Евгений Новицкий
Хлопушка с прицелом
© Новицкий Е.И., 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
Часть первая
Герман
1
Кинорежиссер Герман Графов лежал в постели, курил и сердито переговаривался со своей любовницей Галиной.
— Нет, ну ты подумай, — жаловался Герман, — куда ни плюнь — всюду статьи об этом «Воскресении»! И причем все — хвалебные… Ну хоть бы один какой-нибудь писака вывалял это ничтожное «Воскресение» в грязи… Так ведь нет же — поют дифирамбы! «Удачное переложение классики»… «Герои Толстого предстают на экране как живые»… Ты представляешь: как живые! Как будто они хоть когда-нибудь были живыми, эти самые персонажи… А уж в фильмах Жнейцера живых людей попросту не бывает, о чем бы он ни снимал! У него одни только безликие манекены — всегда, везде…
— Ну перестань, перестань, — попыталась успокоить Германа Галина. — Мало ли что пишут… Это еще ни о чем не говорит. Думаешь, публике охота смотреть такую скучищу?
— Разумеется, неохота, — согласился Герман. — Это же худшее произведение Толстого! Абсолютно вымученное, ничтожное, никчемное… Такая тягомотина, что просто на зубах вязнет… Подобную ерундистику только Жнейцеру и снимать…
— Вот видишь! — негромко воскликнула Галина.
Но Герман продолжал возмущаться:
— Если бы за успех у нас отвечал только зритель, я бы и внимания не обратил на это паскудное «Воскресение». Но ведь это не так! У нас же все шиворот-навыворот, сама знаешь… Кого партия одобрит, тот и в дамках…
— Ну уж, — усомнилась Галина. — Какое дело партии до экранизаций допотопных романов…
— Не скажи, не скажи, — покачал головой Герман. — Партия, видишь ли, печется о престиже нашей страны, особенно за рубежом. Как бы в наших газетах ни клеймили Запад, на деле партия только и ждет, как бы на этом самом Западе прогреметь… И не важно с чем: с балетом, с космосом… или вот с трупом Льва Толстого…
Галина хмыкнула:
— Хочешь сказать, они это «Воскресение» за рубеж отправят?
— Как пить дать, — скривился Герман. — И по фестивалям разошлют, и в прокат продадут. В европейский, а может, и в американский…
— Да ладно! — отмахнулась Галина. — Уж там это тем более никому не интересно.
— Ошибаешься, — сказал Герман. — В Европе, видишь ли, немало снобов. И, в отличие от наших московских, снобы европейские не просто рассуждают о своей причастности к так называемой высокой культуре. Они эту самую культуру еще и потребляют. Давятся, насилуют себя — но все же потребляют. В частности, исправно ходят на премьеры определенных фильмов. Обычно тех, которые снимают Бергман, Феллини, ну и другие такие же заумные модернисты… Помнишь, мы в Доме кино смотрели «Дорогу» этого самого Феллини?
— Помню, — усмехнулась Галина. — Такая тоска…
— Вот именно, — подтвердил Герман. — Но тем не менее эта картина прославилась на весь мир. И славу ей сделали как раз эти кретины-снобы…
— Ну хорошо, — перебила Галина, — а наш Жнейцер-то здесь при чем? Неужели европейские снобы и его смотрят? Я удивлюсь, если они хотя бы знают о его существовании…
— Разумеется, не знают, — отвечал Герман. — Но зато знают о существовании Достоевского и Толстого. Они их даже, представь себе, читают! В отличие от нашей доморощенной интеллигенции, которая не читает ничего, кроме «Нового мира»…
— Наши еще самиздат читают, — вставила Галина.
— Да, случается, — не стал спорить Герман. — Но в самиздате Достоевского и Толстого не печатают. Они же у нас и так изданы — официально. Причем огромными тиражами. И потому тупой нашей интеллигенции Толстой и Достоевский неинтересны. Чуть менее тупой европейской интеллигенции Лева с Федей тоже до лампочки, но тем не менее их там читают… Вообще, все, что европейцы знают о России, они почерпнули у этих двух писателей…
2
Любовники замолчали.
— Нет, ну почему же так? — произнесла вдруг Галина. — Ведь наши с тобой фильмы гораздо лучше, интереснее, талантливее того, что снимает Жнейцер и ему подобные…
— А ты бы объяснила это Комиссии по определению категорий, — горько усмехнулся Герман. — Они ведь неизменно присуждают мне вторую категорию! А жнейцерам — завсегда первую, какую бы паршивую дрянь они ни выдавали…
— Все-таки почему же так происходит? — не успокаивалась Галина. — Должно ведь быть какое-то объяснение…
— Тут много всего, — поморщился Герман. — Прежде всего, жнейцеры — конъюнктурщики. Я-то снимаю только то, что лично мне нравится, а они, понимаешь, — то, что понравится начальству…
— Неужели начальству может понравиться такая чепуха, как «Воскресение»? — недоуменно сказала Галина.
— Опять ты за свое, — вздохнул Герман. — Говорю же: никому это не может понравиться. Но поскольку это Лев Толстой, начальство делает вид, что им нравится… Жнейцеры знают это, вот и экранизируют всех подряд: всех этих устаревших толстых, лермонтовых, гончаровых…
— Печориных, — вставила Галина.
— Не смешно, — угрюмо посмотрел на нее Герман.
— Ну, а почему бы и тебе чего-нибудь не экранизировать? — предложила Галина, наклонив голову.
— Да я пытался, — напомнил Герман. — Но ведь все уже разобрано! Паразиты подсуетились — на годы вперед забронировали решительно всю классику. «Войну и мир» забрал Бондарчук, «Преступление и наказание» — Кулиджанов, «Даму с собачкой» — Хейфиц… Даже смехотворные «Двенадцать стульев» — и те уже заняты Гией Данелией…
— Единственным талантливым из тобой перечисленных, — заметила Галина. — Ну, а мы-то с тобой в этом году что будем снимать?
— Не знаю пока, — процедил Герман и нервно зажег очередную сигарету. — Я уже пять сценарных заявок подал. Ни одна пока не одобрена… Да даже если и одобрят… Что дальше? К чему это приведет? Ну, сниму я еще одну картину. Ей опять дадут вторую категорию, и никто ее толком не увидит… А жнейцеры продолжат варганить свои дефективные «Воскресения»… И так всю жизнь.
— Неужели это никак нельзя изменить? — простонала Галина.
— Пока живы жнейцеры? — фыркнул Герман. — Исключено!
— Живы, говоришь, — повторила Галина. — А тогда знаешь что — убей Жнейцера!
— А что, это мысль, — хмыкнул Герман, выпуская дым из обеих ноздрей. — Очень неплохо было бы прикончить этого паразита… Только вот как?..
— Отрави его, — хихикнула Галина.
— Как Катя Маслова отравила купца? — усмехнулся Герман.
— Какая Катя? — не поняла Галина.
— Ну, эта, из «Воскресения»…
— А-а, — протянула Галина. — Что ж, вот именно так его и отрави. Поступи с ним, вдохновившись, так сказать, его же опусом.
— Гм, — только и произнес Герман, после чего надолго задумался.
Когда Галина уснула, он встал и, не включая свет, взял с полки томик Толстого. Герман помнил, что роман «Воскресение» находится в предпоследнем томе имеющегося у него собрания, поэтому не ошибся и выбрал на ощупь нужную книгу.
Затем Герман пошел на кухню, зажег там свет, присел, закурил и стал листать книгу.
Дойдя до интересующего его места, он стал жадно читать:
«…По возвращении Смелькова из дома терпимости в гостиницу “Мавритания” вместе с проституткой Любкой сия последняя, по совету коридорного Картинкина, дала выпить Смелькову в рюмке коньяка белый порошок, полученный ею от Картинкина…»
3
Следующим вечером кинорежиссер Жнейцер, уютно устроившийся в кресле за чтением журнала «Новый мир», услышал звонок в дверь.
«Кто бы это мог быть?» — недоуменно хмыкнул про себя Жнейцер и пошел открывать.
За порогом стоял его коллега Графов.
Жнейцер невольно поморщился. К Графову он относился с тщательно скрываемым презрением.
Однако врожденная деликатность заставила Жнейцера сделать вид, что он слегка даже обрадовался нежданному гостю.
— Г-герман? — с заминкой выговорил хозяин. — Какими судьбами? Ну что ж, проходи…
Герман вошел, закрыл за собой дверь и только потом сказал:
— Привет, Мойша!
Жнейцер снова недовольно поморщился. Он не любил, когда ему напоминали о его еврействе. Тем более что он давно сменил свое первоначальное имя Моисей на Михаил. А тут вдруг этот бесцеремонный Графов зачем-то напоминает об этом. Да еще с такой фамильярностью…
Но и в этот раз Жнейцер заставил себя промолчать. «В конце концов, я ведь действительно Мойша, — подумал он. — Именно так меня звали в детстве. А Графов… как бы я к нему ни относился, все-таки коллега. А у нас, режиссеров, чрезмерно церемониться в общении друг с другом не принято…»
— Здравствуй, Герман, — с запозданием ответил Жнейцер на приветствие Графова. — Так какими, говорю, судьбами?
— А ты как думаешь? — усмехнулся Герман и зачем-то подмигнул хозяину.
Жнейцер вконец растерялся:
— Да я, право, не знаю, что и думать… Ты скажи лучше прямо…
— Ну и скажу, — вновь усмехнулся Герман. — Чего здесь темнить-то? Я всего-навсего пришел поздравить тебя с успешной картиной.
— Да что ты? Серьезно? — не поверил Жнейцер. Он впервые сталкивался с тем, что режиссер настолько радуется успеху коллеги, что даже приходит к нему домой сообщить об этом. «Нет, здесь что-то не так», — подумалось Жнейцеру. А вслух он добавил: — Впрочем, это разве такой уж успех?..
— Еще какой! — воскликнул Герман. — Вон — во всех газетах о тебе статьи…
— Ну, это еще ни о чем не говорит… — скромно пробормотал Жнейцер.
— Говорит, говорит, — уверил Герман. — Тебя еще и на фестиваль как пить дать пошлют. В Канны и в остальные тому подобные места…
— Да ладно, — махнул рукой Жнейцер. — Ты уж, Герман, не преувеличивай…
— Может, поспорим? — предложил Герман.
Но спорить Жнейцер не стал. Он вдруг спохватился, что даже не предложил гостю сесть:
— А чего же мы стоим, не понимаю прямо… Пойдем, что ли, на кухню, чаю выпьем.
— Охотно, — обрадовался Герман.
Пока Жнейцер кипятил воду и заваривал чай, отлучившийся вымыть руки Герман вдруг вернулся с двумя бокалами, доверху наполненными чем-то темно-янтарным.
Жнейцер вновь испытал неудовольствие: «Зачем же он без спросу взял бокалы? Мог бы и меня попросить… У него совсем никаких манер. Впрочем, хорошо, что он вроде бы ничего не разбил там, в комнате. С него бы это сталось…»
— Сюрприз, — пропел тем временем Герман.
— Что это? — хмыкнул Жнейцер, кивая на содержимое бокалов.
— Коньяк! — триумфально воскликнул Герман.
— Вот как? — приподнял брови Жнейцер. — Я вообще-то не…
— Давай-давай, — поставив бокалы на стол, Герман похлопал Жнейцера по плечу. — Сегодня надо. Не каждый день из недр «Мосфильма» выходят такие махины, как твое «Воскресение»…
Жнейцер хотел было возразить, что его картина вышла уже много дней назад, но опять промолчал и послушно сел за стол.
4
Герман тоже сел и торжественно поднял свой бокал.
Жнейцер вяло откликнулся, и коллеги чокнулись.
— До дна! До дна! — настаивал Герман, глядя, как Жнейцер чуть ли не с отвращением цедит его коньяк.
Жнейцер пересилил себя и допил-таки до дна. Затем выдохнул, вытер тыльной стороной ладони губы и изможденно посмотрел на Германа.
— А ты чего же? — кивнул он на бокал Германа, заметив, что тот к коньяку даже не притронулся.
— Я — сейчас, — ответил Герман, после чего поднял свой бокал и зачем-то посмотрел его на свет.
И тут же в один миг опустошил его.
После выпивки Герман заметно повеселел, тогда как Жнейцер, наоборот, несколько поник. Он сидел недвижно и глядел на гостя осоловелыми глазами.
— А какие у тебя, Мойшенька, творческие планы? — вдруг задушевно спросил Герман.
— Да вот, — произнес Жнейцер после паузы, — Катаева думаю поставить.
— Иди ты! — присвистнул Герман. — Неужто «Цветик-семицветик»?
— Нет, — поморщился Жнейцер. — Это… как его… «Время, вперед!».
— Ясно, — хмыкнул Герман. — К пятидесятилетию Октября хочешь поспеть?