Орден Змей

Евгений Ершов

Орден Змей

Глава 1

Ранний мертвяк

— Зомби! Зомби! — визжал радостный детский голосок моей, кажется, сестры. — Мама, мы же пойдем смотреть зомби?! А можно я их покормлю?! Ну пожа-а-алуйста!

А я сидел, пришибленный, вылупившись на эту картину маслом, и пытался сообразить, кто я такой. Мне снилось, что я ребенок, и что никакой сестры у меня нет, и что своих родителей я никогда не знал. И вот я в каком-то тренировочном лагере: подъем в пять утра, я просыпался на верхней полке двухэтажной грубо сколоченной кровати от криков нашего командира, и начинался бесконечный день упражнений, разминок, бега с препятствиями, драк с другими такими же злыми мальчишками — с оружием, без оружия, с помощью чего-то странного… Не знаю, как это назвать: волшебство?

— Ваня, вставай, зомби! — радостно кричала мне в ухо Маша. — Вставай, соня! Братик, как можно валяться в такой день?!

И начала тормошить меня, а я, не успевая вспомнить что-то важное из своего сна, уставился на нее сердитым взглядом.

— Ваня, зомби, мы идем кормить зомби! — не унималась эта пигалица.

Неделю, как мне снился странный сон, отчего я встаю разбитым и невыспавшимся. А сегодня вообще ни свет ни заря разбудили криками про этих треклятых зомби. Или это не один сон, а разные, просто в них происходит всё примерно одно и то же? Не знаю, всё время ускользает что-то. И почему он так привязался ко мне? Я рассказал маме про свои сны, и она стала на ночь мазать мне лоб святым маслом, но это как будто совсем не помогло.

У нас в Ломокне раз в год по весне вылавливают кучу зомби, когда наступает паводок и сквозь трескающийся лед на Смокве-реке начинают вылазить мертвяки. Детей тогда держат по домам, а мужики разбиваются на группы, берут дубинки, мечи, вилы, ружья — кто во что горазд — и неделю дежурят, сменяя друг друга. Я тоже рвался ловить зомби, но еще мал, видите ли — «вот будет тебе двенадцать, тогда пойдешь, но только смотреть, перенимать науку». Еще три года! Но я обязательно на следующий год вырвусь и хоть одним глазком издалеча посмотрю на это представление.

Зато я в этом году самым первым заметил раннего мертвяка. Было это ровно неделю назад.

Проснулся в холодном поту (так и узнал, что это выражение означает). Смотрел вокруг и не понимал, где я и что я. Комната, в комнате две кровати — на одной я сидел и глаза таращил, на другой какая-то девчушка спала, лет пяти. Сквозь тусклое стекло пробивался рассвет, а я не понимал, где длинный зал, где двухъярусные кровати, почему командир не разбудил на рассвете. И тут понял, что это был сон. Странный сон, такой яркий, будто и правда я там был… Понял, что девчонка на соседней кровати — моя сестра, а в другой комнате спят родители.

Встал, поправил одеяло у Машки, погрелся у остывающей печи — видать, батя ночью подтапливал, а то бы совсем холодная уже была, оделся и пошел куда глаза глядят. Когда подходил к торгу, там уже полно народа всякого было, сегодня четверток — день торговый на нашей Нижней площади. Крестьяне с окрестных деревень съехались на своих лошаденках, запряженных телегами с разным товаром. Сам не заметил, как дошел до Смокварецкого моста. Еще холодно, но робкое солнышко уже будто по-весеннему начинало пригревать. И новый запах, тоже будто весенний сквозь зимнюю стужу.

Пошел по льду, я легкий, меня выдержит. Разбежался, прокатился по белому покрывалу, упал. Как хорошо! И тут заметил, как в каком-то аршине от меня вспучивается и трещит лед. И всё так медленно, медленно, медленно, что я сам себе думаю — дай-ка гляну поближе — интересно же, что там такое. Ну и подошел поближе. Будто река дышит — то есть хруст, то нету, и лед то поднимается, то обратно опускается, будто и не было ничего. И совсем всё затихло — вот скука!

Добежал до берега, нашел палку побольше — и обратно. Уж я бил, ковырял, стучал в том месте, аж весь взмок, скинул с себя тулупчик. Опять начала речка дышать, и прямо в том месте, где я бил. Вот думаю — пошли дела кое-как, сейчас докопаюсь. Опять бил, стучал, как ломом размахивался. Опять умаялся, и встал, опершись на палку. И тут, безо всякого «вздыхания» рука сквозь лед пробилась и схватила меня за левую ногу.

Я заорал что есть мочи, и давай бить по этой руке, а она меня не отпускает, всё держит, да корябает, и пытается выше и выше схватить, к себе всё подтаскивает. А я бью палкой и ору, что есть мочи. И по руке этой, и по своей ноге — не разберешь. Всё тянет, не отпускает, я давай другой ногой ее сбивать, и вроде начало получаться — уже и до валенка сбил эту руку. А потом и вовсе рука дернулась и оставила меня без обувки, но я-то освободился!

Побежал со всей мочи оттуда, и ору: «Зомби! Мертвяки! Первенец народился!» — и всё палкой размахиваю. Всю Владимирскую улицу всполошил, что круто вверх от Смокварецкого моста поднимается, а потом и Нижнюю площадь переорал, пока не сорвал голос. И сам не заметил, что бежал без тулупа да без одного валенка. Торг весь как ураганом смело. Полиция побежала на речку, крестьяне, особенно из Рорбенево, что через Смоква-реку, быстрей ветра полетели со своими телегами, чтобы успеть домой вернуться. Ведь если первый мертвяк пошел, то всё — седмицу житья не будет. Местный народ по городу побежал весть разносить да в команды собираться.

Площадь уже пустеть начала, а я всё кричал, как оглашенный. От подзатыльника в себя пришел. Это наш батюшка Спиридон меня благословил.

— Что разорался, окаянный?! — и уставился на меня.

— Так ведь зомби! — отвечал я.

— И что — не видишь — уже все поняли. Или до глухих докричаться хочешь? Имеющие уши уже услышали.

— Так это… А вообще да, конечно, вы правы.

— Палка тебе зачем? Мертвяков бить? — с прищуром спросил поп.

— Уж я его поколотил! Обратно в Смоква-реку загнал! — ответил с гордостью.

— А это что такое?! — воскликнул священник и показал на мою ногу.

Только сейчас я заметил, что штанина на левой ноге у меня разодрана и окровавлена. Пришла боль. Видать, это от холода не так больно было. Но вот заметил — и тут же аж пошатнулся.

— Откуда рана? — спросил Спиридон, а сам в глаза мне смотрит.

— Так, пока бежал, об кусты…

Опять подзатыльник, да посильнее, чем прежде, так, что я на землю свалился. И так обидно стало, что слезы из глаз.

— А ну отвечай, поганец! — навис надо мной священник.

А я плачу, и сквозь слезы:

— Схватил он меня, падаль… Чуть под лед не уволок.

Что тут началось! Я еще больше заплакал от обиды, что расплакался на глазах у людей, а батюшка какую-то телегу остановил, меня туда как мешок закинул, сам тоже забрался, крестьянина, запоздавшего на площади, в оборот взял: «Гони на кладбище!»

На кладбище! Зачем на кладбище? Меня везут хоронить? Почему? Потому что я тоже теперь стану мертвяком? Черт, каким мертвяком — тем, что зомби, и буду ходить, пока меня лопатой по голове не огреют? или просто самым обычным мертвым? Обычным! Мертвым!

Я попытался вырваться, но отец Спиридон крепко держал меня, прижав со всей дури к каким-то мешкам, лежащим в телеге. Я истошно орал, священник подгонял крестьянина, крестьянин, тоже перепугавшись, нещадно нахлестывал лошадей, то и дело подбадривая их благим матом, бедные лошадки летели как орловские скакуны по Алексеевской улице, а ломокненский народ успевал только уворачиваться от бешено скользящей телеги, так и норовившей прокатиться по какому-нибудь зеваке.

С Алексеевской на Кузнецкую, поворот на Семеновскую, оттуда на Петропавловскую — и вот телега влетает полузакрытые ворота Петропавловского кладбища, снося их с петель. Крестьянин пытался изо всех сил тормозить, лошади шли вразнос, телегу занесло и она перевернулась на бок. Я выкатился из телеги, а когда остановился, перед моими глазами возник деревянный крест с надписью «Вечная память».

— А-а-а-а!

Новый подзатыльник привел меня в чувство, батюшка вздернул меня на ноги, но я упал — на ногу невозможно было ступить. Пока мы неслись через весь город, нога болела всё больше, и вот теперь я кричал, опершись на нее, и от падения спас Спиридон, подхватив меня на руки и таща в церковь. «Уф, не в могилу, — облегченно подумал я, изображая из себя мешок, — конечно, сначала отпевать». Попытался вырваться, но священник необычайно крепкий мужик, даром, что кадилом машет целыми днями.

Ворвавшись в церковь, отец Спиридон положил меня на лавку, крикнул кому то: «Баба Нюра, присмотри, чтоб не сбег», — и полетел в алтарь. Я немного выдохнул. Вроде бы не собирались меня прямо сейчас отпевать, ведь тогда бы в гроб положили и на центр храма, как положено.

И вот я на скамеечке разлегся, тупо уставившись вверх, глядя на роспись. Запах ладана, воска, полумрак, хруст, на фресках и иконах благообразные лики святых. На стене у входа, что в западной части — огромный змей извивался от врат адовых, неся на себе грешников. Узнал сребролюбцев, убийц, вампиров, прелюбодеев, мертвяков, славолюбцев, призраков, чертей — весь набор. А это еще кто?!

Иссушенное лицо древней старухи, такой древней, что я даже не мог представить себе, сколько ей лет — девяносто, сто девяносто? Она похожа на скелет, такая высушенная и хрустящая при каждом шаге. Так вот что за хруст отвлекал меня от разглядывания адских мук. Этот хруст напомнил мне то, что было час назад на реке, а горящий пронзительный взгляд старухи заставил цепенеть. Я даже забыл, как сильно болела у меня нога, и попытался отодвинуться от страшного зрелища и сбежать, но это существо протянуло мне руку:

— Баба Нюра, — и улыбнулось. Лучше бы она этого не делала. Видимо, лицо давным-давно позабыло, как надо улыбаться, и получается так, что становится страшно.

— Ваня. Ваня Назлов, — еле прошептал я.

— Ты, Ваня, не бойся, сейчас батюшка тебя обработает, — голос прошелестел как листья в разгар осени, когда разлетаются под порывами ветра.

Неуверенно кивнул, страшило слово «обработает».

— Ты у нас был тут? — продолжила старушка.

— Всего один раз. Мы тогда бабушку хоронили, — ответил я.

— Ну ты заходи почаще. Теперь это твой храм, — опять попыталась улыбаться старушка.

— Не знаю. Далеко мне. Мы в Архангельский ходим, — здесь мне совершенно не хотелось показываться.

— Вот, посмотри, — старуха указала на адскую фреску, — мертвяки, их еще зомбями кличут. За что они в ад шествуют?

Я перевел глаза на фреску, где всё также громадный змей увлекал в ад людей и нечисть. Странный вопрос.

— Потому что они нечисть, почему же еще? — но тут же вскрикнул от боли. — Ай! Нога!

Баба Нюра положила свою руку, похожую на руку скелета, мне на больную ногу, и стало немного легче.

— А потому, что говорят, в зомбей превращаются те, кто в воде топился, — шамкала губами старуха. — Самоубийцы, значит… За то их Вельзевул в облике змеином и привечает в своей обители.

— И что же, все, кто утопился, потом у нас в Ломокне всплывают? Или в других местах тоже есть такие? — мне стало интересно.

— Зачем же все? — ответила старушка. — Только те, которых не выловили. А Ломокна — город известный и знаменитый — тянет их сюда, как пчел на мед.

— Баба Нюра, ну что ты голову мальчишке всякими бреднями забиваешь-то? — неожиданный громогласный голос отца Спиридона разрушил звенящую атмосферу тайны. — Не слушай. Доподлинно про зомби этих поганых неизвестно ничего. Грешники — вот и всё, что можно сказать. Идти можешь?

Отрицательно замотал головой, и священник подхватил меня с лавки и понес в центр храма, посадил на заранее приготовленный стул, левую ногу положил на подставленную табуретку, срезал остатки толстой зимней штанины. Я увидел глубокую корябанную рану, на которую мне страшно было смотреть. Спиридон встал перед аналоем, открыл книжку и начал монотонным голосом что-то читать, а баба Нюра, опершись на спинку моего стула, тихо подпевала своим трескучим осенним голосом.

«…Защити от мановения вражескаго, от мертвячей длани, от укуса поганаго, от духа в домах заключеннаго, от бесовския прелести… Освяти воду сию для охранения, и спасения, и врачевания, и возрождения отрока сего…»

Мою ногу сначала окропили, а потом и полили святой водой, отчего рану сначала защипало, а потом начало так драть, что мне хотелось кричать. Баба Нюра на удивление крепко удерживала мою ногу, чтобы я не мог ее вырвать, а батюшка проливал тонкой струей все мои раны. Боль всё усиливалась и усиливалась — и наконец я провалился в спасительную темноту, напоследок замечая, как мое заваливающееся набок тельце подхватили чьи-то руки…

…И от удара по корпусу я свалился на землю, но сделал обратный кувырок и вновь вскочил на ноги, готовый к продолжению схватки. Оскалился, подпрыгнул и, зависая в воздухе, с разворота пробил ногой в голову своему оппоненту. Это такой же мальчишка моего возраста и роста, и он успел поставить блок, одновременно отклоняясь в сторону и отводя мой удар по касательной в бок. Но я достал его рукой, и вот уже он перекатился боком, и встал в боевую стойку.

— Палки! — кричит наставник.

Мы схватили приготовленные деревяшки и началась дуэль на палках: воин должен уметь сражаться как и чем угодно, от собственных кулаков до холодного оружия. Пока что мы не доросли до серьезного оружия, в девять лет оно еще не положено, но видели, как ребята на год и на два старше нас получали всё новые его виды. А уж в возрасте шестнадцати-семнадцати лет наши старшие товарищи являлись настоящими воинами, опорой человечества от орд нечисти. И наше желание показать свою доблесть и мастерство разгоралось, когда мы наблюдали схватки наших старших товарищей.

Мое тело в синяках, и после сегодняшних дуэлей на палках их станет еще больше. Но этот день приблизит меня к тому, чтобы стать на страже рубежей. Точно такие же мысли я читал в глазах Эйнара, мальчишки, с которым мы стояли друг напротив друга. Он кивнул мне, я в ответ ему, и начинался бой на палках.

Вокруг нас еще множество таких пацанов, разбившись по парам, отрабатывали свои навыки, слышался треск сталкивающихся палок, вскрики от пропущенных особо сильных ударов, ругань командиров, подбадривающие крики и советы от парней, которые уже закончили свои поединки, и теперь болеют за кого-то из оставшихся.

Меня зовут Ормар, мы с Эйнаром лучшие друзья и соперники, дубасили друг друга палками, и никто не хотел уступать. Каждый из нас нанес несколько ударов другому, сам пропустил, но никто не хотел сдаваться, битва поглотила нас, и вот я уже видел не своего друга, а будто сражался с вампиром, попадал ему по рукам, которыми тот держал свой боевой жезл. Я сражался с мертвяком, догоняющим меня, когда я отступаю, старался попасть ему по ногам, чтобы обездвижить его, а потом добить, поверженного, градом ударов в голову и сердце.

— Ормар, бейся с человеком! — закричал наставник.

И я заметил, что наш бой — последний на арене, вокруг нас образовался круг из кричащих мальчишек и внимательно наблюдающих командиров, а я сражался против своего друга, а не против вампира или зомби, и решил сменить тактику. Но тут Эйнар, уворачиваясь от моего удара в корпус, неожиданно упал плашмя на землю, чем привел меня в замешательство, и лежа, со всей дури с размаху ударил палкой мне по ноге, так, что палка сломалась пополам, а ногу разорвала боль…

…Я резко сел на кровати. Пытаясь прийти в себя, я оглянулся вокруг — какая-то комната, слабый запах ладана, в открытую дверь вижу кухню, там за столом сидели отец Спиридон, рядом с ним неизвестная мне женщина (попадья, наверное), и мои отец с матерью — вспомнил, что их зовут Назар и Ольга.

— Братик, ты победил зомби! — радостный визг Машки и она бросилась ко мне обниматься.

Глава 2

Вежливые гости

Кто не знает Ломокну? Чем она только ни знаменита! Тут тебе и знаменитая ломокненская пастила, и удивительное место Любвечко, на которое съезжаются все ищущие любви, потерявшие иную надежду, и ломокненские горшки, и расшитые золотом ломокненские шелковые ткани, и ломокненский калач. О ломокненской кухне вообще можно говорить долго, но лучше как-нибудь приехать в трактир на Спасской улице и испробовать блюда со знаменитым ломокненским чесноком. И еще немало чудес, что привлекают в город множество людей со всей России-матушки.

Но вот ломокненская Мертвая седмица — время совершенно особое. Не успел еще отец Спиридон на Нижней площади дать подзатыльник орущему Ваньке Назлову, не успели еще в городе оповестить всех мещан о мертвяке — «первенец народился» — так любовно ломокненцы называли первого зомби, вылезшего наружу, не успел еще служка Спасского монастыря подняться на колокольню и заиграть Мертвый перезвон…

А городской голова Ипат Велин уже телеграфировал в Москву генерал-губернатору Долгорукову о начале знаменитого зрелища — ловли мертвяков, вылезающих из реки на ломокненский берег около Смокварецкого моста — полверсты влево и полверсты вправо. И во всех постоялых дворах, гербергах первого нумера, гостиницах, да и в домах простых ломокненских граждан появились новые ценники для взыскательной столичной публики, которая уже к вечеру повалит в город, а на следующий день будет не протолкнуться от вездесущих господ, жаждущих взглянуть на живую мертвечинку.

Родители меня сильно не ругали за происшествие с зомби, так, пожурили только. Видать, выглядел я достаточно жалко, да и некогда им было. Отец теперь почти всё время пропадал на реке, а мать следила за нами с Машкой, да и за другими детьми, которых поселили на время седмицы к нам. Хоть это меня немного развлекало, а то со скуки с ума сойти можно.

Нога всё время болела, и хотел бы я сном забыться — а там у другого меня, Ормар который, та же самая беда, как назло. Так что и во сне приходилось сидеть сиднем, да учиться. Каждый раз я помнил всё больше из моих снов. Ормар не мог ходить и драться с другими мальчишками, так что его загрузили учебой. Как же он плевался, почти на стенку лез — «Зачем воину книги?». Но ученые наставники розгами быстро вправляли ему мозги. Заставляли учить хроники, пересказывать прочитанное, и ни мытьем, так катаньем, вбивали знания в голову.

— Ванька, хватит спать! — тряс меня Васька.

Он, как и еще несколько ребят, жили пока у нас. Их родители срочно освободили часть комнат для приезжих поглазеть на невиданное представление — нигде больше по всей России зомбаки из речек как-то не догадались вылазать, только в знаменитой Ломокне. Потом выручкой с моими родителями поделятся. А я лежал с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить, чему научился там — во сне — что были за книги и что за знания вбивали мне (или Орму?) в голову.

— Бу-у-у! — заорали мне на ухо, а чья-то лапа схватила за горло.

Видимо, на рефлексах, а может быть с испугу, вмазал по чьей-то физиономии. Только после этого открыл глаза и увидел обиженное лицо Ильи Шамонкина — огромного парня, который выше меня на голову, хоть мы и были одного с ним возраста.

— Ты чего дерешься? — пробубнил парень, потирая распухающий глаз.

— Говорил же, не трогай его! — Васька Старцев отодвинул обиженного великана. — Ты как, Зло? Опять снятся сны?

— Да, уже третий день, — я оглядел комнату, но кроме двух друзей больше никого не было. — А где все?

— Вера с твоей младшенькой нянчится, а Генка где-то лазает — ну ты его знаешь.

Генка Заморов был щуплым неугомонным мальчишкой из семьи булочников с Владимирской улицы, совсем рядом со Смокварецким мостом. Силком его привели к нам и наказали глаз не спускать с этого прощелыги, который грезил мертвяками, всё мечтал их половить, а потом провести над ними какие-нибудь опыты. Какие — он, наверное, даже сам не знал. Главное, получить живого зомби, а там уже дело за малым — куда его применить, фантазия всегда найдется.

— О! Ванька! Наконец-то ты проснулся! — Генка вбежал в комнату, будто за ним гналось стадо мертвяков по морозу. — Слушай, сколько у вас калиток в заборе?

— Привет, Генка. Чего ты опять задумал? Одна калитка, через нее ходим, — ответил я.

— Так, понятно, ходите через одну калитку. А сколько еще калиток есть? — не унимался Заморыш.

— Погоди, какие калитки? Что ты несешь? Все-таки сбежать решил на зомбей смотреть?

— Да ты им на один зуб! — засмеялся Шамон.

— Илья, не зли меня, а то вмажу! — начал закипать Генка.

Выглядело смешно, что щуплый Генка грозит огромному Шамону, так что мы, переглянувшись с Васькой и Ильей, захохотали. Генка взбеленился и набросился на меня и Шамона с кулаками, но мы легко отбивали все его нападения. Остальные тоже разошлись и стали подначивать Заморыша.

— Эй, личинка зомби, съешь меня, — Илья Шамон напялил на Генку какой-то мешок и шустро завязал его концы вокруг шеи несчастного Заморыша.

Васька тоже втянулся в игру, и вот уже по комнате бегал разозленный Генка с мешком на голове, пытаясь достать пихающих его мальчишек, а мы со смехом его отодвигали от себя.

— Зомби! В доме зомби!

— Спасайся, кто может!

Заморыш так разозлился, что из мешка доносились то крики «убью», то стоны раненого мертвяка, то просто сопение, когда пытаясь достать огромного Шамона, держащего его на вытянутой руке от себя, а Генка колотил по воздуху руками и ногами.

— Ой, чего это они? — послышался тоненький голос моей сестры Машки.

— Это, Маша, дураки, — важно ответила Вера Лобачева.

Фраза прозвучала так веско, что веселье остановилось, на секунду воцарилась тишина, а потом все расхохотались, катаясь по полу. Я очень сильно пожалел, что не могу пока толком ходить и кататься по полу, но оказалось, что на кровати тоже неплохо. Генка сначала пыхтел, но потом не выдержал и присоединился ко всеобщему веселью.

— Точно дураки, — констатировала Верка.