Помоги проекту - поделись книгой:
Ограничение — предельное прошлое — проходимые горы, которые, чем глубже в минувшее, тем выше, неприступнее, хотя можно найти лазейки, горные тропинки и расщелины, чтобы проникнуть дальше и дальше в бездну тысячелетий.
Диапазон Ивана громаден по сравнению с другими ходоками — сотни тысяч лет.
Потому он — КЕРГИШЕТ.
В поле времени и в горах есть участки, закрытые для него и во времени, и в пространстве, в точках зоха, как говорят ходоки. Это те места на поверхности Земли, которые в данной точке зоха могли ещё не существовать в таком виде, чтобы в них была возможность выхода в реальный мир для ходока. Это не существующие участки суши: материки или острова, покоящиеся пока что под толщей океанов, морей и озёр; вулканы, другие аномалии. Либо иные закрытия — дважды в одну точку зоха не войти, или он не нашёл покуда способа в них побывать, проникнуть: обрывистые ущелья, бездонные колодцы, столбообразные пики.
Закрытия могут создавать и сами ходоки, если не желают, чтобы кто-то последовал за ними. Но обладателей таких способностей — единицы. Сам КЕРГИШЕТ смог это делать, спустя лишь долгое время.
Как видят время и поле ходьбы другие ходоки? По-разному.
Будущее — либо пропасть, край которой нарастает настоящим, либо гасимое настоящим слепящее сияние с таким жаром, что приблизиться и преодолеть преграду нет сил. Могут быть действующие на мозг звуковые эффекты, а то и влияние на органы чувств или на весь организм ходока: боль, слепота, рвота, необъяснимая неспособность сделать шаг вперёд — в будущее.
Прошлое и ограничения.
Проявлений множество: постепенное понижение дна безбрежного моря; болото, шаг за шагом становящееся непроходимым; встречный ветер, крепнущий во всё более дальнем прошлом, на границе доступности буквально выбрасывающий ходока вперёд во времени. А то и страшный холод и сильная жара; увеличение тяжести, буквально раздавливающая тело. Порой беспричинный до потери сознания смех и ослепляющие безудержные слезы; одуряющая икота и кашель. И многое другое.
У Сарыя, учителя Ивана, — камушки, как тот выражался. Вначале, в близком прошлом, мелкие, не мешающие ходьбе. Потом — покрупнее, затем вообще большие по величине, но реже, а между ними — провалы. Кое-где можно перепрыгнуть с камня на камень, а где и нет. Потому-то Сарый повисал у него на руке, когда они во время учебной ходьбы приближались к его границе доступности — дальше не прыгнешь, так что Иван просто переносил его через провалы.
Симон всю жизнь ходока во времени передвигается по льду. Это его дорога времени, это его поле ходьбы. Лёд по направлению к прошлому исподволь истончается, грозя провалиться под ним. Прогибается, потрескивает — предупреждает.
У дона Севильяка — своё. У него мало-помалу разрежается воздух, ему трудно дышать.
— Может быть там безвоздушное пространство, — громоподобно восклицает он, бешено выкатывая и без того до невозможности выпуклые глаза.
Иван как-то ему посоветовал воспользоваться аквалангом.
И однажды состоялась умопомрачительная картинка — дон Севильяк в акваланге с баллонами воздуха за спиной. Лишь во сне подобное может присниться. Уж лучше бы не советовал. У бедного верта на временной границе разрежение настоящее, и дона Севильяка стало вспучивать и норовить пустить на разрыв. Весёленькое дело!..
Да, летит неудержимо вперёд время, рождая и убивая поколения людей, хороня в забвении миры и поступки, вспыхивая сверхновыми на небосклоне и сокрушая горы, беспрерывно высекая будущее из неведомой субстанции мироздания.
Ещё не зная о себе, как о ходоке во времени, будучи студентом, Иван сочинил стих, начинающийся этими словами…
Кто взнуздал этого коня и куда его направляет?.. Не важно! Важно, что в его промелькнувшей тени образовалось нечто, позволяющее ходить во времени, посещать прошлое — эти упорядоченные, но жалкие руины многообразного будущего.
Поле ходьбы
Симон явно выбирал время для разговора с Иваном в те часы, когда Сарый, громко храпя, спал. Или так уж получалось.
В этот его приход на дворе уже стояла глубокая ночь. За окном успокоилась улица. Был слышен каждый шорох, возникающий в многоквартирном доме. Иван заканчивал ставшую традиционной уборку в прихожей после безалаберщины учителя, до сих пор не привыкшего класть вещи на свои места, убирать за собой со стола и соблюдать элементарный порядок в помещении, где жил, ел и спал.
Дверной звонок прозвонил коротко и тревожно. Иван внутренне к нему был готов и не удивился, пропуская в прихожую изысканно одетого Симона. Тот коротко окинул Ивана внимательным взглядом, поздоровался за руку, переобулся в шлёпанцы, многозначительно послушал оглушительные вдохи и выдохи Сарыя и направился на кухню.
Быть опять разговору, догадался Иван, и не очень ошибался. Если Сарый учит ходить во времени, то Симон превратился в некое подобие просветителя о делах и истории самих ходоков. Так оно было и в этот раз.
— В нашей организации… Или в нашем союзе ходоков… Можешь называть это как тебе понравиться. Так вот, у нас есть, как в любом сообществе людей, руководители и рядовые члены. Исполнители, так сказать, — начал он, приняв свою царственную позу.
От его начальных слов Иван поскучнел, на душе стало муторно.
«Вот я и вляпался, — подумал он. — Чего доброго, среди них царьки и князьки водятся».
Симон, если и заметил состояние слушателя, то и бровью не повёл, позы не изменил и в голосе сохранил непринуждённость. Он дальше развивал перед Иваном сказанное:
— Ты не можешь стать рядовым членом нашего общества и простым исполнителем воли руководителей. Для рядового ты не подходишь, ибо ты — КЕРГИШЕТ. Да и что-либо исполнять — у тебя ещё нет практики. К сожалению, ты пока не можешь быть и руководителем…
— Ну конечно, — совсем обиделся Иван.
— Повремени, Ваня, и не перебивай… Ты пока не можешь им стать, хотя к тому дело и идёт. Но история всего нашего общества ходоков стала так запутана… Ну, потерпи и послушай!.. Так запутана, что необходимо время, чтобы проникнуться её нюансами…
— Вы забыли рассказать о самой истории, — довольно резко перебил его Иван.
Честно говоря, ему поднадоела игра в таинственность.
«Они, право, с раздражением думал он, меня, что ли, за мальчика держат, которого до бесконечности всякими баснями подкармливать можно? А он, то есть я, этого не понимает. Дурачка нашли!»
Неожиданно, как ему в эти минуты показалось, он прозрел.
Вся их мышиная возня вокруг него: обучение ходьбе во времени, подсунутый учитель-неряха, тонкая лесть по поводу его необыкновенных способностей и туманные намеки на нечто таинственное, которое должно было бы завлечь неопытного в их делах и в силу его дрянного (Иван всегда был собой недоволен) характера, в какую-то аферу. А остальное походило на элементарное натаскивание в меру сообразительной породистой собаки, предназначенной для выполнения, в конечном итоге, унизительного действия — таскать за хозяевами сумки или подносить им тапочки, когда они соизволят ему это приказать. И, показывая себя, демонстрируя поразительные успехи в обучении, он должен будет теперь возвеличивать хозяина, своего обладателя и благодетеля.
Как только мысль о натаскивании ядовито-жёлтой молнией пронеслась в его голове… Ух! как он вспыхнул благородным негодованием… Сердце от обиды забилось медленно и длинно, кровь в жилах, казалось, загустела и перемешалась с перцем, вызывая жжение во всём теле. И хотя Симон, выгнув белёсую бровь, довольно убедительно ответил на его вопрос: — Вначале, Ваня, факты, потом сама история. Потерпи ещё минуты две, пожалуйста, — Иван сорвался.
Не желая замечать удивлённого лица собеседника и его протестующих жестов, Иван сумел всласть выговориться за своё почти трёхмесячное бессловесное прозябание с учителем, как в старые добрые времена прорабства — невзирая на лица, всё, что предполагал и подозревал, не думая о последствиях.
Как ему было хорошо! На душе стало покойно и светло. Так, словно опрокинулся и высох огромный сосуд горечи, отравлявший до того его жизнь.
Вид у Ивана, после того как он выговорился и замолчал, был таким необычным — одухотворённым и, в то же самое время, яростным, — что Симон, вначале неуверенно, потом во весь рот, подарил ему редкостную улыбку, осветившую его славное усталое лицо. Под его глазами собрались мелкие многочисленные старческие морщинки, и Иван подумал, правда, без каких-либо эмоций, о его возрасте.
— Ну-у, Ваня… — пропел Симон протяжно, примериваясь к новой ситуации, возникшей в разговоре. — С тобой, дорогой, право слово, не соскучишься.
Он покрутил головой, мол, не ожидал от тебя такого.
— А что, в конце концов? — уже без огня и страсти спросил Иван, так как выдохся, и даже почувствовал себя в чём-то виноватым перед Симоном. — Ходите вокруг да около. Ни да, ни нет, как девушки неопытные, честное слово.
Симон провёл по лицу легкой ладонью и потёр подбородок. Ещё раз улыбнулся, но уже не той откровенной улыбкой, а мимолетной, скользящей, как делал всегда.
— Ты прав, Ваня… Ты, как сейчас говорят, всё-таки человек новой формации, продукт современной эпохи и общества, в лучшем понимании этого явления. И нам не следовало бы забывать о том… Мораль из всего сказанного к тому, что я тебе ещё сегодня скажу, на удивление очень проста и грустна. Всё плохо у ходоков во времени сегодня, Ваня… Да, Ваня, да!.. Так плохо, что где-то во времени по вине ходоков… именно ходоков, потерялся мой друг дон Севильяк, этот добряк, этот… — Симон не находил слов.
Он искренне удивил этой новостью Ивана.
— Как пропал? — удручённо спросил он, остро вдруг ощутив, как откуда-то из давнего прошлого глянуло ему в спину холодное до мурашек стоглавое чудовище — Время. — И давно?
— Уже две недели… Я кое-где побывал, поспрашивал о нём. Никто ничего не видел и не знает… Правда, есть одна зацепка. — Симон приподнял руку с вытянутым указательным пальцем. — Это наиболее вероятное, что с ним могло произойти… Если другое, то… Всё-таки я надеюсь, что всё ещё не так страшно. Как раз для того, чтобы ты понял идею зацепки, я к тебе и пришёл сегодня… Согрей-ка. Ваня, чайку. Даже в горле першит от неприятностей.
Мысль об исчезновении дона Севильяка не покидала Ивана, пока он зажигал газ, наливал в чайник свежую воду, доставал чайные чашки. Как всегда бывает в подобных случаях, его взгляд остановился на чашке, лопнувшей при одном из посещений великана от его могучего, сочного смеха. Как на знамении каких-то будущих событий, глаза у Ивана застыли на аккуратно сложенных половинках разбитой посудины.
— Это время его поглотило! — выдавил он трагическим голосом.
— Как это — время? — похоже, Симон не понял внезапной реплики Ивана.
— Очень просто — гам! и нету! — объяснил тот своё высказывание. И довольно комично показал, раскрыв, что есть силы рот, и клацнув зубами при его закрытии. — Разве время не может убить человека?
Симон непроизвольно дёрнул плечом, задумался.
— Может, конечно, — сказал он с сомнением в голосе. — Впрочем, только в принципе. К тому же дон Севильяк, как я тебе говорил, типичный верт, и ему подобное не грозит.
— Мало ли…
— Разумеется, такое может произойти, но лишь в том случае, если кто-то увлёк его за собой за грань доступности, и он канул где-то там, откуда ему не вернуться… Однако протащить, вернее, пробить верта сквозь время за его границу, если он этого не захочет, да ещё такого могучего, как наш друг, задача практически невыполнимая. Ты меня понимаешь?
— Не совсем, — честно признался Иван, так как, и вправду, ничего не понял из объяснений Симона.
— Верта во времени не разогнать так, чтобы он смог проскочить свою предельную границу. Даже если дон Севильяк не сопротивлялся, подобное не может, вообще говоря, произойти… Дай подумать… Если это сделать рывком. И то в том случае, если он вдруг забылся, был в беспамятстве, что тоже маловероятно, или если он сам захочет погибнуть во времени.
— Кому охота? — возразил Иван.
Симон помолчал, глядя на него с прищуром, как сквозь прорезь прицела. У него, с холодком по коже, отметил Иван, такой взгляд получался весьма образно, что наводило на размышление.
— Ты, Ваня, — сказал он с нескрываемым пренебрежением к ученику, — ещё… совсем, мальчишка.
— Мне уже тридцать лет! — не возмутился, а удивился Иван его словам.
Он-то давно считал себя стариком.
После Афганистана, когда пришёл в институт, он оказался самым старшим по возрасту студентом на курсе и единственным прошедшим войну. К нему вначале даже приклеилось незамысловатое прозвище — Старик, но его взрывной характер и неуёмная жажда покуролесить, отстутствующая у многих более молодых, делали его в глазах сокурсников намного моложе, и прозвище отпало само собой.
Он бы ещё добавил о своих боевых делах, побывавшие в которых взрослеют за несколько часов, но Симон не дал ему продолжить высказывание.
— Мальчишка, мальчишка. Не по годам, а по жизни. Что ты знаешь о жизни и смерти?.. О желании умереть?.. Даже пройдя войну?.. Ни-че-го!.. То-то, Ваня!.. Это слишком серьёзное дело, оно назревает исподволь… — Симон прервался на полуслове. Одна щека его дёрнулась — он был недоволен собою. — Но мы не о том… Опять ты выскакиваешь со своими вопросами. Сколько можно?
— Да вы же сами…
— Ты спросил, я ответил.
Они посмотрели друг на друга и вдруг прыснули смехом, хотя то, о чём они только что говорили, было далеко не смешным.
Потом они беседовали.
Иван чувствовал: между ними ломается ледок принуждённости, который установился в их отношениях. Всё-таки дон Севильяк, по его сложившемуся мнению, был человеком намного проще, добрее. А тут оказывается, что и Симон не такой уж сухарь и не сверхчеловек, которому все те, кто не умеет ходить во времени и одеваться как он, не достойны внимания. Простой человек, проживший жизнь, и, наверное, нелёгкую.
— Скажите, Симон, — неожидано для себя спросил Иван, — сколько Вам лет?
Симон растерянно, как-то даже по-детски, посмотрел на него, словно Иван прихватил его на мелкой проказе.
— Интересно?
— Да нет. К слову пришлось, — сконфузился Иван. — Есть что-нибудь будете?
— Буду. И чаю мне покрепче, и в большую чашку… Мне, Ваня, шестьдесят восемь… Похоже?
— Нет, — искренне отозвался Иван. И тут же поправился: — Последние дни — да. Раньше казалось, что чуть больше сорока.
— Консервы, Ваня, — усмехнулся Симон невесело. — Они долго хранятся в доброкачественном состоянии, а всё — консервы.
— Ну, уж, — вежливо усомнился молодой человек.
Симон отмахнулся.
— Давай чай и слушай!
Они пили чай, Симон рассказывал, ученик слушал, время от времени вставлял незамысловатое словцо, а Сарый свирепо храпел в комнате и создавал разговору уютные помехи. На дворе стало светлеть, словно за ним разливался медленно разгорающийся театральный свет. Разжижались густые ночные тени — неясные, подвижные и по детски сказочные, а на смену им приходили реальные и чётко очерченные тени дня.
Всё было бы совсем хорошо, если бы не тревога за славного дона Севильяка.
— Лет пять назад, — говорил Симон, прихлёбывая чай и жуя хлеб с колбасой, — некоторые ходоки начали жаловаться на препятствия, мешающие ходьбе. Одному с трудом оборудованный мост между доступными точками кто-то разрушит, другому подстроит ловушку с неприятными ощущениями. В общем, пакости всякие. Потом забеспокоились ходоки прошлого тысячелетия: некто, по их утверждению, приходит из будущего, именно из нашего будущего, и нарушает соглашения и договоры…
Симон допил чай, вытер губы.
— Подобное, конечно, бывало и раньше. В ходоки, я говорил тебе уже, идут люди разные. И мы не очень-то волновались. Тем более, обуздать зарвавшихся своих, в принципе, не трудно. Но вот месяца два назад исчезли сразу три ходока. Они не вернулись с дороги времени. Во всяком случае, о них никто ничего не слышал. А если ходоки не движутся во времени, отыскать их практически невозможно. И ясно почему. Толщи времени и необозримые пространства в каждом моменте времени затрудняют любой поиск. Ведь достаточно секунд, чтобы разминуться…
— Учитель мне говорил, — сказал Иван.
Симон кивнул.
— Наш совет ходоков созвал встречу современников. Тех, кто дожил до нашего времени. Поговорили, подумали. Отбросили то, что могло произойти не по вине самих ходоков… Именно. Могло быть и иное. Но всё говорило, что тут замешаны ходоки… И постепенно вырисовалась такая нехорошая картина. Где-то в пространстве нашего времени образовалась небольшая, похоже, группа, пренебрегшая договорами, решившая повеселиться за счёт своих способностей, а, может быть, и для других целей. Кое-кого из этой группы нам удалось определить. Среди них оказался очень подвижный ренк с интервалом движения семь-восемь тысяч лет… Много!.. Выдающиеся способности…. Но, возможно, дело не только в нём…
Симон надолго замолчал. Потом, словно поскучнев, продолжил:
— Так что, Ваня, у нас появилось прочное подозрение, что исчезновение дона Севильяка и других ходоков связано с действием этой группы. Дон Севильяк по моему поручению занимался этой компанией, что, возможно, дошло до них, и они учинили охоту на охотника… Может быть, помнишь, что в дом дона Севильяка приходили неизвестные?
— Помню. Вы тогда мне ничего не объяснили. Чуть ли не кодом между собой разговаривали.
— Преждевременно объяснять было… А ты тогда обиделся?
Он и точно обиделся, но сегодня, покривив душой, Иван независимо ответил:
— Вот ещё… Но, помнится, Вы обещали посмотреть, в чём там дело.
Симон повеселел.
— Вот ты себя и выдал… Не обиделся, не помнил бы разговора, тем более, как ты заметил, вели мы его полунамёками… Ну, ладно!.. Ладно!.. Мы отвлеклись, а я тогда вернулся во времени назад для проверки. Была вероятность и обычной кражи со стороны людей, совершенно не умеющих ходить во времени. Обычными ворами. Таких бы я смог увидеть, а потом с помощью дона Севильяка и кого-нибудь ещё справился бы с ними. Но… Знаешь, Ваня, хождение во времени для нас и для тебя, я думаю, — это ходьба не совсем по ровной дороге. Есть такие точки зоха, которые нам не преодолеть. Мы их называем закрытиями.
— Наслышан. Сарый мне говорил. Я их видел, когда хотел войти в свою квартиру из поля ходьбы в настоящем.
— Конечно, — мимоходом заметил Симон. — Такое закрытие я и нашёл, придя с проверкой…
— А как оно у Вас выглядит?
Поделиться книгой: