Апокалипсис в русской литературе

и когда они парятся то забывают, что на них клеймо, они тоже люди, купчихи семипудовые!

а ужаленный бежит прочь неистово крича, издавая нечеловеческие ослиные звуки… и бежит в истопленную сырую баню с плесенью и пауками по углам – вот она вечность – его вечность его смерть! Ужасная вечность… Плохая бесконечность… с радостью пробежал бы он еще квадриллион квадриллионов лишь найти покой – но напрасно этому не бывать земля убегает из-под ног и «осанна» крикнуть не придется несмотря на все желание

Может и желание смешное и глупое – но кто же осудит ужаленного! не ближние же!

те бегут от ужаленного дабы не чувствовать своего бессилия. Можно любить человечество и человека, отвлеченного, издали, человека мертвого, но когда пред тобою беснующийся, умирающий – что сделаешь?

Расстрелять как Пушкина,

как Лермонтова,

как взбесившуюся собаку!

Здесь может помочь только чудо, только Один которому все повинуется и перед кротостью Которого смиряются бесноватые, но люди тут бессильны и проклиная всех убегает ужаленный. О, если бы ему встретился хрустальный дворец где пирует самодовольное благополучное человечество (в некоторых сказках об этом рассказывается) с каким наслаждением он пихнул бы его, опрокинул, растоптал. Так сладко помучить, тогда и свои муки были бы в радость все тогда было бы иначе…

и бежит ужаленный ехидною и видит уже «стеклянное море смешанное с огнем и победившие зверя и образ его… стоят на этом стеклянном море держа гусли…» предсмертная усталость и сладость одолевают измученного и грезятся райские сады и слышны гусли и всепрощающий готовится он умереть…

«В любви все сольются» – но когда?

Неужели Катерина – мировая душа – полюбит навсегда Мурина? а полюбив – все примет?

Нет, нет –

«смирись, гордый человек!..»

но ближние не знают не верят и боятся подойти к нему…

ибо не было меры и числа в движениях его и словах, и в его чрезмерном умилении люди чуяли неладное.

это был ехидный выходец из иного мира, где человеку трудно дышать – не хватает воздуха…

в такой утонченный болезненно сонный мир ехал пред смертью и Тургенев: сны виденья сладость инфернального существования, бесплотного и неземного наполняет его мало понятные современникам повести последних лет…

Но появились Успенский Решетников Короленко и Горький.

и пришли люди от земли пришли мужички в русскую пустыню со своими «типами» и посмотрели: сколько нечисти развелось там. это надо вывести а то «ен закусает» – решили мужички миром и скопом принялись за скопское дело – ловить блох собирать саранчу в дырявое решето

неуклюже допотопными способами решили исправить мир. Но удивлялись: ен прыткий никак в руку не дается. пробовали к старухе колдунье обратиться – тоже дело не ладилось и сочилась их совесть дырявым решетом… Плюнули мужички и решили так жить небось всех не съест – объестся! свернулись мужички калачиком да так на голой земле и улеглись и храп пошел такой что по всей планиде загудело.

. . . . . . . . . .

жил неподалеку один чувствительный барин и такой был аккуратный – чуть где увидит пылинку или блошку – крик на весь мир подымет:

Как можно чтоб я спокойно сидел и кушал когда такая нечистота!

скорей созвать собрание! всех артистов инженеров адвокатов пусть ловят блоху,

пусть вычистят все до последной пылинки ибо так жить нельзя!

Смеялись мужички: барское дело!

Не понимали спокойные люди о чем кричит его сиятельство

грязь, везде грязь везде блохи! – вопил между тем неженка – ваша культура и ваши науки это грязь! и ваша любовь и ваша жизнь и все! как вы можете жить, если все это замечаете?.. почему вы не мучаетесь?..

и стал неженка искать себе на земле места.

куда не заглянет – везде плохо.

Вы что тут делаете? – спросит у солидных господ

– Развратничаем!

– а эти что делают?

– Комедию ломают дурака представляют ваше сияство!

– а эти что делают?

– микробу этакую в мелкоскоп от вши взяли…

Так жить нельзя вскричал длиннобородый граф сколько еще на свете живых блох и вредной саранчи а эти чем занимаются!?! Бросьте все, учитесь блохобойству! а? – грозно переспросил граф. И взяв посох и гневно оглядываясь ушел к мужичкам

– что вы милые делаете?

– так что оченно трудимся

– а что блошка какая нибудь там не мешает вам?

– Какая там блошка тут шилом не продерешь кожи – она шлифованная!

– вот это люди! подумал граф – вот где жить можно! все у них чисто, светло

Примите и меня в артель хочу тоже потрудиться

– что же становись каши небось ваше благородие много не съест? она у нас без масла!..

Так боровшийся всю жизнь с блохою кончил непротивлением ей!

а у мужичков так и застряло во ртах:

на чаек бы с ихней милости!

. . . . . . . . . .

но тут вынурнул зверь из морской бездны с лицом моржа и черным голосом вскричал:

отныне царство блох наступило…

она сидит на троне…

а блоха недотыканная положив руки на ручки кресел говорила:

я вам внимаю мои дети воссев на отческий престол душ скольких мне услышать Нети позволит подданных глагол

«чур чур чурашки буки букашки веди таракашки» шептал Салогуб и потом гнусаво запел о смерти

золотой дракон развернулся и спустился с неба чтобы одеть ему на голову горшок бывший в употреблении.

«Торжественность момента» нарушил пискливый голос Мережковского увешанного куклами старинными гравюрами и картинами:

«дьявола продаю! за копейку чертик Гоголя, за ½ копейки сверхчеловек Лермонтова! Мистический сферический… Подходите, богомольчики, кликушечки, блохоборчики!..»

Кузьмин Бальмонт и Брюсов следуя обычаю мух деловито оставляли жирные следы на всех старинных изображениях героев древности…

разбуженная саранча сонно схватила Салогуба и пожевав губами изблевала его и вышел он из ее рта сморщенным рыхлым и бритым.

и стал он отфыркиваться:

мечты – обман и сон!

и закартавил триолеты земле.

Блох с Белым положили головы свои и плакали, а Мережковский укорял их:

продали революцию черту,

он напустил на вас Цусиму и Порт-Атур, он съел ваш театр и башмаки, культуру и семью… кто съел ваш ужин?! ха-ха-ха!

З. Гиппиус скрипуче подхихикивала.

как будто в стороне от всех сидел меленький чех (Чехов) так любивший рыбную ловлю и думавший выудить всех чертей из российского болота…

. . . . . . . . . .

Чорт! – кто-то закричал сбоку – сам черт! берегитесь, – А-н-а-т-е-м-а!

а насмешливый голос отвечал ему:

– не страшно! –

и в самом деле никакого черта не было и неудачный пастух Андреев так и остался лгуном.

чтобы утешить его хоть несколько А. Ремизов надул игрушечного чертика украденного на «вербе» и тот запищал вздрогнул и вытянулся.

Так кончился черт у русской литературы а с ним и сами литераторы оплакивающие его как безутешные вдовы

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

на смену русским литераторам пришли речетворцы – баячи будетляне – и сразу превратили черта в дворника

черти ли страшны будетлянину? как господин нисходит в ад – и там смятение, подземные в затруднении: –

их палец тщился начертать мои земные пять имен но легче коготь поломать чем отгадать как я клеймен Огонь и муки мне нипочем и стиснув зубы хулу шепчу под тонким жалящим бичем смелюсь тихонько палачу и бес стал пятиться невольно заметив что глумлюсь шепнул себя щипая больно тебе я предаюсь… (а крученых «полуживой»)

не случайно в литературе до нас разлито адское сладострастие (негр Пушкин, мрачный корнет Лермонтов, тайный огонь Гоголя и т. д.)

Достоевский пес но он же и сладострастное насекомое! и восхвалявший беса Ф. Сологуб воспел в последний и грязное извращенное сладострастие (таков же А. Ремизов – насекомое)

но у писателей до нас и сладострастие ненастоящее.

у них не есть а лишь хочу.

уж подлинно «символизм»

с победой над адом покоряется и украшение его: любовь-сладострастие

Тебе навеки я отдадена вияся ведьма изрекла и ветр и зверь и дева-гадина касались моего чела («Полуживой»)

Рисунок Н. Нагорской

И шалунья слава и богатства этого мира стали иными – стали пустым местом

меня венчали черным знаком и уксус лили на язык. копьем украсили и паки вознесся дикий крик (полуживой)

ненадежен и сам ад. ему так легко погибнуть

в своем коренном сладострастии – муки и случая.

Гибель страстно играющего в карты подземелья мы видим с ясностью:

…и скука тяжко нависая глаза разрежет до конца все мечут банк и загибая забыли путь ловца . . . . . . . . . . все скука угнетает и грешникам смешно дрова в камине угасают и занавешено окно («Игра в аду» Крученых-Хлебников)

указав на этот конец конца, баячи будетляне в своем творчестве уже исходят от других вещей целей и замыслов.

мы даем новое искусство –

без моралина

и без чертяковщины!..