Помоги проекту - поделись книгой:
Сегодня, на 16‐й день после нашего отъезда из Берлина, мы, дорогой и искренне любимый Вильгельм, все еще не в Петербурге, хотя и намеренно останавливались всего на два дня в Кенигсберге и день в Дерпте, а также постоянно едем ночью. Однако злосчастное свойство воды быть то в твердом, то в жидком состоянии нарушает все наши планы. Дороги сами по себе сносны, хотя начиная с Дерпта мы и видим вокруг себя все ужасы зимнего пейзажа – снег и лед, сколько хватает глаз. Но везде остановки у рек, на которых либо в полном разгаре ледоход, как на Дюне и Нарве (здесь), или берега так размыты, что передние колеса почти тонут в грязи и необходимо подвозить балки, чтобы крестьяне могли толкать повозки с отпряженными лошадьми через самые глубокие ямы. Все это, впрочем, обычные вещи для весны, в целом совершенно безопасные и которые ни на миг не портят нашего приподнятого настроения. Упоминаю я о таких препятствиях (до сего дня нас перевезли на паромах уже 17 раз) лишь затем, чтобы показать, что мы опаздываем с прибытием не по своей вине. В Мемеле мы были на блестящем и приятном обеде у богатого тайного почтового советника Гольдбека, принимали депутации от купечества и почести от первых лиц. У Паплакена около Митавы мы видели, как прекрасно одетые дамы скачут по мокрому полю, чтобы подобраться к нашему застрявшему в грязи экипажу. Мы полагали, это от веселья, охватившего жителей близлежащего замка при виде потерпевших крушение. Но вскоре дело разрешилось. Когда мы выбрались из грязи и проехали с четверть мили, нас на полном галопе нагнал лакей в богатой ливрее. Остановив экипаж и справившись обо мне, он вынул из футляра серебряный поднос, два небольших серебряных бокала и передал нам бутылку прекрасного венгерского вместе с коробкой настоящих французских конфитюров. Все это нам послал староста Паплакена, граф фон дер Ропп, «потому что его дамам не удалось пригласить нас в замок». Едва ли можно более цивилизованным образом проявить свое гостеприимство. В Митаве мы слышали, что он родственник герцогини Курляндской и имеет у себя статую работы Торвальдсена18. Сцену оформляла пашня с тремя березами и двумя соснами, в духе местности у Ораниенбургских ворот, которая с милой монотонностью тянется вот уже 200 миль в направлении северо-востока. Самое замечательное из того, что я видел среди всей этой антиприроды, – это [Куршская] коса, на которой мы провели четыре-пять дней, обнаружив пять раковин и три лишайника. Если бы Шинкелю19 слепить вместе пару кирпичей, учредить в этих заросших кустарником песчаных степях «Понедельничный клуб»20, кружок любителей искусства еврейских дам и академию, то ничто не мешало бы создать тут новый Берлин. Наблюдая на косе, как величественно солнце садится за море, я даже предпочел бы это новое творение старому. При этом, как ты знаешь, там говорят на чистом санскрите – литовском.
В Риге, где мы плыли по Дюне при попутном ветре против течения, столкнувшаяся с баркой Эренберга льдина нанесла пробоину, но уже близко от берега. Мы обедали там у прусского генерального консула Вёрманна21, который предложил нам целые тарелки свежей клубники, малины и винограда из своих оранжерей. Рига мне очень понравилась, она похожа на богатые ганзейские города.
О Дерпте и тамошних торжествах рассказывать утомительно. Университетский экипаж с четверкой лошадей, визиты профессоров с 8 утра до 9 вечера, безумно роскошный обед, который был дан нам от имени всего университета, со всеми приличествующими тостами. При этом, впрочем, и новая информация, интересные люди: Крузе22, Энгельгардт23 – геолог с Урала, Ледебур24, ботаник, побывавший на Алтае, Эшшольц25, спутник Шамиссо и замечательный зоолог, но прежде всего – Струве26 со своими двумя тысячами двойных звезд и замечательным телескопом. Метель, которая обрушилась на нас три дня назад, помешала всем астрономическим наблюдениям, но я после нескольких проб убедился, что при микрометрических измерениях погрешность не превышает тридцатой доли секунды!
В Риге мы нашли курьера, который ожидал меня уже четыре дня и который ныне едет перед нами. Это сообщает нам столь почтенный вид, что за ночь с нас берут по 15–18 рублей серебром. Из-за плохих дорог вместо шести–восьми лошадей, которых мы брали до Кенигсберга, мы вынуждены теперь на оба экипажа брать двенадцать. Из-за этого удорожания вся поездка в одну сторону легко может выйти в 900 талеров (что все же на 900 талеров меньше, чем 1200 дукатов или 3927 талеров, выданных мне). Курьер утверждает, что за поездку с 400 лошадьми здесь берут 370–400 талеров. Мои экипажи до сих пор держались отлично. Ни один гвоздь не выпал, только раз лошадь разбила нам дышло. Зайферт27 показывает самую энергичную и добросовестную деятельность. Здоровье наше превосходно, все мы бодры и довольны. Надеюсь, ледоход позволит нам завтра перебраться через Нарву. Тогда, возможно, следующую ночь мы уже будем ночевать в Петербурге. Присланными в Риге письмами Шёлер любезно пригласил меня остановиться у него, поскольку квартира майора Туна свободна. Думаю, я приму его предложение. Император, к счастью, отъедет только 7 мая.
Уже со Стрельны, последней почтовой станции перед Петербургом, начинается беспрерывный ряд прекраснейших летних вилл; затем вы проезжаете через большие и великолепные триумфальные ворота и несколько улиц, которые ведут к собственно заставе. Длинная и широкая улица переходит в другую, в дальнем конце ее сияет позолоченный шпиль башни Адмиралтейства. Мы повернули вправо и поехали вдоль широкого канала, Фонтанки, который разрезает полукругом южную часть города и красиво обрамлен набережными из тесаного гранита. Большие красивые дома по сторонам чередуются с дворцами; наконец, слева показывается похожий на крепость дворец императора Павла, а сразу за ним следует Летний сад. Мы следовали по широким улицам быстрой рысью в течение более чем часа, пока наконец не достигли Гагаринской улицы. Там расположен дом прусского посланника г-на генерал-лейтенанта фон Шёлера, который на правах старого друга горячо приветствовал г-на фон Гумбольдта. Шёлер – человек замечательного ума, живо заинтересованный в успехе нашего научного предприятия, и мы обязаны ему самой искренней благодарностью.
Петербург производит на иноземца, даже видевшего до того другие большие города вроде Лондона и Парижа, ошеломляющее впечатление. Из угловой комнаты нашей квартиры открывался вид на Неву, к которой Гагаринская улица выходит под прямым углом. Река здесь представлялась почти необозримой ширины, поскольку как раз напротив от нее отделяется первый рукав Невы, Большая Невка, и течет на некотором протяжении в одном направлении с улицей. После некоторого отдыха еще в тот же день пополудни я не мог утерпеть, чтобы вместе со своим другом Эренбергом не сходить к Неве. Мощная большая река была еще полностью подо льдом; немного отступя от Невки, на лед через реку были положены доски, образуя таким образом мост до крепости на небольшом острове Невы, – мы посчитали его длину в 830 шагов. После этого мы продолжили наш путь вдоль красивых чистых гранитных набережных Невы. За колоссальной чугунной оградой с гранитными столбами, отделяющей от набережной Летний сад, следует Мраморный дворец, отделанный внизу гранитом, а вверху мрамором. Напротив него – башня крепости, завершающаяся позолоченным шпилем. Затем следует Эрмитаж, протяженный дворец с художественными коллекциями; непосредственно к нему примыкает величественный Зимний дворец, и наконец, затем через площадь – здание Адмиралтейства, оба крыла которого выходят к Неве и препятствуют дальнейшему проходу по набережной. Большая площадь между Зимним дворцом и Адмиралтейством переходит в другую, еще более обширную, на которую выходят главные фасады обоих этих зданий. Площадь была покрыта лавками, качелями, катальными горками и достопримечательностями всякого рода; мы с трудом протискивались через колышущуюся толпу людей, которые с искренним весельем праздновали последние дни пасхальной недели. Нас привлекала новизна всех предметов, манера развлечений, сами русские с их бородами, длинными синими кафтанами и меховыми шапками; спустя продолжительное время мы двинулись дальше28.
Вчера я написал несколько строк принцу В.[ильгельму]29 с благодарностью королю30 за его хвалебные рекомендации в адрес императорской семьи. Сегодня у меня в запасе совсем немного времени, чтобы лишь сообщить тебе, дорогой друг, что после устроенного всей академической корпорацией в Дерпте колоссального банкета, который мы должны были почтить своим присутствием, и полуторадневной остановки в Нарве, где мы должны были дожидаться схода льда, утром 1 мая мы благополучно прибыли к генералу Шёлеру. Он настаивал на том, чтобы поместить нас у себя, поскольку все помещения, занимаемые его супругой и майором Туном, были свободны. Из 18 дней мы провели в пути лишь 11, остальные потеряны, кроме дней в Кенигсберге и Дерпте, которые были очень плодотворны. В Риге нас четыре дня ожидал фельдъегерь, чтобы взять нам лошадей. С тех пор, как я здесь, император осыпал меня милостями и знаками внимания еще более, чем это можно было ожидать. Через день после моего приезда он поручил передать мне посетить его без всяких церемоний к трем часам дня. Он пригласил меня одного отобедать, всего на четыре прибора, с императрицей и г-жой Вильдермет31.
Император живо интересовался тобой, Гедеманом32 и сочувствовал понесенной нами потере33. Императрица восхищалась замечательными качествами усопшей. В императорской семье царят милые доверительные отношения. За обедом на коленях у императора была его маленькая дочь. После трапезы он забрал меня, чтобы лично провести по всем великолепным чертогам Зимнего дворца; император сводил меня ко всем своим детям и показал замечательные виды на Неву, открывающиеся из разных окон.
2 мая был дан большой праздник у французского посла, где я встретил много своих знакомых. Меня чествовали повсюду; по распоряжению императора г‐н Канкрин вручил мне 20 тысяч рублей вместо 10. Сегодня утром я вновь был при дворе, по случаю дня рождения императрицы. В часовне звучала замечательная музыка. Интерьер помещения еще более великолепен, чем Версаль. Императрица пригласила меня к себе и на сегодняшний вечер, в то же время меня снова пригласили отобедать с императорской семьей. Не было никого из иностранцев, не приглашен даже Массов34. У императора самые обходительные манеры: «Прежде всего должен поблагодарить Вас, что приняли мое приглашение; едва смел надеяться на это». Затем он поинтересовался, носит ли еще тюрбан [Фридрих фон] Ансильон35. Я сказал ему, что его империя равна по пространству Луне. [В ответ]: «Если бы она была на три четверти менее, то управлялась бы более разумно». Отвечено со вкусом, как по мне. Сегодня он снова много говорил со мной о тебе и твоей семье. На Неве сегодня начался ледоход. Зима все еще настолько чувствительна, что г‐н Канкрин собирается отпустить нас в путешествие лишь через 15–20 дней. Здоровье мое блестяще. Зайферт очень услужлив. Ни единого гвоздя на экипажах не сломано. Тысяча дружеских приветов. Обнимаю
А. Гумбольдт
Благодарю сердечно, дорогой брат, за твое любезное письмо, которое, однако, принесло печальное известие о смерти замечательного Эйхлера36. Мало найдется известий, которые бы огорошили меня больше, чем это! Как рано он ушел! Да и Руст37 уже на пороге смерти, почти наперегонки с ней. Как меняются стремительным вихрем обстоятельства человека. Эйхлер был поистине другом семьи и дома, благородного характера и постоянства во мнениях. Так уходят лучшие. Мои успехи в здешнем обществе не передать словами. Все, что есть благородного и ученого, вращается вокруг меня. Едва ли возможно вообразить себе большее внимание и достойное гостеприимство. Почти каждый день я обедал в самом тесном кругу (на четыре персоны) с императорской семьей, каждый вечер в милом непосредственном общении у императрицы. Наследник престола дал мне обед, «чтобы можно было потом вспоминать о нем». Молодому великому князю велели попросить мой портрет, акварель, которую должен исполнить художник Соколов38. В Генеральном штабе военный министр Чернышев39 распорядился передать мне собрание всех изготовленных там карт. Каждый начальник департамента изъявлял свою готовность к услугам мне.
Заведения и коллекции и правда чрезвычайно богаты. Канкрин умен и энергичен. Экипажи очень хороши – каждый стоил правительству по 1200 наших талеров. Деньги везде предлагают как сено, желают предупредить каждое пожелание.
Полагаю, мы тронемся в путь 18 или 19 мая (все по новому стилю), потому что экипажи будут готовы только 16 мая, везде пока лежит снег и ни следа растительности. Надеемся добраться до Тобольска, Киргизской степи и Оренбурга. Шёлер разместил нас с большим удобством. Сам он, очевидно, отбудет еще до нас, около 15 мая, в Берлин. По поводу писем прошу тебя все их, включая те, которые адресованы Розе и Эренбергу (их обоих тут хорошо приняли), послать во франкированном конверте по адресу тайного придворного советника и почт-директора Гольдбека40 в Мемель. Он по моей просьбе перешлет их сюда русскому почт-директору Булгакову, который всегда знает, где мы находимся. Прошу лишь позволить мне оплатить расходы через твоих людей, в противном случае мне придется искать другие пути. Инструмент у Гамбе41 я заказал два года назад, и хотя теперь он мне не нужен, я все же должен за него заплатить. Поэтому прошу тебя, дорогой брат, выплатить по моему счету всю сумму в 2100 франков Гамбе в Париже через Мендельсона42. Г‐н Лео (агент Мендельсона в Париже) знает адрес Гамбе. Я имею довольно надежды перепродать теодолиты Гамбе здесь. Прошу тебя также возместить расходы на микроскоп по моему счету в должном порядке Мендельсону. Я уже писал тебе, как часто и с большой симпатией императорская семья поминает тебя, Гедемана и всех твоих дочерей. Сердечный привет дорогим домашним. С братской любовью и неизменной благодарностью, твой
Алекс. Гумбольдт
Адрес отныне следующий: фон Гумбольдту в Петербург, через Его Превосходительство г-на Булгакова43, государственного консула и обер-почт-директора
Твое любезное письмо из Тегеля от 6 мая в 1 час ночи сердечно тронуло меня, дорогой Вильгельм. За последние годы мы особенно душевно сблизились, так что все важное и нежное, исходящее из глубин твоего сердца, наполняет меня участием и трепетом. Я совершенно могу чувствовать твое нынешнее положение и очень хорошо понимаю, как перед лицом человеческих немощей и скуки общества самым завидным положением тебе должно казаться полное отрешение, и как (в самой гуще Парижа и Лондона) в тебе должна была развиться эта тяга к одиночеству. Тегель с его памятью об усопшей и свойственной ему атмосферой может дать тебе все, что ты можешь пожелать. Если останешься на зиму, а я, как предполагается, вернусь в ноябре благополучно обратно, то безусловно готов каждые две недели делить с тобой по несколько долгих ночей. Если видеть в природе не предмет исследований, а возвышенное, умиротворяющее и целительное для нашего духа, то самые обычные вещи – дуновение голубого неба, колеблющаяся поверхность воды, зелень деревьев – представляются единственно действенными силами. Того, что составляет индивидуальность местности, в таком состоянии духа следует избегать, это может даже мешать, когда тихое любование природой должно сопутствовать свободному ходу наших чувств и идей как бы неосознанно, незаметно.
Но и вполне одобряя твои планы затворничества в Тегеле, я бы желал, дорогой брат, по соображениям твоего столь драгоценного для нас здоровья, чтобы ты время от времени, ради научных ли задач или чтобы увидеться с находящимися вдалеке от тебя детьми, посещал Лондон (и Шотландию), Италию (Сицилию) или даже утихомирившиеся к тому времени Афины44.
Я до сих пор имел все основания быть довольным претворением своих планов. Благополучное исполнение их и любезность превзошли мои ожидания; о настоящем наслаждении же природой в столь однообразных землях, где сосновые леса тянутся, вероятно, вплоть до Азии и где любопытство удовлетворяют разве что языческие формы (башкиры и грязные [черные/кара] киргизы)45, говорить не приходится. Помимо того, некоторая часть прочего удовольствия скрадывается самим гостеприимством, наплывом любопытствующих, постоянной необходимостью показывать себя. Меня таскали тут с 8 утра и вплоть до глубокой ночи из дома в дом, мне хочется вдохнуть воздуха свободы вдали от городов. Но подобные неудобства моего положения будут, конечно, преследовать меня повсюду. Чтобы несколько насладиться покоем, я с удовольствием отправился бы через Ярославль в Казань, не заезжая в Москву, но состояние дорог этого не позволяет. Несколько дней назад, переезжая через Неву, я, как капитан Парри46, оказался затертым во льдах, нигде нет еще и намека на зелень. Завтра мы отправляемся через Новгород и Москву (там теперь всего на 2 дня) в Казань, 28 мая старого стиля, Пермь, Екатеринбург, 9 июня. Оттуда на Северный Урал, Богословск, золотодобычу Тобольска47, затем обратно в Екатеринбург, 15 июля, потом Тобольск и через степь у Иртыша в Омск с его разнообразными связями с азиатскими народами, 1 августа. Потом обратно на южный Урал, Троицк, Златоуст с его цельными сапфировыми скалами, 20 августа. Вдоль киргизской степи в Оренбург, оттуда в соляные копи Илецка в степи, 2 сентября, через Уфу, Симбирск в Москву, 20 сентября, Петербург, 5 октября.
Итак, дорогой брат, живя своей тихой жизнью в Тегеле, ты можешь знать день за днем, где я нахожусь. Поскольку при твоем нынешнем состоянии духа твои письма ценны мне вдвойне, я повторю свою просьбу посылать их вместе с письмами супруги проф. Розе в одном пакете на мое имя, через тайного почтового советника Гольдбека в Мемель. Последний перешлет их сюда обер-почт-директору императорской почты Булгакову. Замечательный и чрезвычайно энергичный Зайферт также очень хотел бы, конечно, получить известие о разрешении от бремени своей жены. Сообщи мне, если ты узнаешь об этом раньше. А бедный …48, что сталось с напыщенными обещаниями! Экипажи хороши, оба на рессорах; в общем, с курьером императорской почты (которого я предпочел фельдъегерю, это менее пафосно), чиновником горного ведомства г-ном Меньшениным и поваром – три повозки и шестнадцать лошадей. Мне выдали здесь наличными вместо десяти тысяч двадцать тысяч рублей (франки) ассигнациями. Обо всех обхождениях при дворе я тебе писал. Я виделся с императором по два раза на дню, иногда обедал совершенно один с г-ном и г-жой фон Вильдермет, что ни с кем не случается, а также в семейном кругу, в субботу, где присутствуют только первые придворные ранги…
Все министры, дипломаты давали обеды, речи в честь мою и спутников в [главном управлении] путей сообщения, по почину герцога В[юр]т[ембергского]49, tous les ennuis de la gloire50. Повсюду наивысшая любезность и забота, особенно со стороны Канкрина. Он умен и свободен, но на улучшение наших условий торговли сподвигнуть его до сих не удается. Нет слов, чтобы выразить благодарность Шёлеру: он тих и приятен в своем доме, сегодня уезжает. Мы же еще останемся, чтобы посмотреть на установку одной из гранитных колонн Исаакиевской церкви (60 футов, из цельного блока) сегодня утром через полчаса! Сердечный привет Каролинхен, я вижу, что милый Гедеман еще не может часто быть у тебя. Обнимаю тебя с искренней, благодарной любовью. Привет Кунту51, обнимаю Адельхейдхен52.
А. Гумбольдт.
Барометры не разбились, все инструменты дошли в целости и сохранности.
Утром 20‐го [мая] все приготовления к нашей поездке были закончены, мы могли выехать из Петербурга. Наше дорожное общество выросло: благодаря заботе г-на Канкрина в качестве гида и переводчика нас сопровождает русский офицер горного ведомства, г‐н обер-гиттенфервальтер Меньшенин, в совершенстве владеющий французским и немного немецким языками. Кроме того, г‐н фон Гумбольдт пригласил курьера, который должен будет брать на станциях лошадей и платить за них, и повара, необходимого при многочисленном дорожном обществе: ибо уже за Москвой трактиров не будет, а на почтовых станциях вне городов можно получить только лошадей и возможность остановиться в предназначенных для проезжающих комнатах и готовить себе еду на кухне дома, насколько это позволят обстоятельства. В городах состоятельные граждане обязаны принимать проезжающих; при приезде в город обращаются к местному полицмейстеру, который отводит путешествующим квартиру, на которую падает очередь. В ней они получают не только жилье, но и справедливо прославленное сибирское гостеприимство, – во всяком случае, при владении русским языком и умении понравиться хозяевам. В нашем путешествии, предпринятом по распоряжению императора и посвященном выходящим за частные рамки целям, на огромном протяжении 14 500 верст (более 2 тысяч географических миль), проделанных нами, везде наилучшим образом заботились о лошадях и квартирах. При нашем прибытии, объявленном курьером, полицмейстер встречал нас, как правило, уже на заставе и сопровождал в определенную нам квартиру.
Одну предусмотрительную меру мы все же упустили: не обзавелись тюфяками, которые в России обыкновенно берутся в дорогу, поскольку в местах ночлега, как правило, нет кроватей, но или обтянутые кожей топчаны, или, столь же часто, лишь их деревянный каркас. Однако в Екатеринбурге этот недостаток был восполнен; наш багаж из‐за этого увеличился в размерах, зато самая насущная необходимость была удовлетворена. […]
Путь в Москву лежит по большой императорской дороге, почти везде совершенно прямой и необыкновенно широкой. По ширине она превосходит прусские шоссе примерно вдвое; при больших расстояниях в России это тем примечательнее, что за то же время и при тех же расходах можно было соорудить если не еще одно шоссе, то во всяком случае на треть увеличить протяжение существующих. С другой стороны, следует учесть, что в России от одной станции до другой почти всегда скачут галопом, а лошадей очень часто запрягают по четыре в ряд. Две крайние при этом привыкают отворачивать головы в сторону, так что для проезда им требуется существенное пространство. Дороги, таким образом, необходимо прокладывать такой ширины, чтобы на них могли удобно разойтись на галопе две упряжки в противоположные стороны. Но даже при этом ширина представляется чрезмерной. На станциях размещаются прекрасно – а на некоторых даже роскошно – обставленные почтовые отделения. Они особо помечены в печатных путеводителях, так что путешественник, предпочитающий комфорт и хороший стол, может соответственно этому подобрать маршрут.
За час до прибытия в Москву дорога проходит мимо Петровского дворца, замечательного тем, что во время Московского пожара в нем останавливался Наполеон. После отступления император повелел сжечь дворец, ныне он отстроен вновь.
Вид, открывающийся на Москву уже издалека, приводил в восхищение всех путешественников. Бесконечное количество башен, частью с позолоченными или выкрашенными зеленым куполами, частью в форме минаретов, множество садов и деревьев между домами придают городу совершенно восточный вид. Лучше всего Москву обозревать с Ивана Великого в Кремле, составляющем центр города […]
В Кремле располагаются старый царский дворец, множество соборов и монастырей, старый и новый Арсенал и ряд других казенных сооружений. Он окружен толстой и высокой стеной, представляющей собой неправильный многоугольник с расположенными по углам башнями. Вокруг стены вместо прежних валов тянется прекрасная и широкая аллея […]
Башен в Москве необыкновенно много, так как в каждой церкви их несколько, и притом еще колокольня. В общем таких башен насчитывается около 600. Они, как и в целом церковные башни в России, имеют своеобразный облик, обыкновенно заканчиваясь шпилем, за которым следует дополнение луковичной формы, а на ней крест. Эти луковичные главки покрыты жестью, окрашенной в зеленый цвет, или медными листами, но на соборах Кремля они ярко вызолочены. Кроме того, на их завершениях – наклоненный одной стороной вверх полумесяц, и только после него уже крест.
Пишу эти строки, дорогой брат, чтобы лишь подтвердить тебе, что мы в конце концов все-таки смогли отказаться от капуанских нег53. Уже два дня мы находимся здесь; принимаем почести от всех в городе, имеющих ранг и имя, и у меня едва нашлось время ночью, чтобы сказать тебе, что мое здоровье превосходно, что начинает показываться зелень, что наши три экипажа в отличном состоянии, что у нас нет сопровождающих, кроме горного чиновника г-на Меньшенина, что наш Фишер54 со своими пятью детьми теперь Его Превосходительство, имеет выезд четверкой и получает всего 7000 франков пенсии. Он любезен и мил, но болтлив и тщеславен, как Лодер55.
Завтра у нас еще один большой обед (речи, стихи…), который дают высшие чиновники, а послезавтра отъезжаем в Казань. Я тоскую по горам. Постоянное представление себя публике (суровая необходимость из‐за моего положения и благородного гостеприимства страны) становится тяжелым грузом. Этот прекрасный город уже по большей части потерял свою оригинальность, но Кремль по-прежнему чрезвычайно интересен. Архитектурный стиль Москвы охарактеризовать непросто. Общие слова «византийский», «готический» едва ли к нему подходят. В Москве есть пирамидообразные башни с этажами, как в Индии и на Яве. Прощай, дорогой друг. Своими мыслями я постоянно с тобой и с твоим одиночеством. С любовью обнимаю тебя. Скажи Миле56, что у Зайферта все отлично. Тысяча приветов Гедеману, Каролинхен, Кунту…
А. Гумбольдт.
Ваше Превосходительство,
Разрешите воспользоваться отъездом г-на фон Хамеля57 этой ночью, чтобы сообщить Вам о себе и о нашей благодарности за все свидетельства отличия и благоволения, которые Вы щедро уделили мне и моим спутникам во время нашего прекрасного пребывания в Петербурге. Наше путешествие протекало удобно и благополучно. Да и могло ли быть иначе при той заботе, которую Вы уделили этому предприятию? С г-ном Меньшениным мы пребываем в наилучшем согласии; он неизменно любезен и деятелен. Мы провели полдня на Валдайской возвышенности, объезжая ее с барометром. Высший гребень водораздела имеет высоту около 800 футов над уровнем моря. Вашему Превосходительству известно, что южный склон полог и что Московское плато снова поднимается на уровень 740 футов.
Я не буду говорить Вам обо всех знаках отличия, оказанных мне в университете и лучшими людьми города. Завтра мы еще должны остаться здесь из‐за большого праздничного обеда. Послезавтра утром мы точно отправляемся дальше, – меня влекут голубой воздух и горы! Меня чрезвычайно заинтересовал древний дух этого города, который, к сожалению, все более стирается. Кремль – это целый исторический памятник, вид его вызывает в уме более живые картины, чем великая историческая книга Карамзина.
Ближайшие окрестности Москвы по дороге, по которой мы следовали на Урал, хотя и не имеют в себе романтики, довольно приятны. Местность плотно застроена, поля чередуются с небольшими лесками, и те радуют первой зеленью в этом году, что при хорошей погоде не могло не придать нам столь же хорошее настроение. Однако вскоре затем местность становится песчаной и болотистой, а дорога ухудшается. В болотистых местностях, занимающих часто обширное пространство, положен настил из досок. Пока новые, они, хотя и являя собой чрезвычайный расход древесины, служат отличной дорогой, но, прослужив некоторое время и не заменяемые постоянно, как обычно это случается, они настолько же плохи, насколько были хороши вначале. Дорога частично обсажена березами.
Ваше превосходительство, считаю своим приятным долгом в те короткие минуты, которые оставляет в нашем распоряжении гостеприимство местных жителей, сообщить Вам о благополучном продолжении нашего приятного и интересного путешествия: через Муром, где магнитная линия не показывает отклонения; Нижний с его замечательным открытым базаром, залитым водой; далее в Казань и Булгар. Путь от Нижнего до Булгара мы проделали по Волге, берега которой среди хлопьев снега уже украшает приятная растительность. Чрезвычайно интересное зрелище для нас представляют местные татарские праздники. Особенный интерес нашему пребыванию в этом чрезвычайно живописном месте (Казани. –
После большого праздника, устроенного в нашу честь собравшимся в университете московским дворянством, мы поехали в Нижний Новгород через Владимир и Муром, где проходит магнитный экватор. Местоположение всех этих городов очень живописно. Базар в Нижнем, где в июле проходит китайская ярмарка, весь залит наводнением. Волга, имеющая 700 клафтеров (саженей. –
Небольшая лодка графа Полье с тремя его слугами перевернулась возле нас, всех троих спасли из воды. С нами ничего плохого не приключилось. Я упоминаю об этом только на случай, если из‐за этого маленького происшествия поползут ложные слухи.
С 24 мая старого стиля мы находимся в этом прекрасном городе, который частично отстроен заново после пожара 1815 года. К счастью, дворец монгольской княгини Зумбаки с башней (минаретом)63 уцелел. Везде индийский стиль, башни-пирамиды с несколькими этажами, поставленные на четырехгранные башни восьмиугольники. Постоялых дворов нет, но, как и везде, ночлег организован в помещениях, где проходят дворянские балы. Широкие залы без кроватей; удобно спать в экипаже или с постеленными шкурами на скамьях. Привратник дома – музыкант из Байройта!
Отсюда мы совершили поездку к руинам древнего татарского города Булгар (280 верст; семь верст составляют одну из наших миль). Мы снова плыли по Волге, а обратно возвращались по суше через Каму. Эта простая переправа через Каму заняла шесть часов, что может дать тебе представление о величии рек. Руины Булгарии не очень живописны; город относится к VIII веку, там находят множество серебряных монет с арабскими и монгольскими надписями. Мечети или минареты достигают 70 футов высоты. Но места, в которых были резиденции Чингиз-хана и Тимура, не могут не вызывать интереса и поныне64.
Мне навстречу вышло все население, вручать хлеб-соль! Всё, больше не пишу тебе обо всех этих тягостных почестях! На границах своих округов нас везде встречали офицеры полиции, чиновники и даже главы администрации, выезжали нам навстречу в экипажах… несмотря на наши энергичные протесты. Везде также появлялись губернаторы, люди, украшенные орденами, которые (по приказанию сверху) с утра до вечера интересуются, что мы пожелаем. Эта чрезмерная вежливость, которая хоть и облегчает путешествие, в то же время лишает (скажу тебе на ушко) счастья побыть иногда наедине с собой и с природой. Но это неотъемлемая часть нашего положения, изменить которое не получится.
Я купил здесь множество татарских книг, монет Тимура и прочих редкостей. Пребывание в Казани было очень плодотворным и чрезвычайно интересным, благодаря татарским (мусульманским) предместьям и деревням – 11 мечетей, первые, которые я увидел. Сегодня вечером нас повели на татарский народный праздник, устроенный на лугу. Начальники дали обед, потом был турнир, гимнастические состязания, бег наперегонки и конные бега; татарские дети на лошадях без седел, – все очень живописно. В Булгаре нам встретились совершающие паломническую поездку татарские муллы, которые молились вверху на башнях. Все эти духовные лица учились в Самарканде.
1 час ночи.
Нас еще задержали из‐за торжественного обеда. Отъезжаем завтра рано утром в 5 часов, и профессора с чиновниками грозились прийти попрощаться к половине пятого. Нас не оставляют ни на минуту! Итак, дорогой драгоценный друг, могу тебе написать лишь такое краткое известие о нас. Путешествие наше протекает замечательно. Особенно Эренберг полон энергии, мужества и терпения. При коротком знакомстве он очень импонирует.
Мы едем без остановки через Пермь в Екатеринбург, где (в Азии) мы будем 6 июля по старому стилю. К сожалению, растительность до сих пор в принципе не отличается от
Всегда твой,
Ал. Гумбольдт.
Дорога на первых станциях от Казани не лишена приятностей и проходит отчасти красивыми лесами, состоящими из осины (тополя)69, дуба и липы, – она лишь чрезвычайно песчаная. Но от Арска, второй станции от Казани, мы поехали по твердой плодородной глинистой почве, по которой татары, населяющие и здесь окрестные деревни, везли нас по обыкновению быстро.
На этой дороге мы в первый раз видели партию ссыльных, идущую в Сибирь, состоявшую из женщин и девушек, числом от 60 до 80. Они шли свободно, то есть совершенные ими преступления не были тяжкими; [осужденные за более] тяжкие, которых мы встречали в ходе нашего дальнейшего путешествия, идут по обе стороны длинного каната, к которому они прикреплены одной рукой. Каждую такую партию обыкновенно конвоируют конные башкиры, вооруженные копьями, стрелами и луками, в своих остроконечных шапках, мохнатых кафтанах и со своеобразным строением лица, напоминающие калмыков и достаточно хорошо известные по изображениям и описаниям. При всех станциях по этому главному сибирскому тракту, отстоящих одна от другой верстах в тридцати, выстроены деревянные, обнесенные палисадами дома, в которых ссыльные, как в России называют людей, изгнанных в Сибирь, проводят ночи, а каждый четвертый день отдыхают. Частые встречи с ними делают сибирскую дорогу не слишком приятной, однако насколько я мог видеть, обращаются с ними неплохо; станции не особенно большие, но путь из‐за чрезвычайных расстояний очень утомителен.
Какой быстрый переход от зимы к лету! Неву мы покидали еще во время ледохода, а на Урале тремя неделями позже уже нашли все травы в полном цвету. Погода этого дня была самая приятная: за холодной ночью следовал светлый, ясный, теплый день; он еще более усиливал впечатление, которое производило на нас это первое приближение к Уралу. Было воскресенье: в Кленовой праздновали Троицу; все высыпали за ворота и наслаждались праздником и хорошим днем.
Мы прибыли в Решеты после полудня; г‐н фон Гумбольдт выехал отсюда прежде нас, чтобы предварить нас в Екатеринбурге. Г‐н Эренберг и я неспешно следовали за ним, чтобы лучше проследить изменения горных пород по дороге. Мы доехали только вечером и нашли при въезде в город казака, который ожидал нас и проводил в назначенную нам квартиру. Она находилась в противоположном конце города, так что мы проехали через большую его часть и тогда же получили представление о его протяженности. Но улицы широкие и прямые, деревянные дома по большей части одноэтажные и поэтому занимают большое пространство. Между ними выдаются большие белые каменные дома, выстроенные, как правило, в очень хорошем вкусе, – либо предназначенные для помещения казенных учреждений и для квартир чиновников горного ведомства, либо принадлежащие более состоятельным местным обывателям.
Поскольку г-на фон Гумбольдта ожидали с более значительным сопровождением, то и назначили для наших квартир часть города, где находилось несколько таких каменных домов на небольшом расстоянии друг от друга – чего не было в центральной части города. Г‐н фон Гумбольдт выбрал один из этих домов для себя, г-на Эренберга и меня; другой занял г‐н Меньшенин, а третий – граф Полье со своими сопровождающими. Дом, в котором жили мы, принадлежал русскому купцу, который, следуя национальным обычаям, носил длинный синий сюртук, опоясанный кушаком, и бороду. Он отдал нам лучшие комнаты во втором этаже, с белыми штукатуреными стенами, карнизом, украшенным лепной работой из гипса, и со вкусом меблированные. Здесь мы жили все время, пока оставались в Екатеринбурге, сюда возвращались со всех своих экскурсий и, привозя с собой множество различных предметов, раскладывали их в комнатах. Несмотря на все наши старания быть сколь возможно менее тягостными нашему хозяину, мы все же причинили ему немало неудобств, и за все это он не был даже вознагражден возможностью обстоятельно поговорить с нами, так как мы не понимали по-русски и разговор наш с ним по необходимости должен был производиться в основном посредством нашего слуги, который как раз знал русский в совершенстве. И однако мы никогда не видели, чтобы хозяин относился к нам недружелюбно; он всегда был до крайности вежлив и старался предупреждать наши пожелания, о чем я не могу упомянуть кроме как с величайшей благодарностью70.
Поделиться книгой: