Смешилка — это я![худож. Е. Медведев]

Анатолий Георгиевич Алексин

Смешилка — это я!

(сборник)

© Алексин А. Г., наследники, 1969, 1988, 2010

© Медведев Е. А., иллюстрации, 2010

© Оформление серии, составление. ОАО «Издательство „Детская литература“», 2010

О себе писать трудно [1]

О себе писать очень трудно… Поэтому я буду рассказывать не столько о себе, сколько о деле, которому я, в меру своих сил и способностей, служу. Представляю себе, что мне задали несколько вопросов и я на них должен ответить.

Обращаясь к ранней поре жизни, я прежде всего думаю о маме. Ее уже нет… А я все еще мысленно говорю: «Прости меня, мама». Она рассказывала знакомым и близким, какой у нее заботливый сын, — очень хотела, чтобы люди ко мне хорошо относились, чтобы уважали меня. Я и в самом деле старался спасти ее от болезней, от житейских невзгод, торопился выполнить ее нечастые просьбы. А слов, которыми сейчас до того переполнен, что они подступают к горлу, не высказал. Многое мы, увы, осознаем запоздало, когда исправить уже ничего нельзя. Случалось, забывал позвонить в назначенный час. «Я понимаю: ты так занят!» Иногда раздражался по пустякам… «Я понимаю: ты так устал!» Она все стремилась понять, исходя из интересов сына, которые были для нее подчас выше истины. Если бы можно было сейчас позвонить, прибежать, высказать! Поздно.

В годы войны я видел: матери, работавшие сутками в тех цехах, где по медицинским законам мирного времени, отброшенным войной, можно было находиться не более четырех или пяти часов, отдавали детям все, что полагалось за «вредность» производства. И дети выпивали молоко, съедали хлеб, намазанный слоем масла, который был не толще папиросной бумаги. Сейчас я думаю, что мы порой чересчур уж бездумно принимаем жертвы своих матерей. Принимая их, мы обязаны всякий раз спросить совесть: «Не отдает ли нам мать последнее? Не отдает ли то, без чего не может выжить на земле человек?» Жертвенность материнского чувства естественна, но естественной должна быть и наша готовность противостоять благородной «неразумности» материнских щедрот, материнской отваги.

В муках мы, как писал Н. А. Некрасов, только «мать вспоминаем». Но и за спасением от первых детских недугов тоже обращаемся к ней. «Ничего страшного. Все пройдет…» — шепчет мама. И болезнь проходит, потому что рядом Она. «Ах, если б навеки так было!»

Матери… Им более всего дорог свой ребенок — пусть он не прославленный ученый, не полководец-победитель, пусть не очень удачливый, даже убогий. Их бескорыстие, их верность и преданность поистине безграничны. Способность к такой самоотверженности раздвигает стены старого дома, границы одной семьи — женщина, отдающая, казалось бы, все без остатка своим собственным детям, создает вокруг себя климат сердечности, доброты, столь необходимый для физического и нравственного здоровья. Не только ее детей — для нравственного здоровья всей нашей планеты. Таково свойство подлинной человечности.

«Берегите матерей!» — провозгласил аварский поэт Расул Гамзатов. Можно было бы добавить: берегите матерей так, как они берегут нас! Этот призыв был бы красивым, но нереальным: то, что может мать, может только она. И все же… Благородное стремление ограждать ее от бед, дарить ей покой и радость должно ни на миг не покидать нас.

Я согласился с Расулом Гамзатовым: «…тот, кто забывает свою мать, с легкостью предает и Родину». Я согласен: пусть в каждый дом придут сборники лучших (только самых талантливых!) литературных творений о матерях, пусть колыбельные песни всех народов не только звучат, но и будут изданы. Я согласен: пусть заботе о матерях будет посвящен каждый наш день, а один из дней в году удостоится прекрасного имени — День матери. Может быть, вслед за Годом ребенка всю землю обогреет Год матери?

Я прихожу к маме, склоняюсь над гранитной плитой… Вовремя, при жизни их должны мы сказать матерям все доброе, что можем сказать, и сделать для них все доброе, что можем сделать. Преклонение перед материнскими жертвами, чувства долга и вины перед ними — это святые чувства. «Прости меня, мама…» Этими словами завершается и одна из моих повестей. Воспеть великое материнское предназначение на Земле я всегда считал своим долгом. Я пытался сделать это, к примеру, в трилогии «В тылу как в тылу» и повестях «А тем временем где-то…», «Позавчера и послезавтра», «Сигнальщики и Горнисты», «Поздний ребенок»… Но вернусь мысленно к ранней поре своей жизни…

Бесконечно любил я, всей душой уважал и отца своего. Он был ветераном революции, участником битв за советскую власть в Сибири. Был одним из первых редакторов томской газеты «Красное знамя». До последнего дня его жизни редакция с трогательной заботливостью присылала отцу номер томской газеты. А в 1920-е годы он редактировал московский партийный журнал. В Москве же, 3 августа 1924 года, я и родился…

Писать и печататься я начал рано — еще в школьные годы. Первые мои литературные опыты, разумеется очень незрелые, увидели свет на страницах журнала «Пионер» и газеты «Пионерская правда». Потом — литературный кружок городского Дома пионеров. С благодарностью вспоминаю его руководительницу, Веру Ивановну Кудряшову.

Ну а потом — война… В ту пору люди рано взрослели. Вот и мне, еще не достигшему совершеннолетия, довелось стать литсотрудником, а затем и ответственным секретарем ежедневной газеты «Крепость обороны». Это было на строительстве гигантского оборонного завода.

После войны, в 1950 году, закончил институт. И тогда же вышла моя первая книга — повесть «Тридцать один день», обращенная к юным читателям. Ее появлению во многом способствовало Первое Всесоюзное совещание молодых писателей (1947), на котором я познакомился с большими мастерами советской литературы. Один из них, Константин Георгиевич Паустовский, принял участие в редактировании моей первой повести.

С тех пор я написал много книг. Сперва это были повести для детей («Саша и Шура», «Необычайные похождения Севы Котлова», «В стране вечных каникул», «Коля пишет Оле, Оля пишет Коле», «Говорит седьмой этаж!» и другие).

А вот с 1966 года начался как бы новый этап моей творческой жизни. Я стал работать над повестями, рассказами и пьесами, которые прежде всего адресованы юношеству и тем, кто воспитывает молодое поколение, то есть взрослым читателям.

Иные наивно думают, что детская литература — это литература лишь о мире детей. Но талант настоящего детского писателя состоит в умении поведать маленькому читателю обо всех больших и важных событиях окружающей его жизни.

Детская литература, как известно, включает в себя все жанры: прозу и поэзию, драматургию и сценарное искусство, публицистику и фантастику, научную популяризацию и столь любимые ребятами приключенческие повести и романы. И в каждом жанре у нас работают мастера.

Успехи лучших детских писателей основаны, я думаю, на высоком доверии к духовным и нравственным возможностям ребенка, на убеждении, что он отличается от нас, взрослых, лишь меньшим жизненным опытом и меньшими физическими возможностями, но что у него такая же, как у нас, способность радоваться и страдать, смеяться и плакать, восхищаться и разочаровываться, мечтать и осуществлять свои мечтания…

Теперь — о литературе юношеской… Особенность ее, на мой взгляд, совсем иная, чем детской литературы. Ведь человеку в 15–16 лет доступны все сокровища мировой классики. Он читает «Анну Каренину», «Братьев Карамазовых», «Степь»… Так верно ли будет, если мы начнем создавать для этого читателя какие-то особые по форме произведения? Но в чем же тогда особенность юношеской литературы? А в том, я думаю, что юношеский писатель поднимает проблемы, которые в первую очередь волнуют человека, стоящего на самом пороге самостоятельной жизни (уже не ребенок, но еще и не взрослый!). Своих же проблем у юного человека немало! И немало специфически возрастных особенностей. Есть тут и проблемы, тревожащие нас всех.

С чего, например, начинается та чаще всего незаметная, словно притаившаяся в чертополохе тропинка, что приводит иного подростка к равнодушию и ко злу? Думаю, что началом ее нередко бывает цинизм. Коварное, разъедающее душу свойство… Это оно нашептывает, что чужой успех следует воспринимать как большое личное горе, что понятие «дружба» можно подменять понятием «совпадение интересов» и что «ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным». Эффективнейшим лекарством против цинизма является, на мой взгляд, приобщение юного человека не только к высоким словам, но и к высоким делам.

Вновь вспоминаю военную пору… Приходили, помню, на строительство одного из главных цехов школьники-старшеклассники. Не на экскурсию. Прораб-ленинградец, спавший по три часа в сутки, не мог запомнить имени каждого из ребят. И всех называл одинаково: «Друг мой…» Эти слова звучали как-то очень интеллигентно, деликатно. Они могли бы показаться высокопарными, неестественными. Но не казались. Таковы уж были голос прораба, его интонация.

Школьники и обедали вместе со строителями в рабочей столовой. Только трудовой день у ребят был короче, потому что приходили они на стройку после школьных занятий. Прораб, не учитель по профессии, был все же в душе воспитателем: он видел в каждом подростке равного себе человека.

Однажды старшеклассники не пришли «на объект» в положенное время. Они опоздали часа на два, потому что были, как выяснилось, в кино.

«Ну-у, друзья мои… — медленно и с изумлением произнес прораб-ленинградец. — Это вам не игра!»

Да, тот, чуть не падавший от усталости, герой минувшей войны уважал юного человека. А поэтому и предлагал ему не игру в труд, а настоящее дело, был строг и не считал, что юный возраст дает право на безответственность.

Подросткам не терпится скорее стать взрослыми. Но, конечно, не о морщинах и сединах грезят они, а торопятся вложить свои силы в то самое настоящее дело, которое, как они уверены, чаще всего находится за рубежом юной поры. Хорошо запомнившийся мне прораб-воспитатель умел направить энергию каждого своего молодого друга по верному курсу. Пусть это прозвучит слишком возвышенно, но капитанами кораблей юности являемся мы, взрослые, и писатели подчас прежде всего… Значит, от нас зависит, сядет ли иной из этих кораблей на мель или отправятся все они в большое плавание — по курсу доброты и сердечности, мужества и великодушия, готовности к подвигу и борьбе за свои убеждения, к защите того, кто в этой защите нуждается.

«Детство», «Отрочество», «Юность» — так назвал свои великие творения о начале жизни человеческой Лев Толстой. Эти названия, мне думается, еще раз убеждают нас: в юную пору каждый прожитый год — целая эпоха. И подростки совсем не то что дети, которые в любое дело вносят увлекательный элемент игры. Подростки хотят, чтобы все было всерьез.

Для юношества и его взрослых воспитателей мной написаны повести «Действующие лица и исполнители», «Безумная Евдокия», «Третий в пятом ряду», «А тем временем где-то…», «Звоните и приезжайте!..», «Очень страшные истории», «Поздний ребенок», трилогия «В тылу как в тылу», «Мой брат играет на кларнете», «Раздел имущества», «Сердечная недостаточность», «Позавчера и послезавтра», «Дневник жениха», «Здоровые и больные», «Домашний совет», «Сигнальщики и Горнисты», а также пьесы «Молодая гвардия» (по роману А. Фадеева), «Обратный адрес», «Пойдем в кино?», «Мой брат играет на кларнете», «Звоните и приезжайте!..», «Поздний ребенок».

Хочу еще раз настоятельно подчеркнуть: книги, адресованные детям, подросткам, — это вовсе не произведения, рассказывающие лишь о мире юных, а повествующие обо всей нашей жизни, ибо мысли, мечты и деяния молодого поколения нерасторжимо связаны со всеми свершениями матерей и отцов.

Лев Кассиль, который много писал о моих повестях и которому я сердечно признателен за дружбу и творческую поддержку, отмечал как-то, что, по его мнению, разные мои повести объединяет и такая мысль: взрослость — понятие не столько возрастное, сколько нравственное, и определяется она прежде всего не датой рождения, указанной в паспорте, а поступками человека.

Именно о том, как, участвуя в больших событиях взрослого мира, юный человек и сам переступает границу взрослости, я стремлюсь поведать в повестях, рассказах и пьесах. И еще своим святым долгом я считаю проповедь законов подлинной человечности.

Более всего ценю доброту… Это великое и многообразное человеческое достоинство. Оно, разумеется, являет себя и в слове (как не ценить воодушевляющую мощь слова и его врачующее, целительное предназначение!), но все же главная сила доброты — в поступках, в действиях, требующих порой не только самоотверженности, но и самопожертвования. Добрыми можно назвать и конкретных людей, и целое государство, народ. Тогда понятие «доброта» приобретает глобальный характер… Доброта протягивает руку спасения, помощи и человеку, попавшему в беду, и целым народам. Доброта пламенно являет себя и в ненависти, ибо крушить зло — тоже значит творить добро. Проповедь доброты в таком именно смысле я и считаю святой обязанностью.

Нашей добротой должна быть обогрета и спасена родная природа. Ею должен быть огражден от подлых браконьерских нападений из-за угла животный мир. И он тоже! Потребность заботиться о четвероногих соседях по планете — естественная потребность души. Пусть не катятся от горя «глаза собачьи золотыми звездами в снег»… Но когда я слышу, что «собака — лучший друг человека», мне все же хочется сказать своим читателям: лучшим другом человека должен быть человек! И я стремлюсь убедить их в этом своими книгами…

Стремлюсь воспитать своих читателей и людьми мужественными. Уверен, что мужество, отвага могут в полной мере проявить себя только в борьбе, в непримиримой схватке с тем, что не имеет права существовать в жизни и душах людей. Беспощадно обличая одно, писатель и близкие ему герои утверждают другое — то, что должно составлять ясную и благородную суть нашего бытия.

Хочу еще раз сказать о тех, кому я многим обязан в своей литературной жизни. Кроме К. Паустовского и Л. Кассиля с благодарностью назову и К. Пискунова, бывшего директора издательства «Детская литература», одного из самых талантливых издателей нашей страны. Этих моих старших друзей уже нет на земле. Я склоняю голову перед их светлой памятью… Высоко ценю труд издателей и полиграфистов: без них наши произведения оставались бы всего-навсего рукописями.

Я начал рассказ о себе словами о маме… Была у меня святая традиция: первый экземпляр новой книги я всегда дарил ей. И ей первой рассказывал о том, что, я был уверен, могло обрадовать ее, сделать счастливой. Увы, я уже не могу рассказать маме о том, что мой труд отмечен орденом Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени, медалями, званиями лауреата Государственных премий СССР и РСФСР, премии Ленинского комсомола… О том, что я удостоен международных премий, что мое имя внесено в Международный почетный список имени X. К. Андерсена, что избран членом-корреспондентом Академии педагогических наук СССР (ныне — Российская академия образования. — Примеч. ред.). Но за все хорошее, чего мне удалось достичь в жизни, я говорю спасибо ей, своей маме.

1985

А. Г. Алексин

Смешилка — это я!

(Из тетрадей девчонки)

Как я изобразила… банкира

Все люди очень смешные. И очень странные… Они похожи друг на друга. И совсем не похожи: каждый по-своему ходит, и по-своему спит, и по-своему смеется… И по-своему плачет. Не знаю почему, но мне интересно не чем они похожи, а чем отличаются. Я это хочу запомнить. А чтобы получше запомнить, повторяю всякие непохожие их фразы, их манеры, гримасы, ужимки, которые почему-то называют выражением лиц.

— Ты очень точно всех показываешь. Изображаешь… У тебя есть такая способность. Совершенно особая! — сказала мне мама. — Но к сожалению, ты подмечаешь только смешные стороны.

— А что же мне подмечать скучные!

— Получается, что ты людей передразниваешь. Даже взрослых!

— Я не передразниваю… Я их запоминаю.

— Взрослые этого не поймут!

— Пусть поймут только дети.

— Ну, если взрослые не поймут, то уж дети подавно!

Мама убеждена, что взрослые всё понимают лучше. Я в этом совсем не уверена.

Если она слишком уж упрямо со мной не соглашается, я восклицаю: «Устами младенца глаголет истина!» Ни одна пословица и ни одна поговорка не утверждает, что истина глаголет устами взрослых.

Однажды мама обратилась к моей «особой способности с особой семейной просьбой». Так именно она выразилась. Ко мне, как и ко всем на свете, с просьбами обращались не раз. Люди, я заметила, предпочитают что-нибудь попросить, чем что-нибудь предложить или выполнить. Но та просьба была не похожа на остальные. А все непохожее не входит, а прямо-таки вламывается ко мне в память. И уходить оттуда не собирается.

— Завтра решается судьба нашего папы! — издалека начала мама. Она любит подбираться к своим заданиям и просьбам издалека.

— Где решается?

— Прямо здесь, у нас дома. К нам в гости пожалует директор банка, в котором папа работает. Вместе с женой. Кстати, она предпочитает называть его не директором, а главой банка. Учти!

Обычно гости к нам приходили, а эти обещали пожаловать.

— Если мы им… — продолжала мама. — Если мы им — особенно жене! — придемся по вкусу…

— По вкусу? Они собираются нас пробовать?

— Ты уже насмехаешься. А дело о-очень серьезное!

Когда мама какую-нибудь букву — чаще всего гласную — тянет, словно не желая с ней расставаться, все мы обязаны напрячься, насторожиться. Я напряглась.

— Так вот. Если мы им понравимся, папа получит высокую должность. Стало быть, и зарплату… — Про зарплату она прошептала. — А чем лучше папе, тем лучше и нам! — Об этом я догадывалась. — Слушай внима-ательно! Я их накормлю…

— Питаться они все-таки будут продуктами? — с облегчением спросила я.

— Умоля-аю тебя: перестань… И послушай меня хоть раз в жизни! — Мама часто просит, чтобы я хоть раз в жизни сделала то, что делаю каждый день. — Обед, конечно, обедом… Но этого мало.

— Смотря какой будет обед!

— С тобой невозможно общаться. Ну не перебива-ай! Они, как мне донесли, любят развлечься. Артистов мы приглашать не можем: это дорого. Да и зачем? Коли у нас в семье своя актриса.

— Это кто?

— Это ты… Развлеки их! Кого-нибудь изобрази… Пусть посмеются. В твоем репертуаре так много разных человеческих типов! Характеров… Только не изображай, пожалуйста, меня, папу и бабушку!

Когда был жив дедушка, она просила и его не трогать. Я не трогала. Но его это, к сожалению, не спасло. Люди всегда предпочитают, чтобы смеялись над кем-то другим.

— А ты нас вообще-то изображаешь? — с некоторым страхом поинтересовалась мама.

— Нет, — без всякого страха соврала я.

На самом деле я своих близких изображала. Но когда они были далеко или, точнее, когда их не было дома. И вообще никого вокруг не было. Изображала просто так, для себя самой. Чтобы навсегда запомнить нашу семью…

— Значит, тебя и папу с бабулей показывать я не буду. — Бабушку я называла бабулей. — А всех остальных можно?

— Остальных? Пожалуйста!

Хозяйкой хозяина банка, оказалось, была его жена. Она все время давала хозяину поручения:

— Пойди посмотри: не прошел ли дождь?

— Иду, я уже иду…

— К окну, а не на улицу. О, как я от него устала!

Минут через десять:

— Дай-ка мне сигареты!

— Даю, я уже даю…

— Да не эти! Ты что, не помнишь моих! О, как я от него устала!

Еще минут через пять:

— Налей мне воды!

— Наливаю, уже наливаю…

— Я просила воды, а не пива. О, как я от него устала!

«Он бегает, приносит, протягивает, наливает, а она… устала. Хоть сидит на одном месте!» — недоумевала я. И слегка даже возмущалась. Мне стало жалко главу папиного банка: как же он, бедный (хоть и богатый!), устал, если она без конца от него уставала!

Папа тоже пытался выполнять ее непрерывные указания, но за своим боссом не поспевал. Я сочувствовала папе еще сильнее, чем его боссу, — в конце концов, тот сам выбрал себе жену!

Обед мама приготовила на таком уровне, что я подумала: если на подобном уровне будет и новая папина зарплата, все проблемы в нашем доме исчезнут!

На десерт же был подан торт с властным названием «наполеон», по-бонапартски захвативший половину стола. Так сказала бабуля. Она, не щадя своих глаз, постоянно читает и поэтому очень образно мыслит. «Все фантазии твои — от нее!» — уверяет мама.

Мама не против фантазий — она за мою безопасность… которой фантазии угрожают. «Какой зеленый воздух!» — помню, сказала бабуля, когда мы ехали по лесной дороге. «Воздух не имеет цвета, — поправила ее мама, глядя в мою сторону. — И не вздумай сказать что-нибудь подобное в школе!» Она охраняет меня даже от образного мышления.

Торт являл собой коронное бабулино блюдо, которым короновали наиболее дорогих или нужных гостей.

А еще был подан и мой концерт. «Концерт — на десерт!» — в рифму сказала бабуля. Она, между прочим, и стихи сочиняет.