«Крокодил»

Это самое главное.

В глазах Митьки прохожие делятся на Мабуз, Чарли Чаплинов, Билли, Мэри Пикфорд, Конрадов Вейтов, Коллигари, Мозжухиных, сыщиков, миллионеров, преступников и авантюристов.

Вот из вагона трамвая выскочил изящный молодой человек в широком пальто, кепи, полосатом шарфе, с трубочкой.

Несомненно, этот человек принадлежит к разряду сыщиков — Гарри Пиллей.

Митька не сомневается в этом. Для Митьки ясно, как ириска, что молодой человек преследует важного государственного преступника. У него нет времени купить у Митьки спичек.

Сыщик перебегает улицу. Ага! Он догоняет человека, который садится в экипаж. Попался, голубчик! Митька бросается к месту происшествия, рискуя попасть под автомобиль, и останавливается около сыщика и преступника.

— Послушайте, Саркизов, — взволнованно говорит Гарри Пилль, — два вагона муравьиных яиц франко Петроград… Накладная в кармане, я только что звонил в трест… Сорок процентов, и ни копейки меньше.

Но у Митьки нет времени дослушать до конца. Его внимание отвлечено другим.

Мимо почтамта быстро-быстро бежит золотоволосая девушка, прижимая к груди вагон толстых книг.

Конечно, это Мэри Пикфорд, только что выгнанная из дома своего злого дяди. Бедняжка! Ее так жаль!

Митька не сомневается, что она сейчас сядет на тротуар и заплачет. Митька уже готов подбежать к ней и подарить самую лучшую папиросу, но в этот миг возле Мэри Пикфорд вырастает великолепный экземпляр Конрада Вейта.

Митька останавливается, затаив дыхание.

Конрад Вейт берет под руку Мэри Пикфорд.

— Здравствуйте, Соня, ну как дела?

— Здравствуйте, товарищ Кошкин. Какая совершенно случайная встреча!

Мэри Пикфорд ужасно краснеет.

— Товарищ Кошкин, у вас нет ли учебника политграмоты? У меня позавчера Левка свистнул.

Но Митька уже занят другим: с извозчика слезает чудесный, толстый, преступный доктор Мабузо.

Митька знает, что доктор Мабузо курит исключительно «Посольские* и платит, не торгуясь. Он кидается к нему и попадает головой в живот милиционера. Митька панически взмахивает руками, круто поворачивается, топчется на месте и стрелой летит к Чистым прудам.

— Стой, постреленок! — кричит сердитый милиционер.

Но Митька ничего не слышит.

Ветер свищет в ушах, сердце колотится, захватывает дух. и Митьке кажется, что он Чарли Чаплин и что за ним гонится по меньшей мере рота полисменов на мотоциклетах…

Александр Твардовский

СИДЯТ И СМОТРЯТ

С праотцовскими вещами, Сидя вместе. Чинно слушают мещане Наши песни. Сохраняя мир домашний, В окна смотрят. Как идут колонны наши В общем смотре. Голоса ли, шум ли, крик ли — Будь что будет: Ко всему они привыкли, Эти люди. На знамена посмотреть им Так ли трудно? Интересно, как и детям, — Многолюдно. Приходилось им когда-то. Скуки ради, Посмотреть, как шли солдаты На параде. Демонстрация проходит — Разве страшно? Смотрят, споря о погоде О вчерашней. Голоса ли, шум ли, крик ли — Будь что будет: Ко всему они привыкли. Эти люди. Смотрят папы, Смотрят мамы, Смотрят смело. Ведь не треснут Стекла в рамах, — Будут целы!

Василий Лебедев-Кумач

ПРАЗДНЫЕ МЫСЛИ САВЕЛИЯ ОКТЯБРЕВА

Рационализация также нуждается в предварительном с кем-то согласовании.

Заведующий! Помни, что учреждение не только для тебя, но и для остальных сотрудников.

Каждый трудящийся, помимо прочих присвоенных ему прав, имеет право прийти на общее собрание своего коллектива.

И рационализация имеет свои пределы!

Для борьбы с бюрократизмом надлежало бы составить точные правила и в случае несоблюдения оных результаты борьбы считать недействительными.

Если бы не существовало инструкций и циркуляров, то как мог бы работать некультурный заведующий культотделом?

Грубый соваппаратчик отказывает просителю, вежливый — отклоняет его ходатайство.

Борясь с карьеризмом и подхалимством, стремись не только к тому, чтобы начальство видело твое рвение и было довольно.

Правильная линия работы не всегда совпадает с линией работы по правилам.

И еще раз скажу: установить, что линия работы правильна. иногда можно и в тех случаях, когда работа велась не по установившимся правилам.

Беспартийный Савелий Октябрев

Юрий Олеша (Зубило)

ГУЛЛИВЕР

На портрете видим мы мужчину В парике, похожем на овчину, Подбородок у него пудовый. Кто это? Какой-нибудь Людовик? Нос плюс тубы — как трефовый туз. Это Миних? Или это Брюс? Но известно, что обманчив вид И на самом деле это Свифт. В юбилей наш вспомним кавалера, Нам придумавшего Гулливера. Чтоб не лопнул у читавших зоб, Он писал на языке Эзопа. Он выдумывал как будто сказку. Просто Приключения. Какой-то остров. Потерпел крушение корабль, И, надежды исчерпав запасы, Выползает на берег, как краб, Гулливер — Единственный, кто спасся. Все, как в сказке. Много разных тайн. Остров, кажется, необитаем. Гулливер, похожий на кузнечика. Спать ложится. Видит, делать нечего. Спал и видел дом родной под вязом, Родину зеленую, овечек. Не подозревая, что его привязывают В это время маленькие человечки (Ясно — сказка, раз такие вещи. Как микроскопические человечки!). В детстве так и думали: — О да! Эта книга для детей подарок… Столько всяких там чудес напутано Про гигантов И про лилипутов! Гулливер обедать вышел в сад. Вдруг громадная летит оса И, как коршун, плавает над тортом — Гулливер ее сражает кортиком! Много в этой книге удивительного… Он потом попал в страну, где люди Держат голову В наклонном виде (Голова лежит при этом, как на блюде!). Сказочка! Читать зимой у печки, — Осы… Великаны… Человечки… В результате оказалось: где там! Тут не приключения для деток, — В каждой строчке издевательство и злоба! Оказалось, что язык Эзопа… Вот как приходилось изворачиваться… Гулливер какой-то, корабельный врач, Лилипуты… множество историй, — А на самом деле виги, тори, Двор, ханжи, ученые, король, Тупоумий суеверных рой. В юбилей наш вспомним кавалера. Нам придумавшего Гулливера. Мы — в стране гигантов! Но порой У подножия гигантской стройки Возникает лилипутов рой… Вот он. паразит, вредитель, плут. Вот он, тупоумец-лилипут! Мы в стране гигантов, но порой Люди ходят в ней с наклонной головой — Влево, вправо — как при Гулливере: Этот сомневается, а тот не верит… Великаны мощные растут. По стране расставленные Планом. Но порой Ничтожный лилипут Вдруг себя Воображает великаном! В юбилей наш вспомним кавалера, Нам придумавшего Гулливера. У врагов глаза вылазят рачьи… Пятятся враги, как ящеры… Нам теперь не надо изворачиваться, — Мы — сатира. Не просачивающаяся, А разящая!

Эдуард Багрицкий

ПЕСНЯ О СОЛДАТЕ

С Карпат на Украину Пришел солдат небритый. Его шинель в лохмотьях И сапоги разбиты. Он встал перед простором На брошенном погосте. Четыре ветра кличут К себе солдата в гости. Взывает первый ветер: — В моем краю хоромы, Еда в стеклянных бочках. В больших машинах громы. Горит вино в стаканах, Клубится пар над блюдом. Иди — ты будешь главным Над подневольным людом. Второй взывает ветер: — В моем краю широком Взлетели кверху сабли. Рванулась кровь потоком. Там рубят и гуляют, Ночуют под курганом, Иди ко мне — ты будешь Свободным атаманом. Взывает третий ветер: — Мой тихий край спокоен. Пропахший мглой ночлегов И горечью махорки, С георгьевской медалью На рваной гимнастерке. Моя пшеница зреет. Мой тучный скот удоен. Когда закроешь веки, Жена пойдет за гробом. Иди ко мне — ты будешь Достойным хлеборобом. Кричит четвертый ветер: — В моем краю пустынном Одни лишь пули свищут Над брошенным овином, Копытом хлеб потоптан. Нет крова и нет пищи. Иди ко мне — здесь братья Освобождают нищих. Солдат берет винтовку И разминает плечи… Вперед, за ветром братьев — Победа недалече!

Вера Инбер

У НАС ВО ДВОРЕ

Красавицей и модницей В жакетке шерстяной — Домашнею работницей Пленился я одной. Пойду в распределитель. Скажу, что я влюблен. Мне счастья отпустите На розовый талон. Товарищи, скажу я, Чтоб без очередей Десяток поцелуев Мне был, как у людей. Скажу я так сурово Об этом потому. Что сорта никакого Второго не возьму. Что, как угодно, драться. Товарищи, готов За в корне ликвидацию Пониженных сортов… Сиреневою веткой Махая на меня. Сидит в цветной жакетке Красавица моя. Но все же кто же именно — Об этом ни гугу. Назвать ее по имени. Простите, не могу. А может, и не надо (Я тем и знаменит). Вечерняя прохлада Мне струны серебрит. А дальше, разумеется, Мечтай кому не лень. У каждой ведь имеется Жакетка и сирень. И каждой пусть представится В домашней тишине: «Ведь это я красавица. Ведь это обо мне».

Илья Ильф

Евгений Петров

ИХ БИН С ГОЛОВЫ ДО НОГ

Была совершена глупость, граничащая с головотяпством и еще чем-то.

Для цирковой программы выписали немецкий аттракцион — неустрашимого капитана Мазуччио с его говорящей собакой Брунгильдой (заметьте, цирковые капитаны всегда бывают неустрашимы).

Собаку выписал коммерческий директор, грубая, нечуткая натура, чуждая веяниям современности. А цирковая общественность проспала этот вопиющий факт.

Опомнилась только тогда, когда капитан Мазуччио высадился на Белорусско-Балтийском вокзале.

Носильщик повез в тележке клетку с черным пуделем, стриженным под Людовика XIV. и чемодан, в котором хранились капитанская пелерина на белой подкладке из сатина-либерти и сияющий цилиндр.

В тот же день художественный совет смотрел собаку на репетиции.

Неустрашимый капитан часто снимал цилиндр и кланялся. Он задавал Брунгильде вопросы.

— Вифиль? — спрашивал он.

— Таузенд. — неустрашимо отвечала собака.

Капитан гладил пуделя по черной каракулевой шерсти и одобрительно вздыхал: «О моя добрая собака!»

Потом собака с большими перерывами произнесла слова: абер. унзер и брудер. Затем она повалилась боком на песок, долго думала и наконец сказала:

— Их штербе.

Необходимо заметить, что в этом месте обычно раздавались аплодисменты. Собака к ним привыкла и вместе с хозяином отвешивала поклоны. Но художественный совет сурово молчал.

И капитан Мазуччио, беспокойно оглянувшись, приступил к последнему, самому ответственному номеру программы. Он взял в руки скрипку. Брунгильда присела на задние лапы и. выдержав несколько титров, трусливо, громко и невнятно запела:

— Их бин фон копф бис фусс ауф либе айгенштельт…

— Что, что их бин? — спросил председатель худсовета.

— Их бин фон копф бис фусс. — пробормотал коммерческий директор.

— Переведите.

— С головы до ног я создана для любви.

— Для любви? — переспросил председатель, бледнея. — Такой собаке надо дать по рукам. Этот номер не может быть допущен.

Туг пришла очередь бледнеть коммерческому директору.

— Почему? За что же по рукам? Знаменитая говорящая собака в своем репертуаре. Европейский успех. Что тут плохого?

— Плохо то, что именно в своем репертуаре, в архибуржуазном, мещанском, лишенном воспитательного значения.

— Да, но мы уже затратили средства. И потом эта собака со своим… как его… Боккаччио живет в «Метрополе» и жрет кавьяр. Капитан говорит, что без икры он не может играть. Это государству тоже стоит денег.

— Одним словом, — раздельно сказал председатель, — в таком виде номер пройти не может. Собаке нужно дать наш, созвучный, куда-то зовущий репертуар, а не этот… демобилизующий. Вы только вдумайтесь! «Их штербе». «Их либе». Да ведь это же проблема любви и смерти! Искусство для искусства! Отсюда один шаг до некритического освоения наследия классиков. Нет, нет, номер нужно коренным образом переработать.

— Я как коммерческий директор, — грустно молвил коммерческий директор, — идеологии не касаюсь. Но скажу вам как старый идейный работник на фронте циркового искусства: не режьте курицу, которая несет золотые яйца.

Но предложение о написании для собаки нового репертуара уже голосовалось. Единогласно решили заказать таковой репертуар шестой сквозной бригаде малых форм в составе Усышкина-Вертера и трех его братьев: Усышкина-Вагракина, Усышкина-Овича, Усышкина-Деда Мурзилки.

Ничего не понявшего капитана Мазуччио увели в «Метрополь» и предложили покуда отдохнуть.

Шестая сквозная нисколько не удивилась предложению сделать репертуар для собаки. Братья в такт закивали головами и даже не переглянулись. При этом вид у них был такой, будто они всю жизнь писали для собак, кошек или дрессированных прусаков. Вообще они закалились в литературных боях и умели писать с цирковой идеологией — самой строгой, самой пуританской.

Трудолюбивый род Усышкиных немедля уселся за работу.

— Может быть, используем то. что мы писали для женщины-паука? — предложил Дед Мурзилка. — Помните, был такой саратовский аттракцион, который нужно было оформить в плане политизации цирка? Помните? Женщина-паук олицетворяла финансовый капитал, проникающий в колонии и доминионы. Хороший был номер.

— Нет. вы же слышали. Они не хотят голого смехачества.

— Собаку нужно разрешать в плане героики сегодняшнего дня! — возразил Ович. — Во-первых, нужно писать в стихах.

— А она может стихами?

— Какое нам дело! Пусть перестроится. У нее для этого есть целая неделя.

— Обязательно в стихах. Куплеты, значит, героические — про блюминги или эти… как они называются… банкаброши. А рефрен можно полегче, специально для собаки, с юмористическим уклоном. Например… сейчас… сейчас… та-ра, та-ра, та-ра… Ага… Вот:

«Побольше штреков, шахт и лав. Гав-гав, Гав-гав, Гав-гав».

— Ты дурак, Бука! — закричал Вертер. — Так тебе худсовет и позволит, чтоб собака говорила — «гав-гав!». Они против этого. За собакой нельзя забывать живого человека.

— Надо переделать… Ту-ру, ту-ру, ту-ру… Так. Готово:

Побольше штреков, шахт и лав. Ура! Да здравствует Моснав!

— А это не мелко для собаки?

— Глупое замечание! Моснав — это общество спасения на водах. Там, где мелко, они не спасают.

— Давайте вообще бросим стихи. Стихи всегда толкают на ошибки, на вульгаризаторство. Стесняют размер, метрика. Только хочешь высказать правильную критическую мысль, мешает цензура, или рифмы нет.

— Может, дать собаке разговорный жанр? Монолог? Фельетон?

— Не стоит. В этом тоже таятся опасности. Того не отразишь, этого не отобразишь. Надо все иначе.

Репертуар для говорящей собаки Брунгильды был доставлен в условленный срок.