого города. По периметру стали возводить забор с ключей проволокой, и теперь я понимал, к чему были сии меры…
На блокпосте меня передали ефрейтору — помощнику начблокпоста. И мы, одни под синим лунным светом зашагали в глубь городских улиц. Город, который всегда казался мне таким родным, теперь был похож на застывший труп. Панельки напоминали не муравейники с живыми существами, а склепы с тысячами пустых глаз. Я не смог долго смотреть на эту скорбную картину и опустил взгляд на дорогу.
Через несколько минут мы оказались последи большой площади, на которой расположился крупный палаточный городок. Военные сновали тут и там, разбиваясь на группы, малые и большие. Мы оказались у просторной палатки и вошли.
Внутри пахло папиросами и чернилами. За столом сидел коренастый подполковник с коротенькими усами и заполнял некие бумаги. Ефрейтор доложил о прибытии, и подполковник его отпустил. Я остался один на один с серьезным военным, по всему виду которого можно было судить о его недюжинном опыте и выучке. Особенно ярко говорил об этом длинный шрам на его виске — очевидно, виной ему была пуля. Он поставил точку в своём документе и отложил его. На удивление, он чуть улыбнулся мне и попросил сесть. Я повиновался. Подполковник тут же начал расспросы, кто я да откуда. Отвечал я честно, опасаясь лгать такому серьезному человеку, у которого за спиной, в комоде, виднелась обширная картотека. Только об одном я продолжал лгать — о моём «путешествии» по лесу. Вдруг он задал неожиданные вопросы: не пил ли я проточную воду последние три дня, и не вступал ли в схватку с кем-либо. Вода была у нас в экспедиции, взята ещё неделю назад, а последние сутки обходился без неё. Только сейчас я понял, насколько сильно хочу пить. Он предложил мне бутылку минералки, и я не отказался. Драк у меня тоже не было — о случившемся на станции я, конечно, не сказал. Подполковник поверил мне, предупредив лишь, что меня всё равно осмотрят сверху-донизу. Кивнув, я отпил ещё воды и вдруг спросил:
— Если город эвакуирован, то что будет со станцией?
— Ничего. Работники тоже были эвакуированы. — твёрдо сказал он.
Конечно, это была ложь.
— Но… сможете ли вы помочь мне? Мои родители были там, я не знаю, где их искать.
— В Салехарде. — так же коротко ответил он.
Очевидно, я мешал подполковнику работать и уже сильно раздражал его. Я хотел было узнать, что мне делать дальше, как вдруг в палатку влетел взволнованный офицер:
— Товарищ подполковник… — он хотел что-то сказать, но завидев меня, остановился.
— Говори, — кивнул ему подполковник.
— Там… В больнице… ЧП.
Подполковник понял о чём речь, встал, надел фуражу и приказал мне:
— Оставайтесь здесь, — офицеры ушли, а я, как законопослушный гражданин, последовал приказу.
Не прошло и часа, как начали раздаваться громкие звуки. Они были вдалеке, их природы я пока не понимал, но ещё через несколько мгновений ухающие удары превратились в отдаленные взрывы. Пока что я не поддавался панике, но, когда на площади послышались возгласы приказного тона и яростные крики, я выбежал на воздух.
Улица была погружена в панику. Солдаты бегали из одной палатки в другую, офицеры орали что-то своим подчинённым, а на другом конце города, вдали, виднелось зарево пожара. Я не знал, что делать: каждый солдат был занят выполнением приказа, а офицеры — его отдачей. Но тут произошел ещё один взрыв — куда ближе к площади. Я не знал, что было ему причиной, но нарастающие дикие крики, показавшиеся мне знакомыми, привели военных в состояние боевой ярости. Солдаты быстро направились к новому пожару под возгласы офицеров и площадь вскоре практически опустела. Зато впереди шла плотная стрельба, вперемешку с криками боли и злобы. Всё это время я стоял неподвижно, будто бы загипнотизированный, поскольку понял, что нахожусь посреди большого события, свидетелем которого, возможно, я был один. Но меня пробудил новый взрыв, ещё ближе к площади. Не зная, как поступить, я просто побежал что есть сил в сторону моста, ведущего к родному правому берегу.
По пути, на главном проспекте города, мимо меня проехали два танка, а за ними и БТР. Бой позади не утихал, но его интенсивность в разы снизилась. Когда у самого моста я окончательно выбился из сил, мимо меня, обратно на правый берег, проехали танк и БТР — те же самые, что ехали на подмогу. Стрельбы больше не было — только слышался позади один нарастающий крик. Обернувшись, я заметил позади толпу обезумевших людей, бегущих на меня. Осознав угрозу, я собрал последние силы и побежал на другой берег, где виднелся плотный строй военной техники. Среди общего гула позади, с другого берега послышался крик из громкоговорителя:
— Быстрее! Мост будет взорван!
Не знаю, как я расслышал эти слова среди хаоса звуков, но я ускорил темп, находясь на середине пути. Вдруг слева от меня подорвался второй мост в городе, что придало мне ещё больше сил. Наконец, когда рёв позади оказался слишком близко, я перешагнул границу моста, и тут же последовал страшный грохот — мост был уничтожен вместе с исчадиями ада, когда-то бывшими людьми.
На берегу меня, лежащего на асфальте, кто-то похлопал по плечу. Затем, продолжая держать на холодном асфальте, коротко опросили — спрашивали примерно то же самое, что и погибший подполковник. Наконец, мне сказали:
— Вставай! Сейчас представление начнется, — то был небритый рядовой.
С его помощью я поднялся и только сейчас осознал, что к городу приближалась метель. Чувствуя первые крупные снежинки на лице, я оглянулся к левому берегу. Там, на набережной, стояло много сотен обезумевших людей, иступленных яростью. Не помню своих мыслей в тот момент, может их и не было, но через несколько мгновений началось нечто ещё более грандиозное, чем подрывы мостов.
Когда метель разошлась, и другого берега стало почти не видно, воздух потряс шум реактивных двигателей. Ещё секунда, и над нашими головами пролетела эскадрилья самолетов. Момент, и левый берег сотрясся под ударами тяжелых бомб. Я смотрел, как родной моему сердцу город превращался в руины, как горели под ударами зажигательных зарядов его горожане, мои соседи. Я не мог свести с этого дикого представления взгляда, понимая, что моя прежняя жизнь закончилась, а в новая казалась воплощением страшных снов. Тогда у меня вновь промелькнула мысль о родителях — я не верил в их смерть, не верил, что они были среди тех безумцев, сгоравших там, за рекой.
Не успел я что-нибудь предпринять, как, будто бы влекомый течением, я отправился вместе с солдатами дальше по улице. Казалось, что голова забита ватой — я не чувствовал ног и направления пути. Понял я где нахожусь, только очутившись у эвакуационного грузовика. Меня посадили в кузов, где лежала пара раненных солдат и сидели четверо измождённых рядовых. Наконец, с проясненной головой, я задал странный вопрос, который показался мне тогда важным:
— Какое сегодня число? — спросил я у солдат.
— Двадцать седьмое апреля… — протянул устало один из них.
То был мой день рождения, о котором я не вспоминал. То был второй день куда более масштабной катастрофы, случившейся неподалеку от украинского города Чернобыль…
Рефлексия — штука страшная. Я понял это только сейчас, но тогда, поддавшись чувствам, я стал размышлять о случившемся. Осознав в полной мере, что родители, скорее всего, остались на станции навсегда, я разрыдался, как ребёнок. Однако рефлексия — страшная штука и я, обманывая себя, решил, что покуда не увижу мёртвые тела родных, не остановлюсь в их поисках.
Спустя несколько часов пути, уже на рассвете, мы достигли военного госпиталя Салехарда. Сразу меня не выпустили — сказали оставаться под наблюдением в отдельной палате. Отказаться я не мог, да и не хотел. На третий день моего пребывания там ко мне явился военный — майор разведки. Серьезный человек с густой сединой, он искренне соболезновал мне, но после всех ободряющих слов, приказал мне молчать о случившемся во благо родины и сограждан. Конечно же я согласился: майор ушел, оставив на полке конверт с «компенсацией».
Следующие неделю я жил в переполненном общежитии Салехарда. У меня была лишь одна дорога — к бабушке под Новосибирск. Но как же мне не хотелось идти по этой дороге! Спустя ещё неделю я твёрдо решил найти работу в Салехарде, обосноваться в нём. Так я остался жить в этом городе на границе полюса, размышляя о новой вылазке на станцию, попутно собирая любые данные о возможно состоявшейся эвакуации со станции. Однако, как я и предполагал, никого с АЭС в ту ночь не вывезли.
Помню мои чувства, когда я понял, что случившейся катастрофе никому не ведомо: даже жители Салехарда «не слышали никаких хлопков», как я в шутку называл те массивные взрывы авиабомб. То было ясно — удачно для военных началась метель, заглушившая грохот. Тогда же я узнал и о трагедии в Чернобыле, но первым моим чувством, стоит признаться, было разочарование — об этой катастрофе узнал весь мир, а неизвестному катаклизму, произошедшему в Леонидове, не суждено было выйти из-за ширмы, созданной аварией на чернобыльской станции. Я нисколько не преуменьшаю масштаб и трагедию Чернобыля, но мне было обидно, что горе одних людей было забыто, а горе других принято и погашено.
С тех пор меня мучили вопросы о произошедших событиях: несмотря на то, что я был их активным участником, истина была мне неизвестна. Я будто бы прошел сквозь туман, который облепил меня, влажность которого я почувствовал на коже, но природы которого я не знал. Конечно, нечего было и думать о вопросах к военным или политикам — они могли запросто отправить меня под статью или в психушку. Тогда я понял, что, пройдя сквозь туман, я должен был вернуться к нему и внимательно изучить.
Идея о возвращении стала моим ориентиром в жизни — я собрал за пару лет всё необходимое и готов был в любой момент отправиться к растянутой зоне отчуждения, которая, как я позднее узнал, являлась больше чернобыльской в два раза. Я был готов, но нужного момента всё не представлялось.
Наконец, судьба дала мне шанс. В декабре 1991 года Союз перестал существовать, и во время страшной неразберихи в городе, когда армии и народу не было до меня дела, я отправился в путь. За долгие пять лет я нажил мотоцикл с коляской и хороший инвентарь, так что в ночную мглу я шагнул со всей имеющейся боевой решимостью.
Надо мной висела та же луна, что и гнала меня из города пять лет назад. Я смотрел на неё после того, как оставил мотоцикл на проселочной дороге прямо перед линией ржавой колючей проволоки. Задолго до этого я систематически начал растаптывать и расчищать это место, чтобы стоянка была проще. Над землёй висела холодная полярная ночь, так что я плотно укутался в толстый слой одежды, а затем поправил ружье и последовал через заранее проделанный разрез в заборе.
Шёл я медленно, даже несмотря на сравнительно невысокий уровень снежного покрова. Маршрут был проделан заранее, но становилось очевидно, что отведенного на «экспедицию» времени на восемь часов могло не хватить. Через два часа я стал сильно замерзать, но ещё через время показался примеченный мною при разведке местности домик лесника.
Здесь, в тепле и при свете (от горелки) я сверился со старой картой, и скорректировал маршрут — я хотел идти через город, но времени ушло бы слишком много. Решив идти к станции сразу через реку, в обход города, я собрался и продолжил путь.
Вдалеке, под синим светом, у подножия юных гор, среди снега и лесов, лежал погибший город. Уничтоженным встречал знакомого гостя Леонидов — моя малая родина и большая боль. Я смотрел на него, как на истлевший труп, как на невинно убиенного близкого человека. В голове предстала картина пятилетней давности с ярко-красными мазками…
«Руины ада», — подумал я в тот миг.
Как бы мне не хотелось, но в город мне нельзя было заходить — я убил бы слишком много времени, да и заплутать средь развалин было проще простого. Кинув последний взгляд на мрачную картину, я отправился к самому узкому месту на реке.
Река и проселочная дорога, ведущая к станции, дались мне легко, однако с каждым новым шагом мне тяжелее стало осознавать, что цель моя близка настолько, что старая боль вот-вот должна была разгореться с прежней силой.
Ну вот, этот огромный слеп оказался передо мной. Станцию не уничтожили — только двери были плотно заварены, чтобы ни одна живая душа не выбралась оттуда и не прокралась туда. Я предугадал нечто подобное и потому, скинув рюкзак со всем необходимым, достал из него аккумуляторную болгарку, на которую копил несколько лет. Через десять минут преграда была снята — дверь со скрипом отворилась. Я взял наизготовку ружье и кинул взгляд на складную саперную лопатку, с помощью которой хотел похоронить родных… Однако, на всякий случай, я решил не оставлять её снаружи и взял с собой.
Внутри, среди тьмы и холода, меня тут же настиг нестерпимый запах гнили. Но я был готов к вони и темноте, так что захватил фонарик помощнее того, что был со мной при последнем визите и новый респиратор. Мне тут же показался странным тот факт, что, хоть помещения оставались свежими (спасибо советской вентиляции), запах был неимоверно сильным. Проверив лишний раз ружье, я потихоньку продолжил путь.
Знакомые коридоры и залы напоминали об ушедших годах. Пройдя по лестнице к залу, где окровавленным лежал целый взвод солдат, я остановился, с ужасом рисуя дикую картину импровизированного склепа. Но за следующим поворотом, в том самом зале, я обнаружил пустоту. Остались только автоматы, гильзы, да пару шапок — трупов, даже костей, не было. Я направился дальше через зал к стеклянному переходу, а затем повернул к пункту управления.
Внутри запах стал ещё сильнее. Я сразу же глянул на то место, где пять лет назад лежал раненный работник станции, но ничего не увидел. Вдруг на моём пути оказались медицинская каталка. Я её не заметил и столкнулся с ней. Каталка со скрипом поехала по помещению. Внутри что-то оборвалось — я внимательно прислушался к тишине, ожидая новых звуков. Ничего не произошло. Я выдохнул и начал проклинать всеми проклятиями неизвестно откуда здесь взявшуюся каталку.
Я направился к той двери, откуда в последний раз выбегала толпа неизвестных тварей. Я помнил и направление к медблоку, где видели родителей: нужно было пройти дальше по коридору и направо. Готовый к любому развитию событий, я вновь, испытывая сильную паранойю, проверил патроны в ружье, и сделал шаг за дверной проём.
Появился новый коридор и в нём, на стенах и полу, повсюду виднелась засохшая бурая кровь. Запах между тем усилился — воздух в этой части здания был затхлый. Шаг мой разносился гулким эхом, даже несмотря на всю мою медлительность. Наконец, на грани видимости показалась лестница странного цвета. Оказавшись рядом, я понял, что она полностью была измалёвана кровью, гноем и сгнившей человеческой кожей. Ступать по ней не хотелось, но выбора не было. Каждый следующий шаг приближал меня к цели и наконец, за поворотом, показалась полуоткрытая дверь в медблок.
Внутри меня настиг такой смрад, что я тут же вышел и набрал побольше воздуха. Натянув на респиратор шарф, я вновь шагнул во тьму. Вдоль всего длинного помещения стояли каталки, лежало медицинское оборудование, как скальпели или ножницы. Большинство каталок были пропитаны давно уже впитавшимися в них кровью и гноем. Я старался как можно более аккуратно идти между препятствиями, как вдруг споткнулся о какой-то ящик и с грохотом повалился на пол.
Повисла гнетущая тишина. Ещё никогда я так отчётливо не слышал своё сердцебиение, ещё никогда я так себя не корил за невнимательность. Но мне показалось, что везение было на моей стороне — я не слышал и звука. Поднявшись, я осмотрелся по сторонам, как вдруг, где-то на краю видимости, я уловил движение. Обернувшись в ту сторону, я заметил лишь каталку, едва катившейся по алому полу. Я подумал, что моё падение было тому виной, но не успел я выдохнуть, как правее от меня что-то упало. Не думая и секунды, я выстрелил в темную фигуру, летевшую на меня. Тварь со страшным рёвом упала. Эхо от выстрела разнеслось, как мне показалось, по всей станции и вернулось ко мне. В этот же миг послышались знакомые крики — зараженные приближались.
Перезарядив ружье, я быстро последовал вперед — к узкому дверному проёму, откуда нарастал шум. Я положил рюкзак рядом с собой и, вскинув оружие, стал ждать врага. Через несколько мгновений на свету показались сразу две твари — выстрел, и волна дроби прошила их плоть. Но не успел я перезарядиться, как на меня напал ещё один заражённый. Он замахнулся своей когтистой лапой, но я увернулся. Правда, не удержав равновесие, я упал. Каталки разлетелись по сторонам, и твари стало гораздо проще навалиться на меня. Я вовремя выставил ружье, и заражённый, брызжа кровью, взялся за него. Кровавая пасть приближалась ко мне: возможности использовать ружье не было, а до пояса, где у меня был нож, я не смог дотянуться. Не зная, что делать, я инстинктивно замотал головой в поиске спасения и заметил выпавшую из порвавшегося от моего падения рюкзака сапёрную лопатку. Я взялся за черенок и что есть силы ударил зараженного по голове. От силы отчаянного удара тварь с грохотом упала наземь.
Здание вновь настигла тишина. Прислушиваясь ко звукам, я пролежал ещё пару минут и встал, когда перезарядил ружье. Пока что угроза отсутствовала, так что я решил осмотреть тела зараженных (а я почему-то набрался уверенности в том, что причиной этих дефектов была именно какая-то болезнь). Осматривать трупы, поймавшие дробь не было смысла — их плоть подверглась сильному разложению. Но вот последний зараженный сохранился куда лучше: я решил осмотреть его.
Основание лопатки плотно вошло в его не лишенную волос голову. Очевидно было, что передо мной лежал бывший работник станции, судя по его изорванному халату и брюкам. Кожа его была толще и плотнее обычной человеческой, а уши удлинились. В некоторых местах кожа будто бы лопнула, обнажив мышцы. Во многих местах рвали плоть кровавые язвы и раны разного происхождения. Труп лежал ко мне затылком, но мне захотелось увидеть изменения и на лице. Я осторожно перевернул его и представшее зрелище заставило меня дрожать от ужаса. Лицо зараженного было изрыто язвами, но не так сильно, как у других тварей, поэтому я смог отличить его черты мгновенно: вдоль всей левой щеки у трупа шел глубокий старый шрам. Не оставалось сомнений — нападавший, обезумевший от настигнувшей его болезни, был моим отцом. Ноги подкосились, и я упал на забрызганный кровью пол. Расплакавшись, словно дитя, я сорвал респиратор, судорожно вбирая в себя ядовитый воздух.
Не знаю, сколько я там пробыл, но, когда я собрался и вышел на улицу, преодолев холодные коридоры, на улице было уже гораздо светлее. Солнце не смогло бы прийти на небосвод, оно не доставало до него, однако облака окрасились в серое — лес, лежащий впереди, был отчетливо виден мною. Так, смотря на него, я упал на ступени, ведущие к запасной двери, и вытер слезы, накопившиеся у носа. Но тут, вместе со слезами я ощутил тёплые пятна. Посмотрев на руку, я увидел кровь. В панике я собрал в кулак снега и принялся стирать с себя опасные багровые капли. Тогда я не понимал, что эти меры были уже бесполезными…
Когда я понял, что заражённой крови на мне не осталось, я отправился обратно к мотоциклу, оставленный мною на границе зоны отчуждения. Позади оставалась опустевшая станция и погибшие надежды. За мною оставалось последнее пристанище моих родителей, которых нужно было отпустить, а не преследовать. За мною оставалась загадка, на решение которой у меня уже не осталось времени…
Так закончилось моё последнее путешествие в родной город. Я пишу эти строки спустя полгода после возвращения в Салехард и понимаю, насколько неразборчивым оказался почерк на последних трёх листах исписанной тетрадки. Оно и понятно — мои руки дрожат, а мысли путаются.
Спустя месяц после возвращения в Салехард меня стали преследовать галлюцинации — я видел и продолжаю видеть то, во что искренне верю, но чего не может быть в нашем понимании реальности. Например, я всегда был твёрдо убежден, что среди людей существуют «полулюди», некие формы разумной жизни, маскирующие себя под человека — рептилоиды тому пример. Однако головой-то я понимал, что это вздор, хоть подсознательно и верил. Так вот, спустя месяц я стал чуть ли не на каждом углу замечать странных людей, у которых то глаза светились жёлтым светом, то языки напоминал по форме змеиный, то носы и уши отсутствовали полностью, то ещё какие-нибудь мерзости, которые не должны быть у человека, были замечены моими безумными глазами. И не передать на бумаге всю степень моего нервного возбуждения при выходе на улицу — вскоре я стал затворником, заложником своих четырех стен.
Дальше было хуже. Спустя ещё два месяца я с ужасом осознал, что меня привлекает вкус и запах моей крови и крови других людей. В какой-то момент мне настолько сильно захотелось попробовать чужую кровь, что я чуть ли не устроился фельдшером в местную поликлинику. Благо, на пороге больницы я пришел в себя и ушел. Но эта тяга стала настолько сильной, что я перестал спать по ночам и принялся покупать замороженное мясо. Приводя его в мягкое состояние, я поедал мясо сырьём и потреблять оставшуюся после тушек кровь. Понимая, что схожу с ума, я попытался прекратить это, но последовала ломка — мои руки тряслись, как у больного, а мышцы сводило судорогой. Вскоре я заметил за собой провалы в памяти, а соседи начали рассказывать о шагах в моей комнате глубокой ночью и даже о моих перемещениях по общему коридору. Как-то раз я до смерти напугал соседку по этажу, в исступлении пытаясь выломать её дверь.
Так, я начал привязывать себя к кровати, но и эта мера не дала результатов — веревка каждый раз была вырвана по утру нечеловеческой силой, которой у меня нет. Тогда во мне теплилась надежда, что причиной моего состояния является психическое расстройство после пережитого, но сейчас-то я понимаю, что заразился через кровь, которая попала мне на сетчатку глаза или через тот затхлый воздух, наполненный всяческими миазмами. А понимаю я это по одной простой причине… Сегодня ночью, вновь лишенный разума, я убил человека и притащил его в квартиру. Я опомнился лишь когда принялся за разделку трупа…
Не знаю, сколько мне осталось: час или два, пока сюда не прибудет милиция. Я понимаю, что эти записи уже не попадут на суд общественности, потому как будут прочитаны только милиционерами. Но перед тем, как оборвать мою жизнь последним оставшимся выстрелом моего ружья, я хочу поведать прочитавшему это откровение следователю о моих догадках насчет случившейся эпидемии неизвестной болезни.
Скорее всего, в горах, в грунтовых водах, содержится болезнь неизвестного происхождения. Не знаю, вирус это или бактерия, грибок или микроб, но зараза эта очень опасная. Я считаю, что в ходе неких ремонтных работ на очистительной станции произошел взрыв, высвободивший грунтовые воды, которые проникли в водопровод. Зараженная вода не оказалась на правом берегу только потому, что водопровод был перекрыт и ремонтировался. Но на левом берегу ремонт ещё не был начат, и грязная вода проникла к жителям в квартиры. К тому же, я не знаю, просочилась ли эта мёртвая вода в реку, но раз не случилась масштабная эпидемия, то этого не случилось. Возможно, водопровод хотели соединить с новым источником грунтовой воды и только туда, в этот новый проход, вода и направилась… надеюсь, это так.
Любого, кто прочтёт эти записи, кого угодно, я прошу не приближаться к забытому городу и огромной зоне отчуждения. Я прошу сделать копии этого рассказа и разослать по оппозиционным СМИ, по администрациям и министерствам, куда угодно. Нужно придать это дело огласке… Если же мои тетради окажутся у милиции, то просить ни о чем не буду. Я понимаю, что навряд ли найдется кто-то из силовиков, способный плюнуть на руку с прикормом. Просто знайте, что смерть этого человека, лежащего за моей спиной, и моя смерть не были следствием моего злого умысла; нет, причиной им стала эта психофизическая болезнь, подхваченная по вине моих несбыточных надежд и глупой идеи о достойных похоронах моих горячо любимых родителей, покинувших этот прекрасный мир слишком рано. Всему виной был зов останков прошлого, которому я имел неосторожность поддаться…
Простите и прощайте.
Ваш, Николай М…
***
Поделиться книгой: