Помоги проекту - поделись книгой:
Рисунки А. Мелихова
© Перевод на русский язык. Иллюстрации.
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1977 г.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТУРТКОЗА
Люди назвали его Турткозом, то есть Четырёхглазым, потому, что на лбу у него были два маленьких белых пятнышка, и правда очень похожих ещё на одну пару глаз; старшего брата нарекли Куппа́ком, а маму уже давно все звали Алапа́р. За щенками присматривал Караба́й, краснощёкий мальчик, сын чабана. Это был очень хороший мальчик, всегда улыбался, и ласковый. Но зато Куппак отличался заносчивостью, просто и не говорите какой! По поводу и без повода рычал, будто готов был разорвать всех на куски. А сам такой маленький, не больше детской меховой шапки-ушанки. Он даже Карабаю показывал свои клыки, хотя тот не бил его, не ругал, а угощал всегда чем-нибудь вкусным. В такие минуты Алапар, мама Куппака, тихо рычала и глядела на сына строгими глазами. Она как бы говорила забияке: «Разве так можно, сынок? Люди к тебе с добром, а ты кусаться готов! На добро надо отвечать добром, это издавна принято в нашем, собачьем, племени». Но Куппак был упрямый и глупый и мамы своей не понимал. Он всё старался цапнуть Карабая за руку, тем более что тот не сердился, а смеялся и дразнил щенка. Куппак выходил из себя, заходился лаем. Тогда Алапар сердилась всерьёз, хватала зубами нахала за ухо, дёргала несколько раз: «Лежи смирно, не то схлопочешь у меня!» Если Куппак и после этого не переставал, мама Алапар обиженно опускала тяжёлую голову и трусила вон из загона, где находился их дом-конура, сколоченный из неструганых досок. Алапар отбегала как можно дальше, забиралась под кусты, ложилась, свернувшись в клубок, и устало закрывала глаза. Но стоит ли говорить, что с такими несмышлёными не уснёшь — ни минуты покоя не дадут. Только прикорнёшь, а они тут как тут: подавай им есть. Особенно Куппак — ужасный обжора. Где ни спрячешься — везде найдёт. Насытится молоком, станет толстым, как полный бурдюк, и опять начинает шуметь, пугать уснувших в загоне овец. Зарычат на него: «Эй, невежа, замолчишь ты или нет?» — он на миг вроде бы угомонится, притихнет, но потом опять за своё — лает, воет, визжит и нипочём ему, что чужой покой нарушает. Такой уж у него характер. Эгоист он и очень уж сварливый.
Турткоз совсем другой. Степенный и мудрый не по годам. Кажется, что он вечно только лежит, молча прижавшись к тёплому боку мамы, дремлет и видит какие-то сны. Но это обманчиво, он очень чуткий, улавливает малейший шорох или незнакомый запах и тут же вскакивает на ноги, готовый к бою. Однако шум поднимать не спешит. Лает только тогда, когда видит, что это нужно. Необходимо. Очень умный щенок Турткоз. Если случается, что ему кто-то что-нибудь говорит, а он не понимает, о чём речь, обязательно старается разгадать по глазам говорящего. Поэтому хозяева Турткоза, Карабай и его папа, очень любят щенка. Они иногда кличут его не Турткозом, а Серга́ком, то есть Чутким, но он всё равно понимает, что говорят именно о нём, и молча подбегает на зов, помахивая хвостом.
Когда Турткоз слинял и у него потом выросла новая чёрная, как воронье крыло, блестящая и переливающаяся шерсть, Карабай и его папа-чабан разобрали юрту, навьючили её на лошадей, согнали всех овец вместе и повели их под гору. По дороге им повстречались такие же отары, рядом с которыми скакали на конях мальчишки, похожие на Карабая, и степенно ехали чабаны, похожие на его папу. Они курили длинные папиросы, весело смеялись, что-то кричали, показывая плетьми куда-то вдаль. Сколько Турткоз ни всматривался вперёд, ничего он там интересного не увидел, кроме множества белых пятнышек в зелёной равнине, начинавшейся от самого подножия гор. Эти пятна всё росли, росли и вскоре обернулись большими белыми юртами. Но юрты эти почему-то были не круглые, как там, в горах, и крыши у них блестели до того, что глазам делалось больно.
Их встречали. Много, очень много людей их встречало. Были здесь и дяди, похожие на чабанов, только они почему-то почти все ходили с длинными сучковатыми посохами; были мальчишки, похожие на Карабая, но не такие чёрные, как он, и не такие добрые и весёлые; были тут ещё очень красивые люди, в очень красивых, разноцветных одеждах. Турткоз узнал, что их зовут «женщинами» и «девушками». Смеялись они очень нежно и приятно и радостно обнимали чабанов и мальчишек вроде Карабая и целовали их. Здесь же Турткоз услышал слово «кишла́к» и понял, что теперь они будут жить в кишлаке. Потому что во дворе, куда они вошли вслед за Алапар и за навьюченными лошадьми, он тотчас заметил большую конуру, такую же, какая у них была в горах. Только эта была выкрашена в весёлый зелёный цвет. Значит, теперь их дом будет здесь.
Вскоре большое рыжее солнце потускнело и закатилось где-то вдали, за домами. Однако в кишлаке не стало темно, как это обычно бывало в горах. На улице и в домах вспыхнули маленькие яркие светильники, но они были ярче любого большого костра. Турткоз удивился этому, но беспокоиться не стал — хозяева, конечно, понимают, что делают. К тому же давала о себе знать усталость — немалый путь они прошли сегодня. Турткоз прижался потеснее к маме Алапар и забылся глубоким сном.
Утром, чуть свет, Турткоз проснулся от громкого человечьего голоса над самым ухом. Щенок настороженно вскинул голову, мускулы его напряглись. Говорили где-то на улице. Голос был незнакомый и не сказать чтобы ласковый. А вдруг это кто-то чем-то грозит хозяину или белозубому Карабаю?
Турткоз крадучись обошёл двор, выглянул из калитки. Поблизости никого не было. К тому же и голос умолк. Кто знает, может, человек учуял Турткоза и спрятался?.. Или испугался и убежал?
Щенок уже хотел было уйти восвояси, но голос опять зазвучал. Турткоз вздрогнул, шерсть у него на загривке вздыбилась, и он залился громким лаем. Человеческий голос доносился из тарелки, похожей на ту, в какой им, Турткозу и Куппаку, давали вчера есть. Тарелка висела на высоком дереве без веток и, невзирая на лай щенка, продолжала сыпать слово за словом. Обозлённый, Турткоз затявкал пуще прежнего. Вдруг ему показалось, что кто-то яростно вторит его лаю. Оглянувшись, Турткоз увидел Куппака. Тот тоже надрывался изо всех сил, только он лаял не на тарелку, а неизвестно на кого. Тут из калитки выглянул Карабай, посмотрел на кутят, потом на чёрную говорящую «тарелку» и громко расхохотался. В это время голос умолк, может, наконец испугался? А чуть спустя полились какие-то незнакомые, чудесные, обволакивающие тёплыми, нежными волнами звуки. Турткоз примолк. Он понял, что в чём-то оплошал, уподобился своему сварливому братцу Куппаку и, пристыжённо опустив голову, затрусил к зелёной конуре, где спокойненько дремала мама Алапар. Лёг к ней под бочок, потёрся носом о приятно пахнущую шерсть и подумал: «Кто это, интересно, такой большой, спрятался в малюсенькой тарелочке? И что за чудесные звуки полились потом? У меня от них даже весь страх и злоба прошли».
А Куппак, разумеется, ещё долго разорялся у столба с тарелкой…
Прошло время. Как-то в дом Карабая заявился толстый усатый человек с узелком под мышкой. От узелка пахло кровью. Учуяв этот запах, мама Алапар недовольно оскалилась. Человек вывел из хлева жирного барашка и годовалого телёнка, отвёл в дальний конец сада, за которым начинались поля, убегающие к горам. Потом развернул свой свёрток, в котором лежали длинные, сверкающие, как солнце, ножи и ещё какие-то предметы. Куппак и Турткоз поотстали, потому что испугались, а мама, та даже не выглянула из конуры, сделала вид, что спит, хотя кожа у неё над носом то и дело судорожно дёргалась.
Куппак и Турткоз не выдержали, запах свежей крови зазывал их. Они побежали в конец сада. Там после мясника остались потроха. Щенята с жадностью набросились на них. Потом они увидели ямку, а в ней — кровь. Первым подбежал к ямке Куппак, но Турткоз, сделав несколько несмелых шагов, остановился. Он вдруг вспомнил маму, вспомнил, как у неё подёргивался нос. А ведь и она могла прийти сюда, полакомиться свежими потрохами. Но она даже из конуры не вылезла.
— Иди, недотёпа, иди похлебай свежей крови, — крикнул мясник Турткозу, показывая длинным ножом на яму. Куппак подумал, что это ему говорят, поднял голову. Вся морда у него была вымазана. Турткозу даже противно стало, он повернулся и затрусил к маме…
На другой день к дому Карабая отовсюду начали стекаться люди. Кто пешком шёл, кто ехал верхом на лошади или на осле, а кто и в машине прикатил. Алапар не обращала на них никакого внимания, хотя раньше, в горах, незнакомых людей и близко не подпускала ни к юрте, ни к загону, готова была разорвать на части. А сейчас она молчала. Значит, так нужно, решил Турткоз, и тоже не стал волноваться. Турткоз-то решил так, но Куппак!.. И не рассказать, что он выделывал! Кидался на всех подряд, выл, лаял, поджав при этом уши и разгребая задними ногами землю, в общем, делал всё, точно хотел кому-то доказать, что злее его на свете нет.
Люди не обращали на Куппака никакого внимания, но он всё равно лаял и лаял, кидался и кидался, хотя знал, что досаждать себе долго люди не позволят. Так оно и случилось: из дома вышел Карабай и направился к Куппаку. Но Куппак, хитёр же, бестия, сразу перестал лаять, побежал навстречу хозяину, виляя хвостом, игриво топорща уши: я, мол, ничего не делаю, просто забавляюсь со скуки. Карабай кинул Куппаку большой мясистый мосол, точно в награду за хорошее поведение. Куппак ловко подхватил мосол и дал дёру. Вот так. А Турткоз остался ни с чем. Только печально поглядел вслед брату.
Карабай понял, что обидел Турткоза, обделив его. Покопался в кармане брюк, вынул кусочек сахару и кинул ему. Турткоз с хрустом съел сахар — до чего же сладко, вкусно! Какой чудесный всё-таки мальчишка этот Карабай! И нарядный он сегодня, как никогда: сапожки на ногах сверкают, как весеннее солнце, зелёный бекасамовый чапан [1] перевязан таким ярким поясным платком — бельба́гом, что кажется, на него сели все разноцветные бабочки горного пастбища — яйла́у. На голове — пушистая лисья шапка. Лицо раскраснелось, глаза улыбаются — доволен Карабай, счастлив! Он ласково потрепал Турткоза по загривку, погладил по голове и сказал:
— Праздник сегодня, Турткоз, большой той! Радуйся, малыш!
И хотя Турткоз впервые слышал слово «той», понял, что это очень хорошая вещь — праздник.
Вот он каким был, праздник. Вечером на кишла́чной площади разожгли большой костёр. Собралось много-много народу, те люди, которые приехали днём на конях, ослах и в машинах, тоже пришли сюда. Какой-то парень начал вовсю колотить огромными ручищами по дойре́: така-така-тум, така-така-тум! — а вокруг костра плясали красивые юноши и девушки. Турткозу очень понравились их плавные, мягкие, в то же время быстрые движения. Он до того увлёкся, что хотел встать на задние лапы и тоже пуститься в пляс, но тут же шлёпнулся на землю, смутился и больше не пытался подражать танцующим. Только смотрел на них, подобравшись поближе к костру.
После этого один молоденький парень взял в руки что-то, похожее на посудину из тыквы, в которой таскали воду на яйлау. Только у этой тыквы ещё была длинная ручка и на неё натянуты провода. Вот по ним-то и забегали, запорхали пальцы юноши, и в воздухе опять поплыли чудесные, завораживающие звуки, какие совсем недавно лились из той самой чёрной тарелки, висевшей на столбе. Люди вдруг приумолкли, стали печальными, задумчивыми.
— Прекрасная мелодия! Так за душу и берёт! — вздохнула какая-то женщина. И Турткоз понял, что самые хорошие вещи на свете — это той, мелодия и ещё когда красивые юноши и девушки пляшут вокруг костра.
Куппак, видно, тоже не остался безучастным к мелодии: принялся подвывать юноше. Мама Алапар ударила его лапой, чтоб не мешал слушать. Когда парень умолк, в круг вышел высокий бородатый человек с большой медной тарелкой в руках. Он останавливался возле каждого человека, смотрел требовательным взглядом и говорил:
— Бросайте кто сколько может. И сладкоголосый соловей нуждается в деньгах, потому как душа требует услады, а желудок пищи.
И загорелые чабаны, и их жёны, разодетые в яркие цветастые платья, и даже мальчишки, вроде Карабая, кидали на медный поднос какие-то бумажки, что назывались «деньги». И чем больше росла горка этих бумажек, тем быстрее приговаривал Бородач:
— Бросайте, бросайте, не жалейте, дорогие товарищи передовики-животноводы! Ведь в этом году вы получили по сто ягнят от ста овец — прибыль-то какая!
Потом парень, который играл на «тыкве», запел. Да так сладко, так протяжно, что Турткоз тут же назвал его про себя «сладкоголосым». А Бородач тем временем, отойдя в укромный уголок, жадно пересчитывал деньги.
С рассветом Алапар отправилась вместе с отарой на пастбище. А Куппак и Турткоз спали, пока им не надоело. Выбравшись наконец из конуры, они увидели, что Бородач, который вечером с тарелкой в руках обходил людей, и отец Карабая идут к ним. Куппаку, видно, показалось, что их угостят чем-то, и, чтобы успеть подхватить самый лакомый кусочек, он помчался им навстречу. Подбежал, стал тереться о ноги хозяина, вовсю махая хвостом. Бородач взял его на руки, осмотрел со всех сторон, даже палец засунул в рот, трогая зубы. Потом погладил по голове, что-то сказал отцу Карабая. Они повернулись и пошли обратно к дому. А Куппак так бесстыдно развалился, лёжа на руках незнакомца, что даже язык вывалил из пасти. Турткоз отвернулся, словно хотел сказать: «Фу ты, даже противно смотреть, как подлизывается!»
Вскоре Бородач унёс Куппака из дома.
Мама Алапар вернулась поздно вечером. Турткоз выбежал ей навстречу, повилял хвостом, как бы говоря: «Добрый вечер». Мама ласково куснула сына за ухо, потом ткнулась в сторону, точно хотела там что-то найти. Но вокруг было пусто. Алапар настороженно огляделась. Не нашла того, что искала. Тихонько повизгивая, обежала весь двор. Голос её стал жалобным, горестным. Какое-то время Алапар стояла, понурившись, потом сорвалась с места и вылетела со двора…
Вернулась мама поздно ночью, усталая, печальная. Даже не глянув на миску с похлёбкой, легла на голую землю у конуры. И всю ночь тихонько скулила, крупные капли слёз скатывались из её глаз. Тогда-то Турткоз и понял, что она искала глупого Куппака. И ещё Турткоз понял, что лишился брата, и ему стало грустно и одиноко. Да, не всегда он ценил Куппака. А ведь с ним было не так плохо и уж скучать не приходилось. Они бегали вперегонки, боролись, понарошку покусывали друг друга, барахтались в пыли, выкидывали разные штуки. Теперь вот он, Турткоз, остался один. Попробуй поиграть с жирным, как баран, чёрным котом, который вечно лежит, растянувшись на солнце, распушив свой грязный хвост. Он шуток не понимает и скор на расправу: как царапнет своими когтищами — будь здоров! Вмиг может клок шерсти вырвать, а то и глаз!
Тут вообще не с кем дружить, все ужасно драчливые. Вчера вон хотел Турткоз просто так, из любопытства, подойти к белой курице. Она гуляла у реки со своими маленькими, жёлтенькими цыплятами.
Увидев его, эта белая злюка нахохлилась, раскудахталась, налетела да ка-ак долбанёт по лбу своим клювом, что у бедняги Турткоза искры из глаз посыпались. До самой конуры бежал, всё повизгивая. И боялся оглянуться, чтобы злюка-квочка, чего доброго, опять не тюкнула его по лбу! Как назло, и Карабая нет дома. Он теперь с самого раннего утра куда-то уходит, закинув за плечо чёрную блестящую сумку…
Вскоре сильно похолодало. У Турткоза к этому времени заметно выросла шерсть, и заморозки ему теперь были не страшны. Турткоз стал ходить вместе с мамой Алапар на пастбище, помогать чабанам пасти овец. И в один из дней он увидел волка. Да, да, настоящего, живого волка! Турткоз даже лаял на него, сердито лаял, взахлёб. Правда, стоял он при этом позади взрослых собак, и, когда те кинулись преследовать серого злодея, Турткоз с места не тронулся. Почему, спросите вы? Да потому, что очень уж противный был этот волк, отвратительный даже. Большой такой, тощий — одни рёбра торчат. Шерсть на нём грязная, ужасно воняет и вся клочьями, кривые, острые клыки сверкучие, как ножи у того самого мясника, а глаза — злые-презлые и кровью налитые… Бр-р-р!
По тому, как метались овцы, ярились волкодавы, суетились чабаны, Турткоз понял, что волк — это самый главный его враг. Враг и людям, и овцам. Он, Турткоз, сегодня струсил. Спрятался за сильных собак. Интересно, что будет, если когда-нибудь он столкнётся с волком один на один? Неужели опять хвост подожмёт?..
Турткоз долго думал об этом, устремив печальный взгляд вдаль. И тут мама Алапар лизнула его ухо, точно хотела сказать: «Не переживай, сынок. Ты не трус, ты просто мал ещё. Всему своё время».
Как бы сделать так, чтобы поскорее вырасти, смело встретиться с этаким страшилищем, как сегодняшний волк, и задать ему хорошую трёпку?..
Карабай был в одной рубахе. Светило солнце, дул тёплый ветерок. Небо было чистое, голубое. Карабай бежал по лугу, разматывая в руке катушку. Змей, привязанный к концу нитки, устремлялся всё выше и выше. Турткоз сидел неподалёку на задних лапах и, высунув язык, смотрел, как кувыркается в бездонной синеве ярко раскрашенный змей — человечьи глаза, рот, нос и длинная борода, — то падая вниз, то взмывая вверх.
Весь вид Турткоза выражал восторг и восхищение.
Вдруг позади раздались тяжёлые шаги. Турткоз недовольно оглянулся — кто это посмел им мешать? К нему приближался высокий, грузный человек с красным широким лицом и большими, загибающимися кверху чёрными усами. От человека волнами наплывал запах крови. Турткоз узнал человека — это был мясник, тот самый мясник, который совсем недавно зарезал жирную овцу и годовалого телёнка и их кровью угощал Куппака да ещё и ему, Турткозу, предлагал!
«Ага, попался мне наконец, убийца! — подумал щенок, наливаясь яростью. — Ведь ты — один из главных врагов овец и телят! Чабаны их растят, как своих детей, пестуют и холят, а мама Алапар и другие собаки охраняют, не зная ни сна, ни покоя, а ты их режешь, убиваешь! Ты тоже волк! И не будет тебе пощады! Сейчас я с тобой расправлюсь!»
Никогда ещё на Турткоза не находила такая злоба: он угрожающе зарычал, оскалился и бросился на мясника. Тот не ожидал нападения, но вовремя увернулся и пинком отбросил щенка назад. Турткоз вскочил на ноги, опять кинулся на врага, глядя прямо в его колючие, жёсткие глаза. Жалко, очень высоко они находятся. Не достать, не то…
Мясник выхватил из ножен длинный сверкающий нож, тот самый, которым совсем недавно зарезал овцу и телёнка, изготовился. Но тут подоспел Карабай, встал между ними. Турткозу пришлось отступить, недовольно рыча. Он не считал себя побеждённым.
Карабай о чём-то поговорил с мясником, потом привязал нитку от змея к животу Турткоза и, успокаивая его, ласково потрепал по шее.
— Побудь здесь, Турткоз, я сейчас вернусь. Провожу только дядю.
Турткоз прилёг на тёплую землю. Змей, привязанный к нему, гремел в вышине, туго натянув нитку. Турткоз смотрел ввысь, но думал о своём. Щенок чувствовал, что на него надвигается какая-то беда, но предотвратить её он не в силах.
Вечером вернулись отары, заполнив окрестности гомоном и блеянием. В калитку вошли Алапар и отец Карабая. Турткоз сразу успокоился. К тому же он ещё днём видел, что мясник мирно возлежит в комнате для гостей, развалясь на нескольких подушках, и прихлёбывает из пиалы чай и совсем не похож на человека, который замышляет что-нибудь плохое.
Но наутро мясник снова появился во дворе. Теперь уже не один, а вместе с отцом Карабая. Громко разговаривая, раскатисто смеясь, он чувствовал себя как дома. Но вот мясник увидел Турткоза и уставился на него, точно так, как, наверное, смотрит обычно на жирную овцу или телёночка, которого ему предстоит зарезать, примериваясь на глазок, сколько будет в нём чистого веса. Турткоза опять захлестнула злоба. Он изготовился к прыжку, зарычал. А мясник вроде бы даже обрадовался, видя, какой щенок злой. Стал что-то с жаром доказывать отцу Карабая, показывая на Турткоза. Похоже, расхваливал его, убеждал пастуха в том, что из такого щенка обязательно вырастет умный, чуткий и злой пёс, верный своему хозяину. Кому, скажите, не польстит похвала? Но Турткозу лесть мясника была вовсе не по душе. Он опять зарычал, но старый чабан посмотрел на щенка строго, погрозил пальцем, веля лежать смирно.
Турткоз нехотя лёг на место. Отец Карабая поговорил с мясником ещё немного, потом позвал Турткоза. Тот сделал вид, что не слышит.
— Турткоз, кому говорят: ко мне! — негромко, но властно повторил хозяин.
Щенку волей-неволей пришлось встать и подойти к хозяину. Он знал: отец Карабая, этот огромный, сильный человек, способный под каждой подмышкой унести по овце, очень добрый, никогда ни на кого не повысит голоса, никого не обидит. А Турткоз ему ничего плохого не сделал, значит, и опасаться нечего.
Мясник достал из-за пазухи моток верёвки, протянул отцу Карябая. Тот молча взял верёвку, ловко обвязал один конец её вокруг шеи Турткоза, затем выпрямился и сплюнул в сторону. Щенок ещё ни разу не чувствовал, что это такое — петля на шее, и теперь он очень удивился. Его точно собирались душить или водить на поводу, как ту самую бодливую козу, что ходит впереди отары. Верёвка сильно жала горло.
И эдакое сделал с ним, Турткозом, отец Карабая, этот могучий и добрый человек, которого щенок так любил!
Хозяин отвернулся, словно не хотел встретиться с ним взглядом. Турткоз тяжело, совсем как человек, вздохнул, сел на задние ноги. Он понял: пришла беда и ничего тут не поделаешь.
— Забирайте и уезжайте поскорее, — мрачно сказал старый чабан.
— Я не знаю даже, как вас благодарить… Вы меня просто облагодетельствовали… Знаете, в лучшие руки, чем мои, вы не могли бы его отдать! Я буду ухаживать за ним, как за родным сыном…
Отец Карабая нетерпеливо махнул рукой.
— Прошу вас… уезжайте.
Тихо урча мотором, подошла длинная белая машина. Такие Турткоз видел уже много: на стойбище в горах, во время тоя и просто на улицах кишлака.
Отец Карабая поднял Турткоза на руки, погладил его по голове, что-то прошептал (щенку послышалось, что он сказал: «Прости меня, малыш!»), опустил на заднее сиденье машины. Мясник, держа свободный конец верёвки в руке, тоже вошёл в машину, сел рядом. Турткоз решил, что не всё ещё кончено. Хотел было одним прыжком выскочить в окно, но ударился лбом о что-то прозрачное и твёрдое, упал обратно. Странное дело — всё видно: дома, деревья, отца Карабая, а выйти нельзя. Перед тобой словно прозрачная, невидимая стена. Турткоз жалобно глянул на хозяина. Тот поспешно отвёл глаза, а потом и вовсе отвернулся. Машина плавно тронулась. Не зная, что делать, щенок беспокойно заёрзал на месте. Хуже всего было то, что бежать некуда: ни через окна, ни через двери.
— Лежать! Лежать! — злобно прикрикнул мясник.
Турткоз поднял голову: взгляд этого человека, как ножом, дырявил насквозь. Делать нечего: тихо, почти про себя, простонав, щенок упал брюхом на сиденье.
«Волга» мягко покатила прочь от дома и вскоре, выбравшись из кишлака, поехала мимо садов, полей и арыков. Вдали синели горы, где на яйлау родился Турткоз и резвился с Куппаком. Машина вылетела в голую степь и помчалась по ровной, как стрела, бесконечной дороге. Не сбавляя хода, пронеслась через несколько кишлаков, полезла на холм, свернула влево и въехала на другую дорогу, более широкую и оживлённую. Машин здесь было полным-полно, и все они ехали почти впритык друг к другу. Турткоз закрыл глаза, он испугался, что их машина столкнётся с одной из них. Но нет, каким-то чудом машины даже не касались друг друга.
«Волга» много петляла по запружённым людьми и машинами улицам, подолгу простаивала, пропуская их перед собой, и наконец остановилась у каких-то широких красных ворот. Со двора с криком «Папа приехал!» выбежал мальчик. Он был примерно такого же роста, что и Карабай, но очень уж худой и бледный. Мясник вылез из машины, вытянул вслед за собой Турткоза.
— Гляди вот, сын, щенка привёз тебе в подарок. Притом задарма достался он нам.
Мальчик радостно захлопал в ладоши:
— Ой, какой хороший пёсик!
Мальчик этот нисколько не походил на Карабая, но чем-то понравился Турткозу. Быть может, тем, что глаза его были ясные и чистые, не как у папы-мясника, и ещё тем, что обрадовался ему, Турткозу, от всей души.
— Чистый волкодав, — горделиво произнёс мясник, поглаживая длинные, как у кота, чёрно-золотистые усы. — Отличная будет собака. Она нам ещё кучу денег принесёт, любой бой выиграет. Только её воспитать надо. А этим уж я займусь как полагается, можешь быть уверен.
Человек этот говорил так, будто во всём была его личная заслуга: и в том, что Турткоз родился чистым волкодавом, и в том, что он вырастет отличной собакой.
Турткоз не любил бахвалов — отвернулся, лишь бы не видеть мясника. А мальчик вовсю смотрел на щенка широко открытыми, радостно-удивлёнными глазами.
Селение, куда привезли Турткоза, называлось «городом». Большинство домов здесь стояли почти впритык, высокие, со множеством окон друг над другом. Только в районе, который назывался «Старым городом» и где жил мясник, были небольшие дома с двориками.
Людей в городе — видимо-невидимо. Улицы полны машин, как реки водой. Только машины бегут здесь не в одну сторону, как вода в реке, а в обе — один поток несётся вниз по течению справа, другой — ему навстречу слева. С наступлением темноты вспыхивает столько ламп, что становится светло, как днём в солнечную погоду. Детишки, так же как Карабай, рано поутру уходят в школу, закинув за плечо чёрную блестящую сумку. Только, кажется, никто из них не умеет запускать воздушного змея. Наверное, именно поэтому они собираются кучками и с криками гоняются за кожаным мячом, и это у них называют мудрёным словом «футбол».
В городе было чисто, красиво, оживлённо. Турткозу здесь нравилось, но вот если бы только… Если бы только он не скучал по родному дому. Он тосковал по маме Алапар, по Карабаю, по острому, приятному запаху овечьей шерсти и зелёному бескрайнему пастбищу…
На новом месте щенка никто не обижал, даже усатый мясник на поверку оказался не таким уж страшным. Он каждый день приносил Турткозу почти целый мешок потрохов, мясистых косточек и хрящей: ешь — не хочу. А сын мясника, Тургу́н, так звали его, тот вообще души не чаял в нём. Называл разными ласковыми именами, водил с собой гулять.
Но Турткоз всё равно тосковал. Даже обильная еда не радовала его. Недаром, видно, говорят, что хлеб чужбины не имеет вкуса. Не нравилось щенку ещё одно: верёвка, которой он был привязан к железному колышку, вбитому в землю возле каморки. Турткоз в первый же день попытался оборвать её: разбежался, прыгнул вперёд… и свалился на бок. И шею туго стянула петля, стало трудно дышать, перед глазами поплыли какие-то точечки. Больше он не решился повторять такое. Попробовал кол перегрызть. И опять неудача — чуть зубы не сломал. Тогда Турткоз стал злобно лаять, кидаясь на все звуки, выть по ночам, глядя на звёздное небо, нарушая покой соседей и хозяев. Ничего не вышло. Никто и не подумал выпустить его на волю. Только мясник задал хорошую трёпку. Но это не сломило щенка: он никак не мог смириться с тем, что приходится жить вдали от просторов яйлау, бескрайних зелёных полей.
Отчаявшись, что не может избавиться от подлой верёвки и железного кола, щенок залёг возле своей каморки, на голой земле, и безучастно лежал несколько дней подряд. Из глаз его текли крупные капли слёз, и он не притрагивался к еде, которую ставили в миске перед ним.
Однако голод тоже не помог. Турткоз только похудел, обессилел, и шерсть на нём свалялась, повисла грязными клочьями. В один из этих дней щенку приснился его брат, Куппак. Они будто бы ещё совсем маленькие. Гоняясь друг за другом, заскочили в соседский двор, увидели висевшую на верёвке козлиную шкуру. Быстро стащили её и давай носиться по улице! За ними с криками гонялась старая худая женщина: «Оставьте шкуру, негодники! Отдайте, вам говорят!» Вдоволь набегавшись, они с Куппаком бросили шкуру и понеслись домой. А там, в зелёной будке, спала мама Алапар…
Интересно, где-то теперь Куппак? А мама Алапар небось совсем осиротела, бедняжка: сразу лишилась обоих сыновей. Карабай тоже, наверное, переживает. Он не хотел отдавать щенка мяснику, поэтому сказал тогда, на лугу: «Побудь здесь, Турткоз, я сейчас вернусь. Провожу только дядю». Точно, он хотел его выпроводить. Эх, хоть бы одним глазком посмотреть на маму и Карабая, побегать по яйлау, вдыхая свежие запахи трав и зелени, слыша свист ветра в ушах! И потом, так уж и быть, можно было бы смириться с этой ненавистной верёвкой, с толстым железным колом и тесной, тёмной каморкой…
Нет, никогда он не смирится со своей участью, не сможет жить в этой тесной конуре, в этом тесном дворе, вечно привязанный к железному колу! Обязательно убежит отсюда. Рано или поздно, но обязательно убежит. Он ещё не знает, как это сделает, но уже твёрдо решил — убежит.
Щенок вошёл в конуру, лёг на соломенную подстилку, начал устраиваться поудобнее. В бок впилось что-то твёрдое и шершавое. Турткоз злобно куснул. Оказалось, это ненавистная верёвка! Турткоз изо всех сил впился в неё клыками и почувствовал, что она не такая жёсткая, как пол, что она поддаётся его зубам! Поняв это, щенок принялся яростно грызть своего врага. Он её грыз, быть может, час, два, возможно, и целый день. А когда путы наконец разорвались, во дворе стояла глубокая ночь. Дом был погружён в тишину. Над запертой калиткой горела тусклая лампочка. В небе перемигивались холодные звёзды. Раздумывать щенок не стал: разбежался и в один прыжок оказался на дувале — невысоком глиняном заборе. Потом он соскочил вниз, на улицу. И вот она, долгожданная свобода!
Ах, это ни с чем не сравнимое чувство свободы! Турткоз короткими, сильными прыжками побежал по улице. Он и представления не имел, куда бежит. Затёкшие, онемевшие ноги легко несли его, и он летел куда глаза глядят, лишь бы чувствовать, что он свободен и силен! Щенок останавливался лишь на поворотах, у перекрёстков, понимая, что осторожность всё-таки не помешает. Выяснив, что ему ничто не грозит, Турткоз нёсся дальше. Прыжки его были сильными и упругими, и он не сомневался, что рано или поздно домчится до конца улицы, а там и дорогу домой в кишлак отыщет. Да, там, дома, так оно и было: вместе с селением кончалась и улица, а дальше начиналось открытое поле. Но здесь оказалось всё иначе. Одна улица сливалась с другой, а чуть погодя от неё отбегали ещё несколько улиц в разные стороны. Поди угадай, которая из них ведёт в твой родной кишлак!..
Краешек неба медленно светлел — наступал рассвет. А Турткоз всё ещё бежал. Он устал, во взгляде его появилась растерянность. На улицах показались первые прохожие. С каждой минутой их становилось всё больше и больше. Заметив щенка, горожане испуганно шарахались в стороны, что-то кричали ему вслед, кидались камнями. Видно, принимали Турткоза за бродячую бешеную собаку. Раз наперерез ему выскочил человек с недлинной блестящей палкой в руках. Приложил он её к плечу — и из палки с грохотом вылетело пламя, что-то тонко и противно просвистело над самой головой Турткоза. Щенок резко свернул в первый попавшийся переулок… его спасло только чудо: колёса какой-то огромной машины, протяжно взвизгнув, застыли перед самым его носом. Турткоз отпрянул назад, не веря, что счастье не покинуло его и он и на этот раз избежал опасности. Но именно в этот момент сверху на него упала густая вонючая сетка. Щенок запутался в ней, упал, больно ударился головой о что-то твёрдое. Когда Турткоз пришёл в себя, он уже был связан и брошен на арбу с крытым верхом. Рядом с щенком валялись ещё две собаки. Дворняжки. «Кто это нас схватил? Куда нас везут? Что с нами сделают?» — спросил Турткоз одними глазами. Дворняжки не ответили. Они, видно, уже заранее распростились с жизнью. Щенок отвернулся. Нет, сдаваться так легко он, Турткоз, не собирается.
Арба долго скрипела по шумным городским улицам, потом въехала в какие-то ворота, остановилась. Турткоз вздрогнул от шума, который бичом ударил его по ушам. Вокруг выли, рычали, лаяли, визжали тысячи собак. В первый миг Турткоз решил: всё происходит во сне. Но вот грубые жёсткие руки освободили его от пут, сбросили на землю.
Турткоз неуверенно поднялся на ноги. Нет, слух не обманул щенка: во дворе, огороженном высоким забором, было полно собак. Маленьких и больших, тощих и толстых, разнообразных мастей. Одни из них лежали, безучастные ко всему, прямо в грязи, другие злобно грызлись друг с другом, третьи плакали, оплакивая свою судьбу, но в глазах каждой затаился страх смерти.
Турткоз шёл, не разбирая перед собой дороги, его шатало и тошнило. Вот он уткнулся носом в холодные, шершавые доски забора. Между ними были довольно широкие щели. Турткоз попытался сунуть в одну из них морду. Это не удалось, зато он увидел такое, что мороз продрал по коже. По ту сторону забора тоже был двор, обнесённый загородкой пониже, и там, во дворе, на туго натянутых проводах висели… шкуры собак. Много-много шкур. Больших и маленьких, серых и чёрных… У Турткоза чуть не выскочило сердце из груди. «Вот она — смерть! — мелькнула страшная догадка. — Умереть придётся не в бою с волком, а от рук живодёра!..» И щенок потерял сознание.
Пришёл он в себя нескоро. Первой мыслью было: «Бежать! Спастись во что бы то ни стало. Неужели ничего нельзя придумать? Неужели он погибнет такой недостойной смертью? Нет, он будет бороться, если суждено умереть — то он умрёт с честью!» Щенок вскочил на ноги и побежал вдоль забора, низко опустив голову. Нигде ни щели, ни дыры, где можно было бы пролезть. Отчаявшись, Турткоз решил попытаться одолеть забор. Разбежался издали, всё убыстряя шаги, прыгнул вверх, вложив в прыжок все свои силы, упал на землю, бессильно царапая когтями бесчувственное дерево досок… Потом он прыгал опять, опять и опять… Силы его медленно убывали…
Наступил вечер, подул свежий ветерок. Турткоз лежал в забытьи под самым забором, в дальнем конце двора. Он встал, пошатываясь, постоял, раздумывая, что бы ещё предпринять для спасения. И вдруг почувствовал, что земля под передними лапами мягкая, что лапы слегка увязли в ней. Ещё не веря в свою удачу, Турткоз попробовал разгрести землю — она легко поддалась. По-видимому, когда-то здесь проходил арык, его кое-как засыпали, а дожди и снег ещё не успели утрамбовать почву. Окрылённый надеждой, Турткоз принялся изо всех сил выгребать землю передними лапами, а задними отбрасывать назад. Он чувствовал, что когти ломаются, цепляясь о попадающиеся камни и твёрдые комья, но не мог себе позволить остановиться. Он понимал: канава, ведущая под забор, — его последняя надежда. Если он сейчас отступит, никогда ему не видать свободы. И его ждёт участь собак, чьи шкуры висят в соседнем дворе.
Турткоз не знал, сколько времени он копал эту яму. Помнит лишь, как лёг животом в прорытую траншею, вжался в неё и пополз вперёд… Потом силы покинули его, в глазах потемнело…
Придя в себя, он поднял голову и увидел, что лежит по ту сторону забора, там, где были развешаны собачьи шкуры, и рядом сидит, нетерпеливо тыча в него носом, большая печальная собака. В первый миг Турткозу почудилось, что это его мама — Алапар. Но это была совсем незнакомая собака. Она ласково лизнула его: «Вставай, миленький, соберись с силами. У нас мало времени — скоро рассвет. А нам ещё надо одолеть забор… и вообще ещё хватит забот…»
Поделиться книгой: